Сплоченность

Очутившись у себя в уголке, Надя в отчаянии свалилась на солому, брошенную на полу и служившую им постелью.

— Надька, Надька, успокойся!.. Услышат — привяжутся, — уговаривала ее Ольга, прибежавшая из-под повети, где она чистила картошку. — Ну, успокойся же!.. Эх, плакса. Ты, видно, только на слезы и способна.

— Что ты говоришь, Ольга! На слезы… — обиделась Надя и, вскочив на ноги, дрожащим голосом прибавила: — И ты, каменная, не удержалась бы.

— Да в чем дело? Рассказывай.

— Ай… Подумать страшно… — и глаза ее, полные слез, ярко заблестели. — В кабинете у Раубермана я встретилась с Сергеем Поддубным.

— Поддубным! — вскрикнула Ольга и, должно быть, испугавшись собственного голоса, закрыла руками рот. — А мы думали, кого это там стерегут в гараже… Как же теперь быть… Наши, верно, знают, где он, а?

— Ничего неизвестно. Ох, какие же мы беспомощные…

— Надо что-то делать.

— Что? — спросила Надя и вдруг вскочила. — Нужно за тарелками к тому зверюге сбегать… Ай! Не могу! Еще раз туда не могу!

— Я сбегаю, — предложила Ольга и вышла.

Надя прислонилась к стене и так простояла несколько минут, поглядывая через окно на гараж. О чем только не передумала она за эти короткие минуты!

Когда вернулась Ольга, Надя прижалась к ней, зашептала:

— Поедешь под вечер с Космачом на склад — больше сюда не возвращайся. Как хочешь, но уйди. Лучше всего, когда повар пойдет в контору выписывать продукты. Это самый удобный момент. Я уже думала об этом, когда утром там были. И Космача как-нибудь обмани, чтоб не заметил. Потихоньку — за здание склада, а там парком до речки. Знаешь это место?

— Знаю.

— Держись вправо от льнозавода — там леса и кустарника нет, патрули не так следят… А потом подавайся на Бугры.

— Нет, Надька, я не пойду.

— Ты что — боишься?

— Как тебе не стыдно так говорить?

— Так в чем же дело?

— Я, может, и уйду… конечно, уйду, если захочу. А ты как? Начнут меня искать, не найдут — на тебя накинутся. Сговор, — скажут. — Станут мучить. Да у меня сердце разорвется от тревоги за тебя… Нет, иди лучше ты.

— Вот дурочка, — тронутая словами подруги, сказала Надя. — Мне же ловчее тут остаться. Подумай. Уйди я — Бошкин бы тебя съел. А ты исчезнешь, он хоть зубами скрипеть будет, но меня не тронет. Поняла?.. А если провалится этот план, у меня другой есть. И выполнить его могу только я.

— Что ты надумала?

— Долго рассказывать, — уклонилась Надя, зная, что, если расскажет, подруга будет возражать. — Иди, я тебе приказываю!

— А если не поедут сегодня на склад? — после короткого молчания спросила Ольга.

— Должны поехать. Ты что — не слышала? Когда мы на обед получали продукты, повар договаривался с кладовщиком. Если же не поедут — все равно надо пробираться. Только иначе, с большим риском. Придется прямо отсюда, из-под стражи.

Ольга молчала, и Надя решила, что подруга окончательно согласилась и теперь озабочена только тем, как похитрее выбраться из города. Вспомнив, что их ждет работа и что над ними начальником крикливый повар, они поспешили под поветь.

— Спасибо тебе, заступница моя, — подошел к Наде Космач, когда она села на кругляк и начала чистить картошку. — Кабы не ты, спустил бы с меня шкуру тот гад.

— Да он и так угостил вас изрядно. Терпеливые вы… А что заступилась — так как же иначе? Хотя заступаться за вас, дядька Никодим, по правде говоря, и не стоило бы. Не обижайтесь. Бил бы он меня, вы за километр убежали бы. Нет у вас сочувствия к другому. Помните, как просили мы вас сказать нашим родным, где мы, — не сделали вы, отмахнулись.

— Виноват, дорогая, прости, — после глубокого раздумья сказал Космач. — Боязливый я. И как мне эту хворобу вытравить из себя? Сам из-за нее терплю.

— Еще как терпите. Другой, если бы столько перенес, стал бы зверем лютым, в клочки рвал бы этих гадов.

