Сплоченность

— На спичку.

— Не надо, — Злобич раздавил окурок о комель елки и вскочил. — Пошли.

— Нет, Борис, не могу я больше здесь оставаться. Оружие у нас есть, люди готовы — чего ждать? Сердце рвется в лес, хочется в открытую с врагом схватиться.

— Ты опять за старое? Не перегибай. Никак ты не хочешь понять, что на все свое время.

— А, время, время… — передразнил Поддубный. — Осторожничаем, как больные на диете…

— Ну, хватит! — сердито сказал Злобич.

Они оставили ельник — место своего короткого привала — и вышли на просеку. Под ногами потрескивали сучья, шуршал сухой папоротник. А над головой — шум ветра, печальный, однообразный. И нет на него угомону. Он и шепчет, и гудит, и свищет. И все это сливается в какую-то одну, ставшую привычной мелодию. Но эта мелодия сейчас не занимает Злобича. У него свои дела, свои заботы. Он думает о Наде с Ольгой, о Тихоне, которые где-то там, в блиндаже на огородах, по очереди записывают сейчас материалы торжественного заседания. Думает о том, что эти материалы завтра будут переписаны в нескольких экземплярах и, переданные в надежные руки, пойдут по деревням, всколыхнут людские сердца. Думает о Надиных комсомольцах, о друзьях Поддубного, которые за сегодняшнюю ночь расклеят в деревнях и на телеграфных столбах родниковского большака сотни листовок. Пусть думает, не мешай ему, ветер. Ты знай свое — шуми да шуми, заглушай его шаги, чтобы не услышало их вражеское ухо.

Они прошли просеку и, обогнув небольшое поле, не раздумывая, двинулись дальше, к лесной косе. Все им тут было знакомо с детства, с той поры, когда они сиживали у костров в ночном. Их деревни — соседки, только этим леском и разделены. Здесь, в лесу, они в поисках лучших выпасов для коней не раз встречались на полянах и лужках — на этих ничейных и в то же время спорных территориях. Из-за этих полян и лужков немало было раздоров между нивскими и низовскими пастухами, немало надавали они друг другу тумаков. Но это было давно.

— Помнишь, какая у нас с тобой тут однажды драка была? — спросил Поддубный, когда они проходили под разлапистым дубом. — Ты с двумя хлопцами — кажется, с Романом Корчиком и Змитроком Кравцовым — костер раскладывал. А я приехал — да с конем на вас. Поразгонял, как куропаток. Помнишь?

— Не забыл, — отозвался Злобич и, усмехаясь про себя, прибавил: — Но и попало тебе тогда, как всякому агрессору. Вспомни, как я гнался за тобой! А как горящей головешкой по спине огрел!

— Помню. Ха-ха-ха… Дураки были… Ты ведь мне тогда пиджак прожег.

— Не надо было лезть.

Лес остался позади. Наклонив головы навстречу тугому напору ветра, Злобич и Поддубный быстро шагали по полю, пересеченному болотцами. Каждый из них чувствовал, как чавкает под ногами вода, как вязнут сапоги в земле, но только чувствовал, слышать ничего не слышал: ветер заглушал все звуки. Друзья не выбирали дороги: они спешили. Чем дальше они шли, тем становилось темнее и темнее. Если в начале их пути месяц хоть изредка проглядывал, то сейчас он совсем скрылся за тучами. Только через час, когда они находились уже недалеко от родниковского кладбища — условленного места встречи с Ковбецом, месяц вдруг вырвался из-за облаков и ярко осветил все вокруг.

— Тьфу! И зачем это он вытаращился, лупоглазый! — раздраженно воскликнул Поддубный. — Правду говорят, что месяц и дурак — братья родные.

— Тс-с… давай скорее, — прошептал Злобич и заспешил к группе деревьев на кладбище.

Рыгора Ковбеца еще не было на месте. Борис и Сергей остановились возле корявой старой березы и стали вглядываться в ту сторону, где находилась село.

