Другие времена

Настал торжественный, светлый день, явился монтер и водрузил на столике в передней нежно-сиреневый аппарат под номером 44-17.

— Полный ажур, — сказал он, закончив работу.— Завтра включим, и можете звонить до полного удовлетворения.

Итак, у нас был личный телефон.

По правде сказать, личным его назвать было нельзя. Нас сблокировали с телефоном 44-18.

Нашим напарником оказался профессор Кисельников.

В силу преклонного возраста он нигде не работал, но всюду консультировал.

— Конечно, блокировка не сахар, — сказала Катя, — но все же лучше, чем ничего.

Значительно определенней высказался старший экономист нашей фирмы Виктор Павлович Погарский, мужчина среднего возраста, средних способностей и незаурядной язвительности.

— Ну, какие неприятности? — насмешливо спросил он перед началом рабочего дня.

— Все хорошо, Виктор Павлович, ~ ответил я. — Нам поставили телефон.

— Личный?

— Не совсем, блокированный.

— Та-ак, опять коммунальщина?

— Чепуха! Мы сблокированы с профессором Кисельниковым. Милый, интеллигентный человек.

— Тю-тю! — присвистнул Погарский. — Эти интеллигенты — твердые орешки. С работягами за пол-литра обо всем договоришься, а эти начнут приседать: «Ах, извините!.. Ах, простите!..» В общем, поздравляю тебя, суслик, хлебнешь ты!..

Возвращаясь с работы, я встретился у парадного с Кисельниковым. Он вежливо приподнял шляпу и сказал добродушно-ласковым голосом:

— Извините... Мне кажется, нам нужно познакомиться поближе. Мы ведь, так сказать, соединены телефонными узами.

— Плотников Анатолий Николаевич, — представился я.

— Рад, очень рад, — произнес Кисельников, — а меня зовут Андрей Семенович. — И он протянул мне свою легкую, почти невесомую руку. — Вот и познакомились, — застенчиво улыбнулся он, — надеюсь, у нас не будет телефонных распрей?

— Конечно нет, — поспешил я заверить его.

Он тяжело вздохнул, и мне показалось, что в голубеньких, выцветших глазах его мелькнули слезы.

— К сожалению, семья у нас великовата, — грустно сказал он, — моя супруга Кира Викторовна, наша дочь Леночка, внуки. Старшему, Саше, восемнадцать, Костя на четыре года моложе, а Машенька в четвертом классе. Хорошие дети, но несколько неуравновешенные. Рад, очень рад был познакомиться, — снова повторил он и прибавил: — Передайте, пожалуйста, привет вашей очаровательной супруге, которую я знаю, так сказать, лишь визуально.

Расставшись с Кисельниковым, я помчался домой, прыгая по лестнице через две ступеньки.

Катя была уже дома. Скинув пальто, я спросил, показывая на телефон:

— Действует?

Катя сняла трубку. Зуммера не было.

— Может быть, еще не включили? — спросил я.

Катя положила трубку.

— Включили. Мне уже звонили со станции.

— А ты?

— Не пробиться, — каким-то жалостным голосом сказала она.

— Значит, там говорят, — показал я на пол. — Странно, я только что встретил Андрея Семеновича. Удивительно приятная личность. Когда с ним беседуешь, испытываешь такое чувство, будто сидишь в теплой ванне. Вот она, интеллигентность.

Катя сняла трубку. Зуммера не было.

Время шло. Мы пообедали, поужинали, вернулся с вечерней баскетбольной тренировки наш Витя. Катя несколько раз пыталась поговорить по телефону. Зуммера не было.

— Должно быть, у Андрея Семеновича какая-нибудь консультация, связанная с государственной проблемой, — пытался я утешить Катю.

— Будем считать, что у нас нет телефона, — печально сказала она.

Прошел месяц, и я убедился, что Катя права. Месяц — тридцать дней, шутка ли?! За этот срок мне удалось позвонить три раза, Кате — четыре, Витьке — пять.

Всякий раз, когда я встречал Кисельникова, он любезно расспрашивал о здоровье Кати, о моем самочувствии, сетовал на свои старческие хвори, трогательно извинялся, что много занимает телефон, но, увы, ему трудно выходить из дому. Он был так мил, приветлив, так весь светился добротой, что я не решался «поставить вопрос ребром», как требовала Катя. Однако нужно было что-то предпринимать, и я посоветовался с Погарским.

