Тамада

* * *

А вечером, сидя в кругу родных и знакомых, Свистулаев, несмотря ни на что, уже делился ощущениями затяжного прыжка.

— Да, да, мороз, понимаете, доходил до сорока градусов. Сев на борт, я почему-то вспомнил о сыне…

— Позвольте, о чьём сыне? — удивлялись знакомые.

Но Свистулаева трудно было сбить.

— А тут… о соседкином. Такой небольшой мальчуган, годика четыре будет. Такой шалунишка, хе-хе… Невольно почему-то вспомнился… Получив сигнал, я рванулся вниз… Проскочив облака, я запел…

— Да ну! — удивлялись гости. — Это для чего же?

— А так. Для разнообразия в полёте: то молча летишь, а то запоёшь. Скучно. Один ведь летишь. Ни одной собаки кругом. Тоска… Тут любой запоёт… Все хорошо, да приземлился неважно. В реку сел, — со вздохом добавил Свистулаев и озабоченно поглядел на печку, где сушилась его мокрая одежда.

Осечка

Администратор филармонии Андрюшкин, худой и желчный делец. С лакированной лысиной, водил по аллеям сельскохозяйственной выставки своё начальство Алексея Ивановича Навагина. Крупный и белотелый Навагин, повесив на руку пиджак, от усталости еле волочил ноги.

— Уф, брат Андрюшкин, на сегодня уволь, хватит, — хрипел Навагин, обтирая платком влажную шею. — Пора, пожалуй, и отдохнуть. Зайдем-ка лучше холодного пивка выпьем…

— С удовольствием, Алексей Иванович!

— Чудеса! — восхищался Навагин, сидя на открытой веранде ресторана и любуясь выставкой. — Ни в сказке сказать, ни пером описать! А какие сады! Кукуруза! Коровы! Один баран за год даёт шерсти на двадцать три костюма… Подумать, половину ансамбля можно одеть. Далеко шагнула наша техника…

Выпив две кружки пива, Навагин закурил.

— Ладно, я поехал. А ты, Андрюшкин, тут всю самодеятельность насквозь просмотри. Попадется кто подходящий, ни перед чем не останавливайся. Всё ставь на кон! Нам певцы-солисты в ансамбле во как нужны! В случае чего звони немедленно.

Смотр народных талантов вылился в настоящий праздник. Колхозный симфонический оркестр исполнял вальс из «Лебединого озера». Андрюшкин слушал оркестр, зевая.

Но когда на сцену вышла украинская колхозница Галина Грушко с сияющей короной заплетённых вокруг головы светло-золотистых кос, когда она открыла свой вишнёвый ротик и взяла первую высокую ноту, Андрюшшн даже поперхнулся: ему представилось поле, река, лес, зелёный луг, поляны душистых цветов, и в синей сияющей вышине повисший в небе жизнерадостный жаворонок, рассыпающий над необозримыми просторами ликующие переливы чудесных хрустальных колокольчиков. Андрюшкин замер от восторга, притих, онемел. Нельзя было терять ни одной секунды!

А необыкновенный голос звенел, переливался, хватал за сердце. Видавшие виды члены жюри, знатоки пения — и те сидели, затаив дыхание.

Увидев, как представитель железнодорожного ансамбля беспокойно заёрзал в своем кресле, Андрюшкин, согнувшись в три погибели, попытался незаметно выскользнуть из зрительного зала, но у самых дверей его Ловко обошел администратор госэстрады. Он первым вскочил в будку автомата и нахально завладел телефонной трубкой.

«Нет бога у человека», — огорчённо подумал Андрюшкин, нетерпеливо топчась возле будки. Наконец и он дорвался до телефона.

— Алексей Иванович! Товарищ Навагин! Чудо! Простая колхозница, но голос жаворонка. На перехвате радиокомитет и эстрада. Немедленно приезжайте. Жду…

Выступление колхозницы Грушко стало сенсацией дня, о ней сразу заговорили, заспорили, вокруг неё завязалась борьба.

Представитель радиовещания требовал немедленно записи её голоса на пленку. В битву вмешались консерватория и концертное бюро. Но Андрюшкин не уступал и боролся, как лев.

— Она идёт по нашему профсоюзно-колхозному сектору. Мы не уступим! Это нечестно! — запальчиво кричал он, вытирая ладонью вспотевший лоб.