Метрах в трехстах от них видны были крайние дворы Родников. Околица вставала перед глазами довольно явственно, а вот дальше очертания села терялись. Ни одного огонька. Тишина. Село, казалось, вымерло. Где они, довоенные Родники? Бывало глянешь на них вечером — и залюбуешься. Электричество весело светилось в домах колхозников, полыхало, переливалось в широких окнах двухэтажной средней школы. А какое работящее было село! У речки, возле электростанции, неумолчно визжала пилорама, а на другом конце, в усадьбе МТС, всегда слышно было гудение автомашин, тракторов, слышался звон металла в мастерских… И если посмотреть издали, казалось тогда, что Родники — это уже хотя и небольшой, но красивый благоустроенный городок. А сейчас… Не засветится село огнями электростанции: разбита она. Не разбудит окрестности веселый гомон родниковцев: запрещено нарушать тишину. Да и кому теперь до шуток и песен! В селе оккупанты… В эти дни особенно много шатается их на усадьбе МТС: восстанавливают мастерские — танки и автомашины собираются ремонтировать, приводят в порядок мельницу — вот-вот пустят. А работой маслозавода как интересуются!

Злобич отвел взгляд от села и, обернувшись к Поддубному, сказал:

— Задерживается что-то Рыгор. Не случилось ли с ним чего?

— Да, не идет почему-то. И как бы не зря мы тут простояли, а? Давай без него пойдем.

— Вслепую? Чтоб сразу напороться на патруль? Какой ты горячий… — Злобич переступил с ноги на ногу и, снова устремив взгляд на село, прошептал, не то Поддубного утешая, не то самого себя: — Нет, нет, ничего с ним не случится, придет… Он ведь парень сметливый, из любой беды вывернется.

Злобич очень уважал Ковбеца. Еще со школьных лет началась их дружба. После нивской начальной школы Борис шесть лет учился в Родниках вместе с Рыгором, с пятого класса и до окончания десятилетки. Они сидели за одной партой, а в ненастье — во время осенних дождей, зимних метелей и весенних паводков — приходилось и есть за одним столом и спать на одной кровати. Борис всегда оставался жить в Родниках, когда наступала непогода. Словом, школьные годы юношей прошли в тесной дружбе и почти под одной крышей. А вот дальше не пришлось им быть вместе.

Рыгор поехал учиться, окончил Минский медицинский институт и уже врачом вернулся в родное село. Борису же не пришлось получить высшего образования. В то лето, когда он окончил школу, измученный старыми ранами, умер его отец, участник двух войн — империалистической и гражданской, отважный конник-буденновец. Мать в то время чувствовала себя плохо, застудила ноги, долго проболела и ходила на костылях. Обстоятельства заставили Бориса отказаться от мысли о поступлении в институт — он вынужден был работать, чтоб стать опорой для матери и маленькой сестренки. Тогда он и пошел в Родниковскую МТС.

Начались годы неустанного увлекательного труда, который не только берет силы, но и дает их тебе, учит быть и хорошим специалистом, и настоящим человеком. Борис отведал разного, как говорится, механизаторского хлеба: был он и ремонтником, и прицепщиком, и трактористом, и шофером, и бригадиром тракторной бригады, а после службы в армии и войны с белофиннами стал механиком в Калиновской МТС. Но где бы ни был, он не терял связи со своим школьным товарищем Рыгором Ковбецом. А когда Рыгор приезжал на каникулы, Борис с волнением встречал его и старался, как он сам выражался, «угостить» приятеля чем-нибудь эмтээсовским: то познакомит с усадьбой МТС и ее мастерскими, то повозит по колхозам района и покажет богатые урожаи — результат труда механизаторов, то завезет на полевой стан, к трактористам и комбайнерам, чтобы друг мог почувствовать и величие трудового колхозного дня, и красоту летней ночи. Рыгор в свою очередь старался проявить к Борису как можно больше внимания. Он помог вылечить его мать, всегда готов был подать добрый совет, писал ему дружеские письма. Сколько сердечности и заботы было в письмах Рыгора, когда Борис, раненный в боях под Выборгом, лежал в госпитале! Они утешали и подбадривали его. Читая их, Борис радовался, что имеет такого хорошего друга. Этим же чувством полно его сердце и сейчас. Он рад, что они вместе с Рыгором вступили на суровый путь партизанской борьбы.

— Когда же он придет? — вздохнул Поддубный и поднес к глазам руку с часами. — Ах, дьявол! Ничего не видать…

Снова потемнело. Месяц, как бы желая доказать Поддубному, что никакой он не брат дураку, погулял над просторами и скрылся в тучах. По земле зашуршал дождь.