Красные орлы

Отряд товарища Подпорина ушел на подавление кулацкого восстания в деревне Мясниковой. В городе сразу же начали формировать новый отряд, в который зачислили и нашу троицу: Гоголева, Арьку и меня. Всего человек 80. Командует товарищ Кучмей. Коммунист. Служил унтер-офицером в старой армии. Энергичный, хваткий. Ходит в суконной гимнастерке, суконных брюках и солдатских сапогах. Обращается со всеми просто, но дает понять, что он командир.

Большинство в отряде — дружинники из окрестных волостей. Коммунистов мало, всего несколько человек. Рабочих тоже мало. Заметно, что многие красноармейцы с неохотой приняли назначение в отряд Кучмея. Не желают удаляться от своих деревень.

Живем в том же помещении двухклассного училища.

Отряду дали два пулемета «кольт». Я попал в один расчет с товарищем Гоголевым. Изучаем пулемет. Поддается трудно. Начальником расчета — товарищ Понькин, по профессии портной, Никто из нас, в том числе и Понькин, не знает материальной части и никогда прежде не стрелял из «кольта». А завтра — в поход. Куда, зачем — неведомо…

Пока писал, пришли свежие новости, хотя и не очень приятные. Наши отступают от Омска. Восставшее кулачье сегодня уже возле станции Тугулым. То ли перехватили железную дорогу между Камышловом и Тюменью, то ли пошли к станции вплотную.

Нам, коммунистам, по секрету сообщили, что уездный исполком начал эвакуацию Камышлова. Заложников отправили в Екатеринбургскую тюрьму.

Едва успел сбегать к Прасковье Ионовне. Когда сказал, что уезжаю на фронт, бедная старушка совсем потерялась от страха. Плакала, крестилась и крестила меня.

Под вечер зашел в канцелярию гимназии, чтобы взять свидетельство об окончании седьмого класса. Выписал его наш письмоводитель Иванов, а подписал за отсутствием директора инспектор Борис Евгеньевич Юшков. Вежливо расспрашивал меня о красноармейской жизни. Я сказал, что всем доволен. Юшков поморщился:

Зря, зря вы, господин Голиков, поспешили. Не худо бы завершить образование, а потом уже предпринимать самостоятельные шаги.

Я ответил, что не жалею и никогда не буду жалеть о вступлении в Красную Армию рабочих и крестьян.

Как знать, как знать, — пробормотал Борис Евгеньевич.

Иванов в разговор не вмешивался. Только слегка посмеивался. Кажется, он был на моей стороне.

Трудно, неприятно, обидно. Однако надо все записать.

4 июля к нашему двухклассному училищу подъехали одноконные и пароконные подводы. Пока подготовились, погрузились, прошло несколько часов. После обеда выступили. На головной подводе сидели товарищ Кучмей и медицинская сестра. Подвода с «кольтом», на которой разместились мы с товарищем Гоголевым, шла пятой от головы.

Провожало много народу. Были жены дружинников и рабочих, пришли товарищи из укома и исполкома.

Когда отряд вытянулся между Шадринским мостом и училищем, товарищ Федоров сказал короткую напутственную речь.

Настроение боевое. Мы знали, что едем на Тамакул подавлять кулацкий мятеж и восстанавливать власть Советов.

Нам велели в пути не дремать, держаться наготове. Дорога лесная, возможны всякие неожиданности.

Едем час, другой — ничего подозрительного. Сделали верст двадцать, переночевали спокойно, с рассветом тронулись дальше. Командир выделил две подводы для разведки по боковой дороге. На второй подводе сидел я. Действовали мы плохо. Сейчас даже стыдно вспомнить. Неожиданно увидели впереди два воза с сеном. Кто-то, не разобравшись, выстрелил. Все схватили винтовки и открыли пальбу. Хорошо, что ни в кого не попали. Ведь то были обыкновенные крестьяне, а никакие не белогвардейцы. О белых они и сами толком ничего не знали.

После этого разведка больше не высылалась.

Вдруг слышим, перед деревней Падериной, в которой мы намеревались сделать привал, стрельба. Не успели опомниться, как очутились в придорожной канаве. Пули свистят над головой, но пока что никого, не задевают.

Кучмей командует: «В цепь!». Однако люди очень нерешительно выбираются из канавы.

