Страница 32 из 40
Наташа говорила быстро, глотая окончания слов: ей казалось, что мать не захочет выслушать до конца. Анна Ефимовна молчала, боясь выдать дочери, которой ей хотелось внушить силу, свое большое материнское горе.
Замолкнув, Наташа еще теснее прижалась к матери, Анна Ефимовна медлила с ответом.
— Мама, я жду...
— Ты же знаешь, дочка: я не привыкла давать поспешных советов. Поговорим лучше в другой раз, когда обе успокоимся... — голос женщины вздрагивал.
— Нет, сейчас! Сейчас, мама!
— Хорошо, Наташа, — не спеша ответила Анна Ефимовна, взяв себя в руки. — Скажи мне: если бы ты была совсем, совсем одна... Ну, скажем, меня бы не было в живых... Тогда как бы ты поступила?
— Я все равно стала бы бороться с ними! — горячо откликнулась Наташа. — Уж лучше погибнуть, чем покориться врагу.
Ласково перебирая мягкие, пушистые локоны дочери, старушка растроганно сказала:
— Не надо бояться... Народ сильнее их!
Взволнованные, они с минуту молчали.
— Так вот ты какая стала, Наташа, — тихо продолжала Анна Ефимовна. — Давно, ли ты была беспечной девчонкой. Казалось, ты любила только смешное и забавное в жизни... Ты была так доверчива, что я со страхом думала о твоем будущем... Спи, моя милая, набирайся сил... Будь такой же смелой, как Лавр и Костенька.
«И как Саша...» — мысленно добавила девушка.
Больше Анна Ефимовна не сказала ни слова. Положив голову на ее плечо, Наташа ни о чем и не спрашивала, заснув с невысказанным чувством благодарности к матери. С нежностью посматривала Анна Ефимовна на светлую родинку на еще по-детски округлом подбородке дочери. «Как же ты похожа на Василия... отца своего».
Долго лежала она в полузабытье, пока глаза не стали различать контуры высокой спинки кровати. «Скоро рассвет...». Онемела рука, на которой покоилась кудрявая Наташина голова, но, боясь разбудить дочь, старушка продолжала лежать неподвижно.
...В октябре восемнадцатого года в старинный сибирский город Омск в поезде английского генерала Нокса прибыл адмирал царского флота Александр Колчак. Четвертого ноября он получил пост морского министра Сибирской эсеро-меньшевистской «директории», а две недели спустя, восемнадцатого ноября, с помощью офицеров-монархистов легко совершил «государственный переворот».
Ставленник империалистов Антанты провозгласил себя «верховным правителем и верховным главнокомандующим всеми сухопутными и морскими вооруженными силами России», объявил, что главной своей целью ставит «победу над большевиками» и призвал население «к жертвам».
Игра «в демократию» кончилась. Колчак открыто взял курс на реставрацию всех старых порядков и учреждений, принял к оплате царские долги и обязался возместить многомиллионные займы, полученные за границей Временным правительством.
Курганская буржуазия ликовала. В припадке верноподданнических чувств правление «Союза сибирских маслодельных артелей» пожертвовало на нужды Колчака миллион рублей. Купцы и чиновники города устроили пышную встречу эшелонам французского экспедиционного корпуса, проследовавшим через станцию Курган на запад для борьбы с молодой Красной Армией.
Мстя за пережитые страхи и выплаченную контрибуцию, фабриканты и заводчики установили на предприятиях порядки, существовавшие при царизме.
Но в городе шла и другая жизнь.
На рассвете хмурого ноябрьского дня вспыхнул пожар на холодильнике Унион, где хранились продукты, принадлежащие военному интендантству колчаковской армии. Главный корпус, объятый пламенем, представлял собой гигантский факел. Огненные языки высоко вздымались в ночное небо, ветер рвал и метал их во все стороны, перекидывая пламя на скученные деревянные постройки в заводском дворе. Горел жир. Расплавленной лавиной он растекался по черному, усыпанному дымящимися головешками снегу. Толстые кирпичные стены, распертые страшным жаром, с грохотом разваливались, в широкие трещины с оглушительным свистом вырывались черные клубы дыма.
К вечеру пятиэтажная каменная громада холодильника рухнула.
Белогвардейская газетка забила тревогу: в городе действуют тайные агенты большевиков!
Колчаковский уездный комиссар, стремясь запугать население и подавить в нем всякое чувство протеста, объявил Курган на военном положении. Был введен комендантский час. На улицах появились военные патрули, всюду шныряли сыщики и доглядчики.
