Страница 105 из 111
Приезжают к батюшке две сестры. Младшая — невеста, влюбленная, счастливая, с детства радостного настроения; старшая — тихая, задумчивая, богомольная. Одна просит благословить ее выбор, а другая — просит пострижения. Батюшка невесте подает четки, а старшей говорит: "Какой монастырь! Ты замуж выйдешь — да не дома — вот тебе что!" — и назвал губернию, куда они никогда не ездили.
Обе возвращаются в Петербург. Невеста узнает, что любимый человек ей изменил. Это произвело в ней страшную перемену, потому что ее привязанность была глубока. Она постигла суетность того, что прежде ее занимало, ее мысли обратились к Богу и вскоре одною инокинею стало больше. Между тем старшая получила письмо из дальней губернии, от забытой тетки, набожной женщины, жившей по соседству какого-то монастыря. Она звала ее присмотреться к жизни монахинь. Но вышло иначе. У этой тетки она познакомилась с человеком уже не молодым, очень подходившим к ней по характеру, — и вышла за него замуж.
У одного близкого к батюшке монаха сестра замужем за помещиком, часто посещавшим Оптину. Однажды батюшка заводит такой разговор.
"Говорят (батюшка очень любил употреблять это "говорят" для прикрытия своей прозорливости) — говорят, около тебя имение выгодно продается: купи".
Помещик удивился. "Продается, батюшка, — и как бы хорошо купить, да это мечта одна: имение большое, просят чистыми деньгами хоть дешево, а у меня денег нет".
"Денег — повторил тихо батюшка, — деньги-то будут". Потом они перешли к другим разговорам. На прощание отец Амвросий сказал: "Слышишь- имение-то купи". Помещик отправился домой на своих лошадях. По дороге жил его дядя, богатый, но страшно скаредный старик, избегаемый всею родней. Так случилось что пристать было негде, и пришлось заехать к дяде. Во время беседы дядя спрашивает: "Отчего ты не купишь имение, которое около тебя продается, хорошая покупка!" А тот отвечает: "Что спрашивать, дядюшка. Откуда мне столько денег взять?" — "А если деньги найдутся: хочешь, взаймы дам?" Племянник принял это за шутку, но дядя не шутил. Имение было куплено, и новый владелец приехал распорядиться. Не прошло еще и недели, барину докладывают, что пришли купцы — торговать лес. Лес этого имения они хотели купить не весь, а часть его. Стали говорить о цене: "Мы с тобой, барин, торговаться не будем — цену сразу поставим" — и назвали ту цену, за которую было куплено все имение.
Не таковы те случаи прозорливости, которые доказывают прямое знание известных событий, мыслей и чувств, никому не открывавшихся. Такая прозорливость старца часто обнаруживалась для отдельных лиц на так называемых общих благословениях. Старец обходил ожидавших его благословения людей, внимательно вглядываясь во всякого, осеняя крестным знамением и некоторым говоря несколько слов. Часто он, обращаясь ко всем, рассказывал что-нибудь такое, что служило ответом на сокровенную мысль кого-нибудь из присутствующих. Это был чудесный способ общения старца с детьми в том, чего они ему не высказывали, но что ему было открыто.
Отец Амвросий знал не только чувства тех, кто находился пред ним, — ему было известно настроение тех, кто приходил в первый раз; когда ему докладывали, он уже знал, привела ли к нему нужда или любопытство — надо ли принять поскорее или смирить ожиданием. Кто был внимателен к себе, тот замечал, что, чем тяжелее была ноша, с которою шли к батюшке, тем ласковее был его привет, хотя бы было темно и не было видно выражения лица приходящего.
Как и дар прозорливости, скрывал отец Амвросий и дар исцеления. Он имел обычай посылать купаться в целебный колодец Тихоновой пустыни и отнимать у себя всякую славу целителя.
