Русские подвижники 19-ого века

В этом отношении он подобен великому труженику на ниве духовного возрождения русского народа, святителю Тихону Задонскому, писавшему так много, так хорошо и проникновенно о спасении человеческой души среди опасностей грешного мира.

Преосв. Феофан, кажется, все решительно объял. Ни одна подробность, так сказать, духовной жизни не ускользнула от его внимания. Все он так понятно объяснил, осветил таким ясным светом душу человеческую во всех ее изгибах, показал ее во всех, самых неуловимых движениях.

Трудолюбие и выдержка его в работе были поразительны, и число его сочинений громадно.

Строгий, точный, выдержанный ум епископа придает особое значение его книгам. Он ведет за собою человека последовательно, выше и выше, со ступени на ступень, и в своих требованиях согласуется с нравственным положением в ту минуту человека; никогда не взваливает он на плечи такого духовного груза, которого человек еще не может снести. Как воспитатель, руководитель в деле духовного обновления — Феофан незаменим.

Едва ли кто может сравниться с Феофаном в качестве проповедника христианского среди крещеного во Христа, но ежечасно Христу изменяющего общества.

А за всею этою, выраженною в книжках, духовною мудростью стоит чистый, озаренный каким-то особенно искренним, немерцающим светом, образ великого подвижника. Да, всякое слово Феофана производит тем сильнейшее впечатление, что оно запечатлено его жизнью. Когда он повторяет: "Не тяготейте к земле. Все тленно — только одно счастье загробное вечно, неизменяемо, верно. И это счастье зависит от того, как проживем мы эту нашу жизнь!", тогда живым примером этого правильного взгляда на мир и на судьбу души стоит его самоотречение, его затвор, его нежелание взять от жизни что-нибудь, кроме стремлений к Богу.

Значение Феофана громадно и с течением времени будет все расти.

Епископ Феофан назывался в мире Георгий Васильевич Говоров и родился 10 января 1815 года в селе Чернавске, Елецкого уезда, Орловской губернии, где его отец был священником.

Таким образом, с первых впечатлений младенческих лет он сжился с Церковью. По опыту говорит он в одной из своих книг: "Самое действительное средство к воспитанию вкуса есть церковность, в которой неисходно должны быть содержимы воспитываемые дети. Сочувствие ко всему священному, сладость пребывания среди него, не могут ничем лучше напечатлеться на сердце. Церковь, духовное пение, иконы — первые изящнейшие предметы по содержанию и силе".

Говоров учился сперва в духовном училище гор. Ливен, потом в Орловской семинарии. Как ни тяжелы были суровые, подчас жестокие условия тогдашней духовной школы, она давала питомцам крепкий умственный закал. Затем с 1837–1841 гг. он продолжал образование в Киевской духовной академии.

О его характере в то время можно догадываться по данному им впоследствии одному человеку совету: "Будьте со всеми приветливы, благодушны и веселы. Только от смеха, смехотворства и всякого пусторечия воздерживайтесь! И без этого можно быть приветливым, веселым и приятным".

Можно с уверенностью сказать, что молодой студент часто ходил в пещеры Киево-Печерской Лавры, и среди этих воспоминаний могла образоваться в нем решимость удалиться от мира.

Еще до окончания курса он был пострижен в монашество.

После пострижения, о. Феофан, вместе с другими новопостриженными иноками, отправился в Лавру, к известному отцу Парфению.

Старец сказал им:

— Вот вы, ученые монахи, набравши себе правил, помните, что одно нужнее всего: молиться и молиться непрестанно умом в сердце Богу: вот чего добивайтесь. И я с молодых дней этого искал и просил, чтоб никто не мешал мне пребывать непрестанно с Богом.

Конечно, уже с тех пор о. Феофан, когда смотрел на мир — все виденное им переводил для себя в духовном смысле. Сам он советовал это впоследствии другим:

— Видите пятна на белом платье и чувствуете, как неприятно и жалко это встретить. Представьте себе, как неприятно и жалко должно быть Господу, ангелам и святым видеть пятна греховные на нашей душе.