Консерватория предоставляла молодой певице место в студенческом общежитии, концертное бюро — номер в гостинице, железнодорожники — бесплатный годовой билет.

И тут Андрюшкин, обходя конкурентов, бросил на кон своего козырного туза — ордер на комнату во вновь отстроенном доме на улице Горького. Он авансом торжествовал свою победу.

Утром на другой день он уже поднимался по лестнице колхозной гостиницы, где остановилась Грушко.

У дверей номера он откашлялся и постучал.

— Войдите! — хором ответило из-за двери несколько мужских голосов.

Грушко у зеркала торопливо укладывала вокруг головы свою светло-золотистую косу, собираясь, по-видимому, уходить, а вокруг, отрезая ей все пути отступления, сидели на стульях знакомые Андрюшкину представители различных музыкальных и концертных организаций и ансамблей столицы. Атакованная со всех сторон, весёлая украинка, однако, не поддавалась ни на какие уговоры.

Андргошкин отозвал её в сторону и быстро сообщил языком телеграфа:

— Обеспечиваю ордер на комнату!

Девушка удивлённо подняла высокие и тонкие свои брови, похожие на крылья ласточки в полёте.

— На комнату? А зачем она мне?

— То есть, как зачем? — оторопел Андрюшкин. — Вам предлагается отдельная… в центре Москвы. Вы понимаете, что это такое?

— Понимаю, но не понимаю, зачем она мне?

Такого оборота Андрюшкин никак не ожидал.

— Отдельная комната, лифт, ванна, душ, — растерянно забормотал он.

— Спасибо за ласку, но я не думаю бросать свою специальность. Я полевод.

— Балкон… третий этаж… два окна…

— Нет, мне это ни к чему… Я не собираюсь менять места своего жительства.

Уложив золотой короной свою косу, Грушко аккуратно повязалась цветастым украинским платочком.

— Мне пора.

Но Андрюшкин не отступал.

— У вас же талант! — старался он убедить девушку.

— А разве таланту нельзя жить в колхозе? — насмешливо возразила она.

— Но в Москве публика…

— И у нас публики хватает. Как соберутся трактористы, косари, доярки, птичницы, садоводы, пчеловоды, комбайнёры, механики, яблоку негде упасть!

— Вы будете здесь заниматься, брать уроки пения…

— Я и там занимаюсь. У нас своя музыкальная школа.

— Да, но здесь театры, кино, культура…

— У нас тоже имеется свой Дом культуры, своя радиостудия, библиотека.

— Вы станете артисткой…

— А зачем мне становиться артисткой?

— Боже мой! Поедете за границу, в дружественные страны…

— А я и так ездила. Была и в Польше и в Чехословакии, гостила и в Венгрии. Делилась там опытом своей работы по выращиванию кукурузы.

— Позвольте, — не находя доводов, растерянно убеждал ее Андрюшкин, — но неужели же вы отрицаете искусство?

— Нет, отчего же? Но я, например, люблю поле, землю, люблю свой труд. И почему вы все хотите, чтобы я непременно переменила свою профессию на другую? Вместо полевода стала бы артисткой? А я хочу их не переменить, а объединить. Я люблю песни. И я всегда пою для друзей и подруг.

— Да, но и нам хочется слушать ваш чудесный голос.

— А хотите слушать, приезжайте к нам в колхоз. Мы там очень часто устраиваем концерты и фестивали и будем рады видеть у себя столичных гостей.

И, попрощавшись, Галина Грушко в сопровождении подруг стала спускаться по лестнице, устланной мягким ковром, к автобусу.

«Выходит, не по той клавиатуре ударил», — грустно подумал Андрюшкин. Автобус тронулся. Андрюшкин рванулся вслед.

— Одумайтесь!.. Жалеть будете…

Он побежал было за автобусом, роняя из портфеля бумаги, но голубая машина быстро удалялась по шоссе туда, где вдалеке сверкали золотые купола выставки.

— Балкон… два окна!.. — кричал Андрюшкин. — Вид на памятник А. С. Пушкина!.. Одумайтесь!..

В ответ ему загорелая женская рука помахала из автобуса цветастым платочком.

Разочарованный Андрюшкин остановился посреди улицы и вытер шляпой вспотевшую лысину.

«Осечка», — с горечью подумалось ему.

С таким удивительным явлением он встречался впервые в жизни.