Страница 13 из 31
Заказы были выполнены своевременно и прибыли в Пулково за несколько месяцев до затмения.
Местом наблюдения была выбрана усадьба Ставидлы, близ железнодорожной станции Каменка, Киевской губернии. Со мной отправился Н. Н. Калитин. Впоследствии он стал известным актинометристом — наблюдателем солнечного излучения.
Когда мы проехали часть пути, была получена телеграмма об объявлении войны. Калитин как прапорщик запаса тут же пересел в обратный поезд и вернулся в Петербург.
Все сразу осложнилось. Трудно было вести подготовку к наблюдениям без помощника.
Незадолго до выезда в экспедицию я получил новые приборы и еще не успел их испытать и привести в полный порядок. Кроме того, их надо было установить во временных павильонах.
Но благодаря содействию хозяина усадьбы удалось все сделать. Собрали и установила тяжелый коронограф, весивший около тонны, оборудовали небольшую комнату под фотолабораторию.
Утро 21 августа выдалось совершенно ясное. Началось частное затмение. Солнце сияет на безоблачном небе. Приближается полное затмение. Одновременно кучевое облако приближается к Солнцу и закрывает его. Полная фаза проходит за облаком. Через две минуты после окончания фазы облако уходит с Солнца, и мы видим появившийся уже его узкий серп.
Разочарование полнейшее! Настроение подавленное. Как нарочно, все следующие дни нашего пребывания в Ставидлах сияло чистое, безоблачное небо. Наудачу этого затмения я переживал целых тринадцать лет, пока не получил хороших результатов пря полном затмении в 1927 году. Но кое-какие новые сведения я все-таки привез из Ставидл.
Это были наблюдения синевы, яркости и поляризации неба.
В 1917 году меня мобилизовали в армию. Прерывать научную работу было очень жаль. Но в армии об астрономических трубах и мечтать не приходилось. Стал изучать видимость далеких предметов: гор, полей, лесов.
Части, в которые я попал, стояли под Киевом. Они носили очень длинное название: Центральная аэронавигационная станция Военной школы летчиков-наблюдателей. Здесь служил отважный русский летчик Нестеров, погибший смертью храбрых, протаранив вражеский самолет.
Мы проводили фотографирование местности с самолета — аэрофотосъемку. Аэросъемкой я очень заинтересовался, так как значительная часть моих чисто астрофизических работ была связана с ней. Захотелось улучшить методы фотографирования и его результаты.
За службу в Киеве я получил чин ефрейтора и очень этим гордился.
Но астрономия влекла меня неодолимо, и, когда кончилась война, я был счастлив снова за нее приняться.
«Знаток сапфиров»
Неудача затмения 1914 года натолкнула меня на мысль о необходимости найти способ наблюдать солнечную корону вне затмения.
Начинать надо было с изучения голубого цвета ясного неба и его темноты. Для этого нужно было изобрести специальный прибор. Мне удалось придумать такой прибор. Он был назван цианометром.
Постройкой цианометра я заинтересовался еще в 1912 году и нашел принцип его конструкции. В приборе следовало использовать свойство обратимости спектроскопа, которая позволяет правильно воспроизводить все оттенки ясного дневного неба.
Однако цианометр при его теоретической правильности оказался в моем кустарном «производстве» слишком громоздким.
Транспортировать его на высокие горы, откуда удачнее всего проводятся такие наблюдения, было невозможно.
В то время мне случилось прочитать в журнале «Исторический вестник» рассказ Тенеромо «Лев Толстой-пастух». В рассказе, между прочим, приписываются Толстому слова о том, будто бы древние плохо различали цвета и что в библии нигде не говорится о синем цвете неба.
Меня это очень заинтересовало. Я купил библию и быстро нашел в ней несколько мест, в которых ясное небо сравнивается с сапфиром. Купил небольшой сапфир, исследовал спектральный состав света, проходящего через него, и увидел, что спектр сапфира очень близок к спектру света ясного неба, так что ясное небо надо называть не голубым и не синим, а сапфирным.
Кристаллы сапфира меняют чистоту окраски в зависимости от угла зрения между поверхностью грани и линией зрения.
Этим свойством я и воспользовался, чтобы построить цианометр с небольшим кристаллом сапфира. Он был выпилен из довольно большого кристалла, подаренного мне нашим знаменитым минералогом академиком Александром Евгеньевичем Ферсманом.
С Ферсманом мы познакомились случайно. В 1921 году я принимал участие в экспедиции на остров Кильдин в Ледовитом океане. В том же поезде, что я, ехал со своими сотрудниками и Александр Евгеньевич для изучения Хибинских гор на Кольском полуострове. Как опытный путешественник, академик дал нам много ценных практических советов. Держался он очень просто.
Позднее мы встречались не раз.
Заинтересовавшись сапфирами, я стал изучать оптические свойства сапфиров ориентальных, уральских, австралийских, сплавленных и искусственных. Я увидел, что в спектре света, прошедшего через каждый из этих драгоценных камней, есть свои особенности, и научился по спектру определять их сорт.
Как-то раз я пришел в Минералогический музей Академии наук и попросил Ферсмана показать мне все сапфиры, хранящиеся здесь. Александр Евгеньевич охотно согласился. Меня особенно заинтересовал один камень с площадью поверхности в половину квадратного сантиметра и толщиной 2 миллиметра.
«Вот, — подумал я, — был бы прекрасный сапфир для цианометра».
Сапфир сдвинулся в картонной коробочке, и из-под него показалась этикетка с четко выведенной надписью: «Из коллекции графа Кочубея».
С разрешения Александра Евгеньевича я вынул камень из коробочки, приставил его к щели карманного спектроскопа и немедленно обнаружил в нем полосу поглощения, характерную для искусственных сапфиров.
— А ведь это искусственный сапфир, — сказал я.
— Не может быть, — возразил Александр Евгеньевич.
— Уверяю вас.
— Дайте, я посмотрю, — заинтересовался Ферсман.
Он вынул из кармана лупу посмотрел через нее на сапфир и сказал:
— Да, это стекляшка.
После этого «сапфир из коллекции графа Кочубея» был снят с витрины музея, а я в глазах Александра Евгеньевича приобрел славу «знатока сапфиров».
Прошло некоторое время. Я получаю от Александра Евгеньевича записку: он приглашает меня на такой-то день и час в Минералогический музей для экспертизы одного сапфира.
Приезжаю. В музее уже находятся Ферсман, ювелир и оценщик из ломбарда. Усаживаемся за стол. Александр Евгеньевич дает слово оценщику ломбарда, и он рассказывает нам следующее: некто заложил в ломбарде большой сапфир и не выкупил его вовремя. Теперь надо продать этот камень с молотка, но для оценки необходимо определить сорт. Вот почему ломбард обратился к Александру Евгеньевичу.
Ферсман, в свою очередь, сказал, что для экспертизы он пригласил меня и ювелира.
Было решено так. Каждый из экспертов рассмотрит сапфир, напишет свое мнение на бумажке и положит ее на стол вниз написанным. Когда все мнения будут записаны, то бумажки перевернут и прочтут вслух.
Первым стал рассматривать сапфир в лупу Александр Евгеньевич. После него я вынул из кармана спектроскоп и посмотрел через него на сапфир.
Затем сапфир перешел в руки ювелира, который вскоре так-же написал свое мнение на бумажке.
После этого были перевернуты все три бумажки. Оказалось, что на всех было написано: «Австралийский сапфир». К этому оценщик прибавил: «Я тоже считаю этот сапфир австралийцем». Слава «знатока сапфиров» за мной окончательно укрепилась.