Людоедское счастье

Пауза. По сердцу пробегает озноб. (Кофе, пожалуйста, чашечку горячего кофе!)

– Почему они кончали жизнь самоубийством?

Удачный вопрос: у него загораются глаза.

– Что касается их самоубийств, то тут меня навели на след астрологические выкладки вашей сестры Терезы. Эти господа тоже общались со звездами, они твердо верили, что день их смерти предопределен. И, кончая с собой в указанный день, они исполняли приговор светил, не поступаясь при этом своей личной свободой.

– Иначе говоря, брали на себя роль собственной судьбы…

– Да, и, взрываясь на глазах у всех, в том самом месте, где они испытали всю полноту жизни, они дарили себе тем самым последнюю радость. Своего рода апофеоз.

– И отсюда выражение экстаза на их лицах после смерти.

Он кивает. Молчим. (В сущности, достаточно примитивные люди…)

– Ну хорошо, а я-то зачем им понадобился?

(В самом деле, как это я забыл?)

– Вы?

Свет становится чуть ярче.

– Вы, мой милый, были для них самым роскошным подарком, который судьба могла им преподнести. Вы были святым. Вы взваливали себе на плечи все грехи торговли, вы плакали слезами пострадавших, вы навлекали на себя ненависть всех людей с нечистой совестью в Магазине; короче, вы обладали поразительным даром притягивать к себе шальные стрелы. Все это и сделало вас святым в глазах наших людоедов. И, осознав это, они захотели содрать с вас шкуру, а еще пуще – лишить вас ореола святости. Скомпрометировать настоящего святого, уличить его в убийстве, подсунуть в качестве виновного жаждущей мести толпе – подумайте, какой соблазн для этих стареющих бесов! В результате вас чуть не линчевали ваши же коллеги. Хорошо еще, что Карегга оказался на месте, помните…

– Но, черт побери, я же не святой!

– А это уже решит Ватикан, точнее, комиссия по канонизации, лет этак через двести-триста, если кому-то придет в голову возбудить соответствующее ходатайство. Но так или иначе, последний из людоедов зашел в этом деле дальше, чем все остальные. Ваш друг Тео много говорил ему о вас, без всякой задней мысли, с восхищением, и вот эта ваша ипостась старшего брата, покровителя сирот, удесятерила его ненависть. В его глазах вы были чем-то вроде Святого Николая, спасающего детей из солильной бочки. Но бочка-то была его! Именно он ее наполнял. Таким образом, вы как бы вырывали у него кусок изо рта. Вот человек, который ненавидел вас так, как никто никогда не возненавидит. Погибнув как бы от ваших рук на глазах у полиции, он тем самым дал следствию бесспорную улику, которая должна была вас погубить. И, не довольствуясь этим, он постарался предварительно вас очаровать. Сознайтесь, ведь он и вправду очаровал вас в ту ночь в метро?

(Увы…)

– Вообразите, как он был счастлив, когда увидел, что вы клюнули на его удочку. Он умер, убежденный, что вам пришьют все шесть убийств.

(…)

– Как его звали?

Комиссар молча смотрит на меня и убавляет свет.

– Вот на этот вопрос, дорогой мой, я вам не отвечу. Он был, что называется, важной персоной.

(Вот так. Дружище Тео, ты был прав!)

Короче, результаты расследования не будут преданы гласности. Бомбы Магазину больше не грозят, но Сенклер заменит полицейских своими охранниками, которые будут по-прежнему обыскивать покупателей, чтобы не снижался оборот. Охранники будут как бы памятниками погибшим. (Первая обязанность памятника погибшим – самому быть живым.)

И еще две детали. Когда я спросил у Аннелиза, почему он не вмешался, почему дал мне прыгнуть на эту гориллу, он ответил в типично деголлевской манере:

– Это должно было произойти.

И уже в самом конце, провожая меня до двери, он сказал:

– Зря вы ушли из Магазина, господин Малоссен. Козел отпущения из вас получался отличный.

Выходя из управления, я надеялся, что увижу желтую малолитражку, ждущую меня под знаком «Стоянка запрещена». Очень мне хотелось свернуться клубком в долинах ее владелицы и уснуть в их освежающей тени. Но нет. Меня ждала лишь черная дыра метро. Делать нечего, ночь будет без Джулии, только с Джулиусом.

39

Дома меня ждала целая куча сюрпризов. Во-первых, огромная пачка писем с предложениями работы. Которые я, прочитав, отправил в корзину. Все предприятия страны мечтали заняться откормом козла отпущения.

Нет уж, хватит, больше никогда, как сказал один римский папа по поводу одной войны.

Последний конверт был с грифом Министерства национального образования. Я распечатал его только для того, чтобы посмотреть, какую же сумму министр предлагает мне за то, чтобы меня топтали ногами вместо него.

Он не предлагал мне ни франка. Он всего лишь требовал, чтобы я заплатил за коллеж, сожженный Жереми. Счет прилагался.

Я был занят тем, что подсчитывал нули, когда затрещал внутренний телефон.

– Бен? Спускайся немедленно: тут для тебя сюрприз.

Я, естественно, поскакал.

Сюрприз оказался дай Бог какой. Собственно говоря, двойной сюрприз.

Мама! Это была мама.

Она была хороша собой, как бывает только мама. Она была еще молода, как бывает мама. И она была беременна по уши, как молодая и красивая мама.

Я сказал:

– Мама! Мама!

Она сказала:

– Бенжамен, маленький!

Она попыталась обнять меня, но тот, что сидел у нее внутри, уже воспротивился этому.

Я спросил:

– А Робер?

Она ответила:

– Нет больше Робера.

Я показал на сферического братца (сестренку?):

– А он?

Она ответила:

– Это последний, Бен, клянусь тебе.

Я снял трубку и набрал номер Королевы Забо.