Виктор Павлович, выслушав меня, сказал:

— Обстановочка типичная. У вас еще что, бирюльки! У других похуже. Пончиковы и Петуховы на днях чуть не разодрались. Калмыков отключил блокиратор, и Седых подает на него в суд. У Ясинского нервный тик, дергается весь с головы до ног. Шапошниковы готовы поменять большую квартиру на меньшую и уехать к черту на кулички, лишь бы получить.отдельный телефон.

— Но что же делать? — простонал я.

— Что делать? — переспросил Погарский. — Разблокироваться, зайчик.

— Но как?

— Лазейку искать нужно. Понимаешь, наша эпоха — это эпоха личных контактов и закулисных связей. Есть у тебя ход к Мухину?

— К кому?

— Мухин Петр Константинович, начальник вашего телефонного узла. Зверь, а не человек. Никакие бумаги на него не действуют. Колька Безусый напустил на него Бориса Мироновича Трубицына. Не помогло.

— Кого?

— Трубицына не знаешь? Могучий дядька, администратор Музыкальной комедии. Они с Мухиным каждую субботу в преферанс режутся. Тут точный расчет был. Й вот тебе, сорвалось! Так что шевели мозгами, ищи поддержку какой-нибудь пробивной фигуры, иначе не светит.

Я поблагодарил Погарского за совет, но так как среди моих знакомых не было ни одной «фигуры», решился на отчаянный шаг и написал частное письмо Мухину.

«Уважаемый Петр Константинович! Мой телефон 44-17 сблокирован с телефоном 44-18, принадлежащим профессору А.С.Кисельникову. Это — почтенный человек. В силу своего преклонного возраста (76) он редко выходит из дому и вынужден проводить широкую телефонную консультацию городов и республик нашей страны. Конечно, я не имею и не могу иметь к нему претензий, но практически лишен возможности пользоваться своим телефоном. Если возможно, окажите мне содействие в этом вопросе.

С уважением...»

Дальше следовали подпись и адрес. Прежде чем отправить письмо, я показал его Кате и Погарскому.

Катя улыбнулась и задумчиво продекламировала:

Погарский долго и жирно хохотал:

— Ну и наивняк ты, мышонок! Кто же в наше время частные письма государственным деятелям пишет? Разорви ты свою писульку или найди ей соответствующее применение.

Я отправил письмо начальнику телефонного узла.

Катя жалела меня:

— Смешной ты мой идеалист.

Погарский не упускал случая, чтобы спросить:

— Ну как, птенчик, есть ответик?

Через две недели, совершенно неожиданно, пришла открытка с телефонного узла. Сообщалось, что мы разблокированы с Кисельниковым.

Я не удержался и рассказал об этом Погарскому.

— Молодец, тигренок, — похлопал он меня по плечу. — А ну, скажи, кто тебе ворожил?

— Никто. Просто Мухин прочел мое письмо и...

— Ладно, — усмехнулся Погарский, — рассказывай сказки детям,

Спустя час ко мне подошел Пончиков. Левое ухо у него было сплющено, под правым глазом горела желто-сиреневая блямба.

Пончиков вызвал меня в коридор и заговорщицки прошипел:

— Будьте добры, Анатолий Николаевич, скажите, как вам удалось спроворить личный телефончик?

Я объяснил все, как было. Пончиков недоверчиво посмотрел на меня.

— Письмо, — сказал я, — частное письмо.

— Темните, — разозлился Пончиков. — Да вы не бойтесь, я никому...

— Письмо, — твердил я, — частное письмо.

— Эх ты, пережиток!— охаял меня Пончиков.

Петухов, у которого, в отличие от Пончикова, было сплющено правое ухо, а блямба закрывала левый глаз, не поверил мне и назвал меня «собакой на сене». Ясинский так рассердился, что даже перестал дергаться и отчетливо выговорил:

— Ну и суслик же ты!

Колька Безусый пошел еще дальше и сказал, что таким оголтелым индивидуалистам не место в нашем коллективе.