Страница 33 из 34
Хадуш протянул старику туфлю.
– Один башмак потянет на штуку, – вздохнул Симон-кабил.
– Две штуки – пара, – закончил подсчет Длинный Мо.
– Как минимум, – тихо проговорил Хадуш.
Все замолчали. Однако никому не хотелось верить в то, что вещала эта тишина, в которой плавал труп в носках.
– Я его не убивал, – пролепетал Семель,– клянусь вам, я его не убивал.
На столах уже появились первые бутылки.
– Семель, давай выкладывай все, да поскорее, пока Титюс и Силистри не вышли из погреба…
Это не старик Семель убил Мари-Кольбера де Роберваля. Ну, скажем, не совсем он. Но кто бы ему поверил, заяви он об этом полиции? Ему было жаль Терезу, но мусора тут же замели бы его, поведай он им свою историю. Он, Семель, хорошо знает легавых, у них же напрочь отсутствует чувство прекрасного. Так что же там с тобой приключилось, Семель, мы-то обладаем чувством прекрасного, давай, выкладывай. С чего это вдруг Роберваль одарил тебя такими знатными башмаками? В знак благодарности за какую-то услугу? Нет, Мари-Кольбер не дарил ему туфли, нет! Так, значит, ты их у него стянул? Нет, все было не так. Ну а как же все было? Это было глупо, вот как все было, Семель совершил величайшую глупость, отправившись на квартиру Мари-Кольбера.
– Ух ты!
– Ты пошел к нему домой?
– Той ночью?
Той ночью, в тот злосчастный час, по тому адресу, улица Кенкампуа, шестьдесят, в фамильный особняк Робервалей, ну просто настоящий идиот, да и только. Семель знал это местечко, он уже ходил туда однажды, когда Тереза захотела представить Мари-Кольберу своего свидетеля на свадьбе, и Семель нашел тогда жениха Терезы очень даже приятным человеком, никаких «господин де Роберваль», зовите меня просто Мари-Кольбер, ну вот Семель и сказал себе, что можно попытаться сыграть.
– Сыграть? Во что сыграть?
Он хотел предложить ему одно дельце. Да какое дельце, в конце концов? Хватит нам пудрить мозги! Ты что, хочешь усыпить нас своими россказнями? Ты что, хочешь, чтобы мы позвали из погреба Титюса и Силистри? Да все было до невозможности глупо, говорю же я вам, настолько глупо, что вы не поймете! Да не волнуйся, Семель, мы тоже тупые! Кроме Хадуша и Бена, нахватавшихся немного знаний, мы все остались тупицами, так что не переживай, мы поймем.
– Хорошо.
Ну так вот какая мысль завертелась тогда в голове старика Семеля. Вот какая мысль завертелась в моей старой башке. Мы с почтением относимся к старикам, Семель, давай, не бойся, рассказывай.
– Ты же знаешь, Бенжамен, я говорил тебе, что меня совершенно не устраивало то, что Тереза после брака лишится дара ясновидения.
Да, его это не устраивало: ведь пока Тереза обладала даром заглядывать далеко в будущее, Семель мог быть более или менее спокоен за свою старость. Худо-бедно, но раз в неделю она помогала ему отгадывать, какие лошади придут на скачках первыми, правда, чаще всего, не в правильном порядке, но в среднем он имел свои две тысячи франков в неделю. Что в месяц составляло восемь тысяч. Таким образом, теряя дар ясновидения, Тереза серьезно подрезала доходы старого Семеля.
– Ну и тогда я подумал, что Мари-Кольбер мог бы ее в этом деле подменить.
– Мог бы что?
– Я подумал, что он, возможно, компенсирует мне ущерб. Что для такого господина, как Мари-Кольбер, значат какие-то несчастные две тысячи в неделю?
– Нет, постой! Только не говори нам, что ты пошел к нему требовать…
– Говорю же вам, что это было глупо!