— И правильно делал бы. Среди волков нельзя быть овечкой. От этих мыслей у меня уж голова лопается. Вырваться бы только из этого пекла. Знали бы вы, сколько накипело у меня вот здесь, — он показал себе на грудь и так сверкнул глазами, что Наде показалось — не Никодим Космач перед ней, а какой-то другой человек. — Обида эта не дает мне покоя, нарывает, как чирей.

— И никак он не прорвется. Вас как ни шпыняют, вы все терпите, — заметила Надя. — А за что он вас бил?

— Кто? Этот шелудивый полицай?

— Да.

— Вез я воду, вижу — во дворе конторы «Восток» людей битком набито. Старики, дети. Должно, тысячи две из деревень согнали. Некоторых кучками конвоиры выводят со двора, к кирпичному заводу гонят. Ну, куда же их? Известно, на смерть, как у нас в Буграх… Приехал я, встретил здесь у столовой Бошкина, спрашиваю: «Скажи ты мне, ты ведь наш, белорус, почему это оккупанты так изводят наших людей?» Спросил у него по-хорошему, а он, ни слова не говоря, налился кровью и давай бить. Вы же слышали. Ну, не скотина он после этого?

Надя хотела что-то сказать, но удержалась, увидев на крыльце столовой повара в ефрейторской форме.

— Поехаль на склад. Шнель! — крикнул он и направился на улицу.

— Иди, — толкнула Надя подругу.

Ольга встала и, долгим взглядом попрощавшись с Надей, зашагала со двора за повозкой.

— Куда же девалась Ольга? Ик… Сбежала? — спросил Бошкин, зайдя на веранду. От него сильно несло самогоном. — Ты не знаешь?

— Откуда мне знать? — удивленно уставилась на него Надя, снимая нагар со свечи.

Высоко вскинутыми бровями, всем выражением лица она показывала недоумение по поводу того, где может быть Ольга. Но она подумала, что удивляться — мало, чтобы убедить Бошкина, будто она и в самом деле ничего не знает. Надо действовать хитрее. Почему бы не свалить вину на него самого! И она вдруг горячо, с возмущением, заговорила:

— Вот, загубили девчину! Говоришь — сбежала? Вранье! Не хитри, не прикидывайся. Расстреляли вы ее, а может быть, угнали куда… Да-да, ты все знаешь, не отводи мне глаза. Говори, что вы сделали с Ольгой?

— Что я тебе скажу? Я сам пришел спросить, все встревожены… Ты же ее подруга, шушукались тут… ик… должна знать.

— Я ничего не знаю. У повара спроси. Ведь он с ней поехал, пускай и ответ держит.

— Спрашивали у него — плечами пожимает. Канула, говорит, как в воду. Повар с Никодимом в склад зашли. Она осталась у воза. Вышли — нету… Ик… Туда-сюда — нет.

— Может, солдаты задержали, погнали куда?

— И об этом подумали… Даже послали людей на поиски… Не в ней дело, важно — куда она пропала.

— Какие вы стали пугливые.

— Не пугливые, а осторожные. Так нужно, обстановка требует. — Бошкин приблизился к ней и, дыша в лицо перегаром самогона, тихо заговорил: — Знала бы ты, какая шумиха поднялась… ик… в городе и вокруг, когда стало известно, что Поддубный в наших руках.

— Какой Поддубный? — сдерживая волнение, спросила Надя.

— Да ты, я вижу, ничего не знаешь. Жаль. Я ведь прошлой ночью… ик… подвиг совершил.

— Ничего не понимаю, расскажи.

В надежде выпытать что-нибудь о Поддубном, Надя терпеливо переносила икоту Бошкина и запах самогона.

— Нас Рауберман послал за «языком»… на родниковский большак… Я повел немцев… ик… одни они ни черта бы не сделали… Партизаны отступали… Колонны нам не были нужны… не под силу. Мы подстерегали одиночек. И вот нашлись. Ехали два конника. Мы их на аркан… ихним же методом… Один убился… затылком о землю ударился… А другой — целехонек попал к нам в руки…

— Так это Поддубный в гараже?

— Он… Скорей бы на виселицу его. Приволок на свою голову, теперь покоя не знаю, карауль его, а я… ик… спать хочу.

— Вот и иди спать, а я буду запираться на ночь.

— Нет, Надька, никуда не пойду… Я пришел к тебе… ик… спать… Ты меня любишь?

Он вдруг обнял ее. Она вскрикнула и, оттолкнув его от себя, бросилась к двери.

— Ну и коза… Ловка… не то что Ядвига, — бубнил про себя Бошкин, уходя с веранды. — От такой не отлипнешь… Все равно поймаю…