Сплоченность

Длинный и шумный свадебный поезд прибыл под вечер. Повозок двадцать одна за другой стремительно пронеслись по безлюдной деревенской улице. На них сидели почти одни полицейские; опьяневшие, они вразброд горланили песни, и их охрипшие голоса смешивались с сиплыми звуками нескольких гармоней. Казалось, что это не свадебный поезд, а обыкновенный полицейский отряд едет на очередную карательную операцию.

Боясь показаться на улице, большинство сельчан наблюдало за ватагой полицейских тайком: кто в окно из-за занавески, кто сквозь щели ворот и калиток. Главное внимание было приковано к повозке, на которой ехали молодые. Невеста всем показалась обыкновенной девушкой, не слишком красивой, но и не безобразной. Над нею никто не смеялся, но зато досталось Федосу. Люди потешались, глядя, как пьяный Федос то сонно валился на сено, то, под воздействием отцовского пинка, встряхивался и старался прямо сидеть рядом со своей невестой. Проезжая мимо двора Яроцких, он вдруг начал кричать, что не хочет жениться, даже пытался соскочить с повозки, но отец удержал его, навалившись на ноги. Говорят, будто и дома он еще не раз вдруг порывался куда-то бежать; успокоился он только, когда, окончательно опьянев, свалился с ног.

Гульба в доме Бошкиных продолжалась долго, шум стоял на всю деревню. Когда полицейские перепились, им стало тесно в квартире Игната, и они начали шататься по улицам, беспорядочно стреляя и горланя. Во избежание неприятностей большая часть жителей ушла из деревни, чтобы переждать Федосову свадьбу где-нибудь в поле или в лесу.

Свадьба окончилась поздно ночью. Язэп Шишка помог свату и дочери уложить сонного Федоса на диван и уехал. Он так спешил с отъездом, как будто боялся, что сейчас очнется Федос и спросит: «А дочку свою ты для чего тут оставляешь?»

Но Федосу не было дела ни до Шишки, ни до его дочки, ни до чего на свете. Раскинувшись на диване, он спал так крепко, что никакие просьбы и посулы не сдвинули бы его с места, даже если бы ему обещали не один, а десять домов в Калиновке.

В эту ночь он действительно ночевал дома.

18

Даже Игнат в эту ночь спал не на огороде, а в теплой мягкой постели. Крепко выпив, он забыл обо всех опасностях и проспал до позднего утра. Проснувшись, он схватился за голову: какая беда могла с ним приключиться, если бы в эту ночь на его дом налетели партизаны. Еще больший ужас охватил его во время завтрака, когда в хату вбежала Хадора и сообщила, что сегодня на заре в Низках партизаны убили старосту. Это известие, как ведро холодной воды, протрезвило Бошкиных, испортило их веселое настроение. Испуганная молодая разволновалась. Федос, преодолевая собственный страх, попробовал ее успокоить, но это ему плохо удавалось; он пробыл в деревне до обеда, потом поехал в Калиновку, решив сегодня же найти мастеров и начать ремонтировать полученный дом. Утешать Федосову молодуху и свою жену остался Игнат; правда, утешитель этот сам дрожал от страха, как осиновый лист на ветру.

Днем он не ходил, а крался по земле, настороженно поглядывая вокруг. К каждой ночевке готовился со множеством предосторожностей, стараясь незаметно выйти из дому и тайком пробраться к своему логову.

Очень осторожно собирался Игнат на ночевку и в ночь под воскресенье.

Поужинав, он подождал, пока совсем стемнело, и тогда начал одеваться. За его сборами молча следила Ядвига, неподвижно сидевшая на диване, поджав ноги. Ей было и грустно я страшно вдали от Калиновки, все ее мысли были заняты партизанами.

— И как это низковский староста попался к ним в руки? Вот пролазы, даже на гумне нашли, — в который уже раз за два дня своей деревенской жизни удивлялась она. — Когда же Федос отремонтирует дом? Надо скорее переезжать отсюда.

— Не бойтесь, женщин они не трогают. Это уж нам, служакам, нет от них пощады. — Игнат натянул на себя поверх кожуха огромный армяк с башлыком и, вздохнув, прибавил: — Разве охота уходить на холод? С какой радостью поспал бы я в теплой постели!