Мы поставили «кольт» на дороге и ударили по врагу. Красноармейцы стали увереннее. Я подумал тогда, что и мне положено быть в цепи. Страха не испытывал. Только возбуждение.

Поднялся в рост и пошел вперед. Рядом, вижу, идут другие. Закричали «ура» и побежали быстрее. Противник не выдержал и отступил.

Это, как выяснилось, тамакульские кулаки устроили засаду.

Уже в Падериной ко мне подошел один пожилой красноармеец и сказал.

Думаешь, ты смелый? Просто — несмышленыш.

Слова его обидели меня.

Отдохнув немного, двинулись на Тамакул. До него всего верст десять. Это торговое село, богатое, большое. Тут всего ожидать можно. Теперь мы продвигались осторожно, с разведкой.

Верстах в двух от сели к нам присоединился добровольческий отряд из военнопленных мадьяр. Он прорвался в наши места из Сибири. Сделали остановку, покурили с товарищами мадьярами. Они уже прилично говорят по-русски, вполне понимают нас.

Оба отряда развернулись в цепь и ночью, тихо, без выстрелов, вышли к Тамакулу.

Вопреки ожиданиям, бой не разгорелся. Тамакульские кулаки заранее узнали о нашем приближении и удрали.

На утро расстались с мадьярами. Они пошли по своему направлению. Мы же в Тамакуле простояли сутки, а утром 7-го двинулись на село Кривское. Днем без боя вступили в Кривское. В нем больше восьмисот дворов. Много кулачья. До Шадринска оставалось около сорока верст. Но нам не приказано идти туда. В Шадринске, по слухам, собрались большие силы: чехи, казаки, офицеры, кулачье…

В Кривском задержались на несколько суток. Штаб расположился в доме купца Зайкова, напротив церкви. Здесь же остановился товарищ Кучмей. Из отряда высылалась разведка в сторону Шадринска, Долматова и села Ольховки. На околицах Кривского выставили небольшие караулы. Проводили обыски, арестовывали врагов Советской власти. У местного торговца изъяли сто пар сапог, которые тут же раздали красноармейцам и дружинникам.

Но во всем, что мы делали, не было определенности, уверенности. Приказы иногда отменялись; вместо одного давали другой.

В отряде дела обстояли неважно. Не знаю, почему и каким образом во главе отряда оказалось два командира — товарищ Кучмей и товарищ Туманов.

Они все время ругались между собой.

Мы видели, что Туманов вином и женщинами интересовался больше, чем отрядными делами.

В результате нас постиг тяжелый удар.

На четвертые сутки пребывания в Кривском, едва стало подниматься солнце, на церковной колокольне ударили в набат, и в ту же секунду загремели выстрелы с крыши дома, в котором жил Кучмей. Стрелял сам командир отряда: поднимал нас по тревоге. Но не успели мы опомниться, как ружейная стрельба разгорелась во всех концах села. Караулы наши были уже сняты и село окружено врагами. Чехи и белогвардейцы нежданно-негаданно ворвались в Кривское.

Поднялась паника. Никто нами толком не командовал. Мы метались из улицы в улицу и всюду натыкались на беляков.

Туманов, взяв наш «кольт», решил пробиваться в сторону села Долматовского (там, по слухам, был отряд Подпорина). Но за поскотиной белогвардейцы встретили нас выстрелами в упор. К тому же мы оказались среди огромного стада коров. Попробовали разогнать их. Не тут-то было. Пришлось опять возвращаться к центру села.

На площади перед церковью уже хлопотал товарищ Кучмей. Он старался организовать оборону, но это ему никак не удавалось. Чехи и беляки наседали со всех сторон. Площадь была у них, как на ладони.

Туманов собрал вокруг себя с полсотни красноармейцев, усадил на подводы и на галопе устремился по Тамакульской дороге. Чтобы прорвать окружение, надо было промчаться версты полторы, но нам они показались длиннее и труднее ста верст. С огородов, из дворов, с крыш — отовсюду летели гранаты и пули. Забились на дороге раненые лошади. Наша небольшая колонна оказалась разорванной. Несколько красноармейцев соскочили с подвод и бросились во дворы. Я тоже спрыгнул с подводы, но от телеги не отпускался. Бегу, выбиваюсь из сил, а в голове одна мысль: что делать, скрыться в какой-нибудь двор или вскочить обратно? Вдруг словно осенило: во двор — это гибель! Напружился и вскочил опять на подводу.