Страница 35 из 49
– В результате, если б ее там оставили, она б вообще не проснулась, – кричит Жереми. – Так даже Марти вчера говорил.
На этот раз я так на него глянул, что он по-быстрому стал объяснять дальше:
– Ну помнишь, ругались там вчера два врача – Марти и другой, Бертольд, когда еще мы с тобой шли смотреть, как умирает Верден, ну помнишь, Бен? Еще Марти орал: «Если вы и дальше будете вводить ей наркотики, вы ее угробите», ну так я на обратном пути заглянул в ту палату, куда показывал Марти, и вижу: в кровати лежит тетя Джулия, Бен, представляешь!
В доказательство он демонстрирует мне мою собственную Джулию в моей собственной кровати.
Так вот что, значит, сделали, не спрашивая ничьего мнения, Жереми с Лауной. Они попросту выкрали Джулию. Они вывезли ее из палаты будто бы на рентген. Они перекинули ее на каталку, проехали с ней километры коридоров (Лауна в белом халате, Жереми в слезах изображает родню: «Ничего, мамуля, вот увидишь, все обойдется»), спокойно вывезли на улицу, прямо спящей погрузили в Лаунину машину и – но, залетные! – дотащили до моей комнаты. Вот так. Идея принадлежит Жереми. А теперь они горды собой и страшно довольны и ждут от старшего братца поздравлений, потому что свистнуть больного из больницы, по их мнению, – подвиг… С другой стороны, они вернули мне Джулию. Верный себе, я колеблюсь между двумя полярными решениями: выпороть их так, чтоб на всю жизнь запомнили, или обнять-поцеловать. В итоге спрашиваю:
– Вы хоть представляете себе, что будет в больнице?
– В больнице ее чуть не убили! – кричит Жереми.
Старший брат молчит. Молчит и думает. Потом выдает заключение:
– Вы оба замечательные ребята, вы мне устроили просто лучший праздник в жизни… а теперь валите отсюда, чтоб духу вашего здесь не было, или я вас прибью на месте.
Видимо, в моем голосе было что-то убедительное, потому что они тут же подчиняются и пятясь выходят из комнаты.
***
– Дорогой мой, у вас не семья, а стихийное бедствие!
На том конце провода доктор Марти тихонько смеется:
– Если б вы видели коллегу Бертольда! Исчезновение больного из палаты! Сейчас он наверняка собирает оправдательную пресс-конференцию!
Я даю ему время насладиться своим маленьким профессиональным триумфом, потом спрашиваю:
– Так что вы об этом думаете, доктор? Ответы Марти всегда отличаются определенностью:
– Я думаю, что с чисто лечебной точки зрения инициатива вашего брата Жереми не лишена смысла. Что касается больницы, то, конечно, возникает довольно неприятная административная проблема, но, мне кажется, гораздо сложнее будут объяснения с полицией!
– С полицией? При чем тут полиция? Вы хотите на них заявить?
– Нет, но ваша Джулия Коррансон была доставлена к нам полицией. Вы что, не знали?
(Нет, не знал.)
– Нет, не знал. И давно?
– Недели две назад. К ней время от времени приходил один молодой инспектор и разговаривал так, как будто она его слышала, – отличный прием, между прочим, – поэтому я и обратил на нее внимание в этой палате.
– Две недели без сознания?
(Моя Джулия… ты не просыпаешься две недели. Да что ж они с тобой сделали, Господи?)
– Это состояние поддерживалось искусственно, чтобы избежать шока при пробуждении, что в данном случае, по-моему, полная чушь. Теперь надо, чтоб она как можно скорее проснулась.
– Но есть опасность, что с ней что-нибудь случится? То есть, я хотел сказать, при пробуждении могут быть неприятности?
– Да. У нее может случиться психический припадок, галлюцинации…
– Она может умереть?
– Вот здесь наши мнения с Бертольдом расходятся. Мне кажется, что нет, знаете, она крепкая девушка!
(Да, я знаю, она крепкая, да.)
– Вы к нам зайдете, доктор? Вы ее посмотрите? Ответ приходит незамедлительно:
– Естественно, господин Малоссен, я буду непосредственно наблюдать за ходом дела, но сначала надо уладить отношения с больницей и известить полицию, чтобы там не решили, что кто-то выкрал подозреваемого или что-нибудь в этом роде.
