Страница 28 из 39
>«Союз друзей хризантемного флага» — «Кикуха-тадосикай» — крупнейшая современная фашистская организация в Японии, находящаяся под покровительством американских империалистов. Хризантема — эмблема императорской власти.
земными ручейками стекаются они к нему из разных концов: их надо собрать воедино и пустить в одно русло. Итак, действовать!
Сума сжал кулак. Он встал и начал ходить по комнате. Трубка давно погасла, но он продолжал держать ее в крепко стиснутых зубах.
Размышления Сумы были прерваны стуком в дверь. Он отодвинул ее. За порогом стояли гости: Кадзуо, стройный юноша, Тада — старший сын местного помещика и крупного заводчика и школьный воспитатель Гото, который, по настоянию Сумы, был недавно принят в организацию. Сума придавал большое значение воспитанию подрастающего поколения. Пришедшие отвесили почтительный поклон хозяину. Он ответил коротким, быстрым поклоном — по-военному.
В комнате царил уютный полумрак, горела лишь одна настольная лампа под желтым шелковым абажуром.
— Мне не хочется, друзья, чтобы за нашей мужской компанией ухаживала женщина, — сказал Сума, — поэтому позвольте сегодня мне выполнять обязанности прислуги.
Неслышно двигаясь вокруг гостей, усевшихся на подушках у низенького столика, Сума неторопливыми движениями устанавливал перед ними подносы с тарелками, чашечками, графинчиками и костяными палочками для еды.
Лакированные деревянные чашечки были наполнены бульоном с кусочками водорослей, а на блюдах лежали ломтики сырой макрели, тушеный угорь и трепанги в жирном китайском соусе.
Когда первые три графинчика «угуису» 1 прекратили
■Угуису— соловей. Так называются в Японии графинчики для вина со специально устроенными отверстиями; издают свист, когда из них льется вино.
свое пение, Сума посмотрел на разгоряченные лица приятелей и сказал:
— Наши друзья и покровители недовольны нашей деятельностью... По этому поводу я и пригласил вас к себе. — Он многозначительно обвел всех пристальным взглядом и, понизив голос, добавил: — Красные действуют. Их силы растут с каждым днем, а мы сидим сложа руки.
— Страх испокон веков действует на людей благотворным образом, — сказал Тада. — Если развесить на стенах и заборах и разослать жителям угрожающие анонимные письма, то люди побоятся подписать эту прокламацию о мире...
— Не страх, а смерть благотворно действует на людей, — перебил его Сума. — Не надо бояться крови. Нужно действовать любым путем. В войне, особенно с красными, дозволены все средства.
Он вытащил серебряный портсигар, на крышке которого был выгравирован двуглавый дракон, и закурил американскую сигарету.
— Я согласен с вами, — поддержал его Кадзуо. — Одзи давно уже нуждается. . . в хирургической операции. Красные до того обнаглели, что грозятся остановить завод моего отца и требуют выпустить Сато. Если сейчас мы не покажем всем силу нашего хризантемного флага, красная зараза охватит весь город.
— А вы? — кивнул головой Сума в сторону Гото.— Что вы можете сказать?
Гото наклонил лысую голову и вкрадчивым голосом произнес:
— Даже у нас в школе появилось осиное гнездо красных выкормышей, и они оказывают влияние на большинство школьников. Сорняк надо выполоть.. . и как можно скорее.
— Все ясно, — сказал Сума. — Значит, все согласны.
Надо действовать. — Он помолчал и, посмотрев пристально каждому в глаза, спросил топотом: — Кого первого?
Тада и Гото опустили голову. После недолгого молчания Кадзуо вытащил из рукава халата бумажку и авторучку и написал: «Хаяси Хейтаро».
— Я согласен, — кивнул головой Сума и, взяв спички, сжег бумажку. — С него можно и начать. Тем более, что он не внял предупреждению нашей боевой группы. — Он взглянул на Тада и Гото: — Ваше мнение?
Оба в знак согласия наклонили голову. Тогда при всеобщем молчании Сума положил руку ладонью вниз на стол — условный знак, гласивший, что решение должно быть осуществлено бесповоротно. На руку Сумы сейчас же легла горячая рука Кадзуо, на нее — костлявые пальцы Гото, и на самом верху поставил свой кулак Тада.