На тихой Озерной улочке в доме стрелочника Репнина собралась маленькая группа подпольщиков: сам хозяин дома Варфоломей Алексеевич, его жена Ульяна Михайловна, учительница Анисья Пузикова, Наташа Аргентовская и деповские рабочие — Александр Вотин, Михаил Шпанов, Петр Салов, Василий Бабушкин, Кузьма Авдеев.
Всех Наташа знала по подпольной работе, но одного, худощавого человека в больших роговых очках с темными непроницаемыми стеклами, которого Цыганок, дежуривший на улице, привел позднее остальных, видела впервые. Это был Илья Иванович Корюкин из Менщиковой.
— Друзья! — пригласил Репнин всех за стол, сервированный закусками и винами. — Помните: в случае чего... вы у меня на именинах.
— А у нас сегодня и взаправду семейный праздник, — с мягкой улыбкой, которая так шла к ней, сказала Ульяна Михайловна.
— Какой же? — удивился Варфоломей Алексеевич, усаживаясь рядом с незнакомцем. — Что-то не помню...
— А ты взгляни-ка на календарь. Какое сегодня число?
— Первое декабря... Постой, постой, да никак в этот день мы венчались? Прости, Уля, запамятовал.
— Не мудрено... Двадцать пять годков минуло.
— Ого! — весело подмигнул Кузьма Авдеев. — Да у вас, значит, серебряная свадьба... Ну, поздравляю! А насчет подарков... того, сами виноваты, не предупредили.
Все шумно чокнулись с хозяевами дома, выпили. В комнате зазвучали шутки, смех.
— Товарищи! — прервал веселье Репнин. — Сибирский подпольный центр уполномочил меня передать вам важное партийное поручение...
Варфоломей Алексеевич, не привыкший к длинным речам, начал сбивчиво, с трудом подбирая слова. Но вот голос его окреп, глаза засверкали. Он говорил о той смертельной опасности, что нависла над Республикой Советов. Колчак, собрав огромные силы, двинул их против Красной Армии в направлении к Вятке. Цель нового наступления — соединиться у Котласа с английскими войсками, создать сплошное кольцо для похода на Москву.
Задача всех подпольных групп Сибири — сорвать замыслы Антанты, ослабить силу удара до зубов вооруженного врага. В Омске уже начата подготовка к восстанию железнодорожников. Но оно будет иметь успех, если только его поддержат рабочие других городов. Восстание должно охватить всю сибирскую дорогу. Каждая станция должна стать боевой ареной.
— Кому, как не нам, сибирякам, первыми поднимать народ на борьбу с Колчаком? — говорил Репнин. — Мы должны объединить все наши силы. Вот Илья Иванович давеча рассказал, что в уезде начали действовать партизаны. Карателям не удалось запугать крестьян. В Боровлянском лесу находится отряд, который создал Павел Скрябин... Добрые вести получили мы с Урала. Там тоже есть наши товарищи. В Златоусте Саша Громов...
— Саша! Так он жив?! — невольно вырвалось у Наташи.
— Живехонек! — улыбнулся Варфоломей Алексеевич и, чтобы не смущать девушку, заговорил о другом.
С этой минуты Наташа плохо понимала смысл того, о чем вдохновенно, со страстью говорил Репнин. «Жив. Жив!.. — стучало сердце. — И мы еще встретимся!..».
Глубокой ночью, окрыленные надеждой и верой, разошлись подпольщики. Но Цыганок не покинул своего поста: у Репнина оставался еще Корюкин. Парнишке любопытно знать, о чем так долго беседует «Дедушка» с партизаном, но, помня строгий наказ, он продолжал зорко наблюдать за темной улочкой.
А в это время на конспиративной квартире шла жаркая беседа.
— ...Вот что, Илья, поговорим по душам... Да ты не обижайся, дело общее. Я же вижу, с тобой что-то неладное. Скажи, что мучает тебя?
— Погано у меня на душе, Варфоломей Алексеевич... Сколько понапрасну обид приходится принимать от своих деревенских. Меня за предателя считают, все отвернулись, руку подать стыдятся. Неведомо ведь никому о тайном поручении, что дал мне Пичугин. Невмоготу больше носить чужое обличье... Каюсь, хочу порушить наказ Дмитрия Егоровича. Лучше в партизаны уйду, к Скрябину. Он, комиссар, поймет! Ведь до чего уже дело дошло. Колчаковское земство в Кургане свой съезд собирает, и слышно, что богатенькие мужики хотят послать меня своим делегатом. Ну разве можно такое стерпеть!