Исключительно действием благодати можно постинуть то несение скорбей, которые принимал на себя батюшка. Эти скорби принимал он во множестве от тех людей, которые со всех сторон шли к нему, чтоб возложить на него эти скорби и самим облегчиться. Он безропотно принимал их и нес, принимал не как нечто чужое, а как кровное, свое, участвовал в них не внешним образом сочувствия, а переживал их, как собственное страдание. Если он был для людей тем, что звучит в имени "отец Амвросий", — то это потому, что чужая жизнь со всеми ее чувствами была для него своя жизнь.
Те, которым приходилось жить полною внутреннюю жизнею, знают, что иногда трудно переносить эту полноту даже одних своих чувств. И эта область ограничена; приходят времена, когда восприимчивость притупляется, чувство изнемогает, чувство человеческое.
Не то было с отцом Амвросием. Его подкрепляла постоянно бесконечная сила, и он всякое мгновение своего существования мог принять и нести новую скорбь. Посреди ужасающих бездн человеческих бед, казней и страданий, где ходил утешителем отец Амвросий, ему было дано сохранять неземную ясность духа, высочайшую мудрость и безмятежие младенца. Не разрешенный еще от уз тела, он страдал скорбями и по-человечески его видали иногда согбенного, с низко склонившейся головой. Он шептал тогда в укоризну себе: "Я был строг в начале своего старчества, а теперь я стал слаб. У людей столько скорбей, столько скорбей". И в эти скорбные часы он возлагал свою печаль на Бога и получал новую крепость. Бог, поставивший его среди людских страданий для облегчения их, был всегда с ним; и потому мог утешать скорбных отец Амвросий, что он был посредником между людьми и тем Крестом Христовым, на котором на веки веков разрешились все скорби, на котором пребывает бесконечная сила Божественного сострадания.
"Я слаб", говорил батюшка о своем старчестве, но это была не слабость, а снисходительность, основанная на вере в божественную душу и на любви. Отдав свою жизнь русскому народу и стоя у самых сокровенных тайников народной жизни, отец Амвросий был глубокий знаток русского человека. Он знал, что в душе, познавшей самые омерзительные падения, не утрачена еще способность дойти и до подвижничества, что есть личности, которые свои былые преступления искупают величайшим раскаянием, он знал, что карать осуждением на Руси еще несправедливее, чем где-либо, и что люди, которые низко падают, но высоко встают и в постоянной борьбе против греха, хотя и побеждаемые, не утрачивают высочайших стремлений и не сдаются до конца — заслуживают большего участия, чем те обыденные, не злые и не добрые люди, о которых сказано: "Ты ни холоден, ни горяч — и потому изблюю тебя вон".
Чтобы дать лучшее понятие о том, почему был так дорог старец своим духовным детям, должно рассказать и о других сторонах его существа.
Батюшкино смирение было так велико, что и других он заставлял забывать о том громадном явлении, которое представляет собою отец Амвросий.
О людях, которые сделали ему очень много зла, он отзывался с самым искренним участием и, конечно, не сознавал, что совершает подвиг. Ни недоверие, ни оскорбления не могли заглушить в нем самой теплой любви и заботы о каждом человеке. В тех случаях, где другой бы хоть невольно смутился, он отделывался шуткой.
Раз при народе какая-то простолюдинка, кажется, цыганка, закричала: "Батюшка, а батюшка, погадай-ка мне!" Отец Амвросий отозвался ей: "А карты принесла?" — _ "Нет, карт нету". — "Ну, как же тебе гадать без карт?"
Его милостыня не знала пределов. Он сам держался и другим советовал такое правило: никому никогда не отказывать — и никому не отказал. Через его руки прошло множество денег, которые приносили ему его дети, и эти деньги расходились с необыкновенною быстротой. Этими деньгами жил и строился Шамордин с его более чем полутысячным составом монахинь и его обширными богадельнями, из этих денег давались десятки, сотни и тысячи — в виде подарков, займа без отдачи и просто помощи всем, кто ни просил, а часто кто и не просил, и кому было нужно.