— Решаем второй вопрос. Кто?
Прищурив глаза, Сума снова оглянул сидящих напротив него. Вот его глаза встретились с возбужденными, покрасневшими глазами Кадзуо, и Кадзуо выбросил правую руку вперед. Сума одобрительно наклонил голову и спросил:
— Кто пойдет с Кадзуо?
Он посмотрел на Тада, на его холеное лицо с розовыми, как у девушки, щеками. Не выдержав острого взгляда, Тада опустил глаза: он заметно колебался.
— Кто еще пойдет? — тихо спросил Сума, продолжая смотреть в упор на Тада.
Тот поднял голову и, проглотив с трудом слюну, молча кивнул головой.
... Когда гости надевали обувь в прихожей, Сума тихо шепнул Кадзуо:
-— Тада не должен быть только наблюдателем...
— Слушаюсь! — ответил Кадзуо и щелкнул деревянными сандалиями.
В Одзи распространился слух о приезде нескольких маклеров-вербовщиков. В прежние времена вербовщики появлялись в Одзи и в окрестных деревнях обычно после наводнений, тайфунов и неурожая. Однако в последние годы они стали наезжать все чаще и чаще, хотя здесь не было стихийных бедствий. Но зато крестьянам приходилось сдавать почти весь рис властям, которые передавали его американцам.
У харчевни, где остановился один из вербовщиков, собрался народ — послушать, что скажет приезжий. Ждали долго. Наконец маклер вышел. Это был невысокий, юркий человек с плутоватым лицом, одетый по городскому. Он был красноречив, как уличный рассказчик, вкрадчив и хитер, как старый лис, и настойчив, как торговец. Вербовщик сыпал шутками и, улыбаясь, сверкал золотыми челюстями.
Он рассказывал, что в кафе и бары при американских военных базах в Йокосуке и Титосэ требуются здоровые и симпатичные девушки. А юноши могут неплохо заработать, если поедут на Формозу или в Корею — строить укрепления и выгружать военные грузы. Американцы платят не какими-нибудь иенами, а полноценными долларами.
Небрежно раскрыв туго набитый бумажник, он вытащил из него зеленоватую бумажку с изображением чужеземца:
— Вот, уважаемые, задаток. Могу сразу же дать — Он встряхнул ею, и люди услышали сухой хруст бумажки. — Плачу по курсу. Триста иен — один доллар!
... В эту ночь многие жители городка долго не ложились спать: они решали судьбу своих подросших сыновей и дочерей.
Не спали и в доме Тэйкити. В комнате стояла настороженная, угрюмая тишина. Слышно было, как потрескивал и шипел фитилек в сурепном масле: электрический свет в доме давно уже выключили из-за долгов. Скрестив на груди руки, вдова склонила голову на грудь. Лежавшему на полу Тэйкити хорошо были видны слезы на впалых щеках матери. Острая жалость к ней и к сестренкам сжимала сердце мальчика, и горький комок подкатывался к его горлу.
— Думайте, госпожа Уэда, — слышал он вкрадчивый голос маклера, сидевшего в углу. — Я, конечно, понимаю чувства матери, но надо подумать о себе и других детях. Ведь вы расстанетесь с Тэйкити не навсегда. Семь лет — не такой уж большой срок. Деньги, которые вы получите за мальчика, помогут вам рассчитаться с долгами. Вас не выбросят из дома...
Маклер говорил без умолку. Он то повышал, то понижал голос до шопота. Постепенно у Тэйкити начали слипаться глаза. Шопот убаюкивал его, и ему стало казаться, что никакого человека с золотыми зубами нет у них в доме, что это не голос доносится из угла, а шуршит соломой ветер. А завтра, когда встанет, он расскажет сестренкам о том, что ему снился человек, который хотел его купить...
Тихие, беспомощные всхлипывания матери вывели Тэйкити из забытья. И снова сердце его так сжалось, что от боли захотелось крикнуть. Уткнуться бы сейчас головой в колени матери и поплакать, как он делал, когда был маленьким. Ему всегда становилось легче от одного прикосновения ее ласковой руки.
Завтра! Завтра он распрощается с матерью и сестренками, с домом, со школой, с дедушкой Симурой. Он, наверно, больше не увидит своих товарищей, не увидит Дзиро, Масато и других, реку Одзигаву, «Грот карпов»...