— Слышите вы, что малые дети, оставшись одни, поднимают беготню, шум и гам, — и вообразите себе, какой поднимается шум и гам в душе вашей, когда удаляется от нее внимание к Богу со страхом Божиим.

Окончив курс магистром, иеромонах Феофан был назначен исправляющим должность ректора киево-софийских духовных училищ, затем он был ректором новгородской духовной семинарии, служил в петербургской духовной академии профессором и помощником инспектора.

Это чисто ученое дело его не удовлетворяло, и он подал прошение уволить его от академической службы.

Его назначили членом русской миссии в Иерусалиме. Пребывание в Святой Земле, несомненно, должно было оставить в его душе глубокие следы.

Возведенный в сан архимандрита, он был назначен ректором олонецкой духовной семинарии, но вскоре был переведен настоятелем посольской церкви в Константинополе.

Затем он был вызван в Петербург для ректорства в духовной академии, и ему одновременно поручено было наблюдать за преподаванием Закона Божия во всех светских учебных заведениях столицы.

9-го мая 1859 года он был поставлен епископом в Тамбов.

Здесь он устроил епархиальное женское училище. Во время пребывания на тамбовской кафедре епископ Феофан полюбил уединенную Вышенскую пустынь. Летом 1863 г. он переведен во Владимир, где прослужил три года.

И здесь он открыл женское епархиальное училище.

Он часто служил, много ездил по епархии, постоянно проповедывал, возобновлял храмы, и всем сердцем жил со своими пасомыми, деля с ними радость и горе.

Осенью 1860 г. в Тамбове были страшные пожары, и в речах, дышащих любовью, епископ утешал народ. Речи эти, по силе, сердечности и одушевлению, напоминают слова в подобных случаях Златоуста.

Вот одно из слов еп. Феофана, произнесенных в это время:

"Что мне сказать вам и о чем начать говорить с вами? Горестно положение наше; велика скорбь! Отяготела на нас рука Господня! Мало ли времени томит нас засуха? Но не прошла еще эта беда, как напала другая — пожар. Еще и думать мы не начинали о том, как оправиться от сего пожара, как напал другой. Еще не кончился этот, как повсюду прошла злая весть о непрерывности пожаров, и изгнала нас из домов наших. Наш город ныне почти Иов, которого теснили одно бедствие за другим, пока, лишив всего и покрыв ранами, не выбросили вон из города. И вот, как тот сидел на гноище, — так ныне у нас все почти вынеслись из домов и живут на пустырях, прибрежьях и иссохших потоках, как пчелы, выгнанные из ульев удушающим дымом. Вот до чего дошли мы! Кажется бы, — довольно испытания. Но и еще рука Господня высока. Все, что может зависеть от предусмотрительности человеческой, сделано, и, — благодарение Господу! — опасность уже не так грозна, как была в начале. Но все же покой не возвращается к нам, чувство безопасности не приходит и благонадежие не осеняет духа нашего. Что же бы еще надлежало сделать, чтобы Господь возвратил нам покой наш? — Предложу вам одно сравнение, и вы сами догадаетесь, что нам надо сделать, чтобы Господь принял тяготеющую над нами руку Свою. Когда учитель, подняв руку, начинает грозить, все ученики, знающие за собою что-либо не должное, тотчас исправляют свои вольности. Не установится порядок, — не опустит учитель грозящей руки своей. Но что жизнь наша, как не училище благочестия, и кто учитель в нем, как не всепопечительный Господь?"

На следующий день, в праздник Успения, епископ говорил так:

"Вчерашний, хотя небольшой, пожар подновил страх наш, и мы снова мятемся ожиданием внезапной беды, — ни к кому и ни к чему не имеем доверия, и в каждом незнакомом лице продолжаем встречать недоброжелателя себе. Оттого у нас и праздник не в праздник, — так что исполнилась над нами пророческая угроза: "превращу праздники ваши в жалость, и все песни ваши в плач".