Он давно уже не спит в доме. Не до спокойного сна, когда партизаны проникают все в новые и новые деревни, ловят и уничтожают старост, волостных бургомистров, полицейских. Многие старосты, которых неоднократно пытались поймать партизаны, уходили на ночь под защиту волостных гарнизонов, в районный центр.

В Ниве партизаны открыто не были еще ни разу. Но Игнат знает, что если они придут, то к нему первому. Ведь любой житель деревни покажет партизанам, где его, Игнатов, двор, скажет, что он за человек. Разве сам он не знает, чего заслужил? Поэтому и боится. И все же ему не хочется переезжать из деревни: жаль хозяйства, растащат его тогда, раскрадут.

Игнат оделся и, перекрестившись, вышел из дому. Пересек двор, прошел в сад. Остановился под яблоней, прислушиваясь к ночным звукам.

Было почти темно, но острые глаза Бориса приметили в руках у старосты валенки и одеяло, а за спиной — винтовку. Игнат долго оглядывался вокруг, особенно пристально смотрел на усадьбу Злобичей, потом медленно стал красться по огородной меже, осторожно переставляя ноги.

Он шел по тропинке вниз, а за ним тихо следовал Борис. Игнат дошел до середины огорода и остановился возле стожка сена. Медленно, оглядываясь, он стал выгребать себе нору и задом, как боров, насильно загоняемый в хлев, заполз внутрь стожка. Борис постоял еще немного, убедился, что староста не намерен перебираться на ночевку в другое место, и напрямик через сад направился к деревенскому выгону.

19

Рыгор Ковбец незаметно вышел из Родников, побрел через кустарники. В километре от села, там, где от большака ответвляется полевая дорога на Бугры, остановился. Погода стояла сухая, подмораживало. Было очень темно.

Время тянулось невыносимо долго. Рыгору не стоялось на месте. Он топтался возле кустов, шагал взад-вперед по обочине дороги. Чтобы лучше слышать, поднял наушники зимней шапки, хотя на ветру и было зябко. Наконец раздался короткий волчий вой. Он ответил таким же воем — правда, не очень удачно — и двинулся на голос. Прошел шагов двадцать, и перед ним возникли в темноте четыре фигуры.

— Здорово, дружище! — поздоровался Поддубный и стал знакомить Рыгора со своими спутниками.

Это были Гарнак, Новиков и Михась Зорин, командир недавно созданного в районе партизанского отряда. Скоро к ним подошел еще и пятый — Струшня. С ним, как со старым знакомым, Рыгор обменялся рукопожатием долгим и крепким.

— Есть перемены в гарнизоне? — спросил Струшня.

— С десяток солдат прибавилось. Сегодня днем прислали из Калиновки. Разместились в избе-читальне.

— Так, новый объект. Что еще?

— Телефонную линию вчера наладили, новый пост на кладбище установили. Больше перемен нет.

Струшня помолчал, что-то обдумывая, потом заговорил о боевой задаче:

— Тебе, Гарнак, бить по казарме, что в школе, и по мастерским.

— Объекты самые трудные, — отметил Поддубный.

— Не перебивай. Силы у него, дорогой приятель, не те, что в твоем отряде… Тебе, Поддубный, снять пост на кладбище и действовать в том конце села — накрыть фашистов в избе-читальне… Ты, Зорин, громишь волостную управу. Не забудь, что рядом с ней — квартира бургомистра, постарайся не выпустить гада. И тебе вот еще что: перерезать телефонную связь с Калиновкой.

— Есть.

— Вы ему надавали дел больше, чем мне, а людей у нас поровну, — опять подал голос Поддубный.

— Не будь, Сергей, таким жадным, — вмешался Новиков.

Струшня дал еще несколько указаний, определил, кто какие посты будет снимать, сообщил условные сигналы. Отпуская командиров, предупредил:

— Смотрите же, дорогие приятели… Приедет Камлюк, так чтоб нам не краснеть перед ним.

Командиры двинулись к своим отрядам, и вскоре Рыгор увидел на дороге партизан. Сначала они шли по одному и маленькими группками, а потом — отделениями, взводами. Они растекались в разных направлениях, окружая Родники.

Отряд Гарнака был разделен на две группы. Одна из них, поменьше, под командой Новикова, двинулась в сторону усадьбы МТС, другая направилась прямо по большаку. Со второй группой пошел и Рыгор.