Мари-Кольбер все же принял его. После того как Тереза ушла, Мари-Кольберу пришлось задержаться с отъездом в аэропорт, поскольку он поджидал Тяо Банга, который должен был отчитаться за свой провал; и тут звонок в дверь, Мари-Кольбер спокойно открывает и вместо Тяо Банга (которому уже не суждено будет прийти на встречу и который чуть позже расскажет о своих проделках Хадушу, Мо и Симону) вдруг видит старика Семеля. Итак, Семель поднимается к Мари-Кольберу и начинает ныть о своих невзгодах, Мари-Кольбер вне себя от бешенства, он стоит на лестничной площадке и слушает старика, а что делать? Он уже на чемоданах, вот они, два чемодана, набитые хрустящими купюрами, он ждет своего подручного киллера, а тут вдруг притащился этот старый козел, ну, короче, Мари-Кольбер вполуха слушает его, опираясь круглой задницей о перила из кованого железа. И когда Семель приступает к рэкету – еженедельная пенсия в две тысячи франков, восемь тысяч франков в месяц, – тот просто не верит своим ушам и при данных обстоятельствах это предложение кажется ему настолько забавным, что он начинает хохотать; он хохочет все громче и громче, по-прежнему опираясь задницей о лестничные перила, предложение старика кажется ему столь сногсшибательным, что он уже не может остановиться от хохота, который в конце концов на самом деле сшибает его с ног, отправляя через перила в небытие. В буквальном смысле. Итог: смерть от смеха четырьмя этажами ниже. Мари-Кольберу просто не хватило навыков. Ему не так уж часто доводилось смеяться в своей жизни. Но в результате веселье навсегда запечатлелось на его лице.
– Я увидел, как он перевернулся, и попытался удержать его. Но у меня в руках остались лишь его ботинки. Вот так.
Тишина. Опять эта знакомая тишина… Даже Ум Кальсум прервала свою песню в «Скопитоне». Затем Хадуш склонился к Семелю, едва не касаясь губами его уха. И еле слышно прошептал:
– А чемоданы?
– …
– …
– Честно говоря, мне не хотелось бросать их там, – горячо зашептал в ответ Семель. – Ведь их в любую минуту могли спереть.
– Так где же они?
– …
– …
– …
– У меня дома.
Пока я осознавал смысл того, что только что сообщил Семель, Мо и Симон уже успели исчезнуть из ресторана. Хадуш светился от счастья.
– Не волнуйся, Семель, мы ничего не расскажем Титюсу и Силистри. Но в обмен на наше молчание ты поручишь нам управлять твоим небольшим капиталом. И будь спокоен – рента тебе будет обеспечена. Погоди, я даже увеличу ее. Две тысячи пятьсот в неделю тебя устроят?
– Три тысячи, – произнес Семель.
– Две тысячи шестьсот, – предложил Хадуш.
– Восемьсот, – продолжал торговаться Семель.
– Семьсот…
– И не забудьте о «Плодах страсти», – вмешалась в разговор Жервеза, которая, в принципе, не должна была разобрать ни слова из проходившей в приглушенной атмосфере дискуссии.
Лицо Хадуша застыло от удивления. Что за уши у этой женщины?
– Ну да, – стояла на своем Жервеза, – надо же подумать об Офелии и Маракуйе.
На что Хадуш ничего не смог возразить. Жервеза с облегчением вздохнула:
– И тогда можно будет обойтись без городских властей.
Хадуш как-то неопределенно кивнул.
– И открыть другие ясли в городе, – продолжала развивать свою мысль Жервеза.
Хадуш поднял было руку в знак протеста, но Жервеза с жалостью в голосе уже приговаривала, покачивая головой:
– Сколько еще безотцовщины разбросано по белу свету!
И тут же обеспокоенно поинтересовалась:
– Хадуш, как ты думаешь, в этих двух чемоданах хватит денег, чтобы обогреть и накормить всех бедных деток?
Сначала у Хадуша опустились руки, потом отвисла челюсть…
– Не считая, разумеется, суммы, которая пойдет на пенсию Семелю, – сделала великодушный жест Жервеза.
На столы прибывали последние бутылки с вином. Титюс и Силистри должны были вылезти из погреба с минуту на минуту.
– Если только, конечно, не пожертвовать все деньги на благие деяния полиции, – задумчиво произнесла Жервеза.
Хадуш судорожно ловил ртом воздух, словно рыба, которую только что выбросили на берег. Он бросил на меня взгляд, полный отчаяния. Но что я мог поделать? Увидишь сама, когда подрастешь, Маракуйя, выиграть по всем статьям невозможно. Это даже дяде Хадушу не под силу.
– Ну что ж, я вижу, ты согласен со мной, Хадуш, – тихим голосом вынесла вердикт Жервеза, – эти деньги больше пользы принесут «Плодам страсти»…