– Как можно решить дело с полицией?
Я совершенно обалдел, я полностью полагаюсь на человека, которого до этого видел всего дважды: один раз в прошлом году, когда к нему привезли мелко порезанного и обжаренного, как цыпленок,
Жереми, и второй раз в день смерти Вердена. Но такова жизнь: если вы встретите в толпе человеческое лицо, не теряйте его… идите следом.
– Господин Малоссен, я позвоню инспектору Пастору – тому, кто приходил к ней и шептал что-то на ухо, да, я попрошу совета у инспектора Пастора.
– А, это ты, Пастор, заходи, заходи.
Глубокой ночью кабинет комдива Серкера был освещен как днем – в любое время суток со стен тут лился один и тот же ровный свет, он лился и с потолка, истребляя тени и безжалостно выхватывая из пространства контуры сермяжной правды.
– Пастор, знакомься, это Вертолет, Вертолет, это Пастор, тот, который расколол Шабраля, помнишь?
Верзила Вертолет скупо улыбнулся в сторону инспектора Пастора, который стоял, пожалуй, чуть робея, в своем старом вязаном свитере: от яркого света он казался невесомым, даже каким-то жидковатым, как воздушный шарик, и то, что эта целлулоидная копия Маленького Принца вырвала чистосердечное признание у Шабраля, никак не укладывалось в голове у верзилы Вертолета.
– Ну что, Пастор, говорят, тебя чуть не подстрелили? Хорошо еще, старик Тянь оказался рядом.
Серкер не вкладывал в эту фразу ни капли иронии. Он просто констатировал соотношение между двумя нижними чинами.
– Я не успел расстегнуть кобуру, – сказал Пастор, – как все кончилось.
– Да, – произнес Серкер, – я видел раз, как Тянь стреляет, это нечто. Чтоб такой мелкий мужик с такой скоростью орудовал крупнокалиберной пушкой – ей-богу, сбрендишь.
Потом, заметив повязку на руке:
– Что, царапнуло?
– Порезался о бутылку, когда упал в мусорный бак, – сказал Пастор. – Почетная рана!
– Погоди, лиха беда начало.
Освещение в этом кабинете имело еще один эффект. Оно шло ниоткуда и отменяло время. Этот эффект комдив умело обыгрывал при допросе преступников. Ни одного окна не было в этом кабинете, однако он казался целиком стеклянным. Никаких часов на стенах. И не было часов на запястье у полицейских, входивших туда вести допросы.
– Вы заняты? – тихо спросил Пастор. – Я хотел бы попросить вас уделить мне немного времени.
Верзила Вертолет скупо улыбнулся. Красиво Пастор выражается – тихий голос и все такое.
– Да сколько угодно, малыш.
– По личному делу, – сказал извиняющимся тоном Пастор, взглянув на Вертолета.
– Гуляй отсюда, Вертолет, и по пути скажи Паскье, пусть удвоит слежку за Мерлотти, мне надо, чтоб этот вшивый макаронник часу не мог прожить без моего ведома.
И дверь закрылась за приказоносным Вертолетом. Массивная дверь матового стекла на алюминиевых шарнирах.
– Баночку пива, малыш? – спросил Серкер. – Скажи честно, наложил немного в штаны?
– В общем-то, да, – признал Пастор.
Серкер достал две банки пива из настенного холодильника и, плюхнувшись в белое кожаное кресло, протянул одну Пастору.
– Садись, парень, рассказывай.
– Хочу вам показать что-то интересное.
Пиво – всегда пиво: истинно общественный напиток. Серкеру нравился Пастор. Он стал нравиться ему еще больше, когда выложил Серкеру на стол девятимиллиметровый патрон с гильзой, надпиленной крестом:
– Эта пуля из оружия, которым убили Ванини. Она сделана кустарным способом.
Комдив долго качал головой, катая пулю между большим и указательным пальцами.
– Ты что, нашел оружие?
– Оружие, убийцу и мотив.
Серкер поднял глаза на юного инспектора, протянувшего ему полдюжины черно-белых фотографий. На них был изображен расторопный Ванини, бьющий кастетом повергнутых наземь демонстрантов. На одной фотографии лицо одного из них разбивалось вдребезги. Глаз вылетал из орбиты.