Страница 3 из 49
– Вы что, издеваетесь надо мной, Малоссен?
Ух! Узнаю этот яростный визг. Звонит Королева Забо, главная жрица издательства «Тальон» и моя начальница.
– Вы еще два дня назад должны были выйти на работу!
Абсолютно точно. Когда началась эта история с наркодедушками, я выбил из Королевы Забо двухмесячный отпуск под предлогом вирусного гепатита.
– Как вы удачно позвонили, Ваше Величество, – говорю я, – я как раз собирался просить у вас еще месяц дополнительно.
– И речи быть не может, жду вас завтра в восемь.
– В восемь утра? Однако рано же вы начинаете готовиться к встрече, которая состоится через месяц!
– Я не собираюсь ждать месяц. Если завтра в восемь вас здесь не будет, считайте себя безработным.
– Вы этого не сделаете.
– Ах так? Вы считаете себя настолько незаменимым, Малоссен?
– Отнюдь. Только вы, Ваше Величество, совершенно незаменимы в издательстве «Тальон». Но если вы меня уволите, я буду вынужден послать на панель своих сестер, а также младшего брата, очаровательного малыша в розовых очках. Вас замучит совесть.
В ответ она одаривает меня взрывом хохота (опасного, как утечка газа). И без перехода:
– Малоссен, я наняла вас работать козлом отпущения. Вам платят за то, чтоб вас ругали вместо меня. Сейчас вы нужны мне позарез. (Да, такая у меня работа – быть козлом отпущения. Официально я «директор по литературным вопросам», но на деле козел.) – И снова с места в карьер: – Зачем вам отпуск?
Единым взглядом я обвожу Клару, колдующую у плиты, Малыша, торчащего из-под руки Вердена, Жереми, Терезу, дедушек и царствующую над всем этим маму – гладкую и сияющую, как сытые богородицы у итальянских мастеров.
– Допустим, в данный момент во мне особенно нуждается семья.
– А что у вас за семья, Малоссен?
Лежащий у маминых ног пес Джулиус с вывалившимся набок языком сносно изображает и осла, и вола. Из красивых рамок уверенно смотрят в будущее дедушки – ну чем не волхвы!
– Да вроде Святого Семейства, Ваше Величество…
На том конце провода молчание, потом скрипучий голос:
– Даю вам две недели, и ни минутой больше. – Пауза. – Но запомните, Малоссен: не воображайте, что раз вы в отпуске, то не козел отпущения! Вы козел до мозга костей. И если прямо сейчас кто-то ищет по городу виновника какой-нибудь крупной гадости, все шансы за то, что выберут вас!
И точно: комиссар полиции Серкер, отлитый в кожаный плащ, при температуре до минус двенадцати ночью и с высоты своего исполинского роста неотступно глядящий на труп Ванини, искал виновного.
– Я пасть порву этому гаду!
Белое от ярости лицо, черная щетка усов – он был как раз из тех полицейских, кто говорит такие фразы.
– Я этому гаду пасть порву!
(И повторяют их на разный манер, любуясь собственным отраженьем в темном зеркале гололеда.)
Возле его ног полицейский в полном обмундировании очерчивал мелом по асфальту перекрестка контур Ванини и хныкал, как мальчишка:
– Черт, Серкер, по льду не рисуется!
Серкер был еще из той породы полицейских, которых все называют по фамилии. Не «шеф». И тем более не «господин дивизионный комиссар». А прямо по фамилии: «Серкер». Серкеру нравилась его фамилия.
– Попробуй вот этим.
Он протянул нож с выскакивающим лезвием, полицейский воспользовался им как альпенштоком и начертил Ванини асфальтовый костюм. Голова блондинчика действительно напоминала распустившийся цветок: внутри красный, с желтыми лепестками и еще как бы алым венчиком по периферии. Полицейского охватили сомнения.
– Бери шире, – приказал Серкер.
Удерживаемые на расстоянии голубым полицейским кордоном, все зеваки квартала следили за действиями чертежника. Складывалось впечатление, что вот-вот пойдет золотой дождь.
– Свидетелей, конечно, нет? – зычным голосом спросил комдив. – Одни зрители?
Молчание. Клубок жмущихся друг к другу людей с белым ватным дыханьем. Как мягкий моток мохера. Вот нитки чуть раздвинулись и пропустили вперед телекамеру.
– Сударыня, он погиб ради вас, – сказал Серкер стоявшей в первом ряду вьетнамке – крошечной старушке в прямом платье из грубого шелка и видневшихся из деревянных сандалий толстых мужских носках.
Старушка затравленно взглянула на него, потом, сообразив, что эта статуя обращается действительно к ней, важно закивала:
– Осень молодой!
– Да, на вашу защиту встает молодежь.
Серкер лицом чувствовал стрекот телекамеры.
Но он был из тех полицейских, кто умеет не обращать внимания на объектив.
– На заситу? – переспросила старушка.
Четверть часа спустя в телевыпуске новостей ее худое лицо, внимательное и недоверчивое, напомнит лучшим из телезрителей Хо Ши Мина.
– Вот именно, на защиту! Чтоб защитить вас и всех пожилых женщин этого района. Чтоб вы жили в безопасности. В безопасности, понимаете?
И вдруг, стоя прямо лицом к камере и задавив рыдание в горле, комдив Серкер заявил:
– Это был лучший из моих парней.
И тотчас же оператор исчез в съемочной машине, а машина, в свою очередь, с визгом скрылась в ночи. Зеваки разошлись по домам, и в городе осталось только одиночество полицейских. Одна вьетнамка продолжала стоять, задумчиво глядя, как тело Ванини грузят в «скорую».
– А вам что, не хочется увидеть себя по телевизору? Новости через десять минут!
Она отрицательно покачала головой:
– Я еду в голод.
Она говорила «еду в город», а не «в Париж» и не в «центр», как самые старые обитатели квартала.
– Семья, – уточнила она, и в улыбке сверкнули босые десны.
Серкер покинул ее так же быстро, как прежде ею заинтересовался. Он щелкнул пальцами, требуя вернуть ему нож, в спешке присвоенный маленьким полицейским, и рявкнул:
– Вертолет! Скажи ребятам, пусть прочешут десятый, одиннадцатый и двадцатый округа. Брать по максимуму и чуть что – тащить ко мне в контору.
Вертолет представил себе перспективу провести ночь, сдергивая с коек армию хлопающих глазами подозреваемых.
– Мало не будет…
Одним жестом Серкер отмел возражение и сунул нож себе в карман.
– Сначала их всегда много, зато потом остается один.
Он проводил взглядом мигалку «скорой помощи», увозившей Ванини. Верзила Вертолет подул себе на пальцы:
– Да еще этот допрос Шабраля…
Серкер, недвижный в своей кожанке, памятником стоял на месте, где пал Ванини.
– Я найду сволочь, которая это сделала.
Он душил в себе каменные слезы. В его голосе звучала суровая скорбь большого начальства.
– Ей-богу, Серкер, в восемь истекает срок задержания Шабраля. Ты что, хочешь, чтоб он вышел на свободу?
Верзила Вертолет сказал это на полтона выше. С тех пор как его группа обрабатывала Шабраля, мысль, что этот убийца может отправиться утречком на все четыре стороны, просто выводила его из себя. Шабраль, макающий рогалик в утренний кофе, – нет, только не это!
– Шабраль водит нас за нос уже сорок часов, – сказал Серкер не оборачиваясь, – и наверняка не расколется в последний момент. Можешь освободить его хоть сейчас.
Делать нечего. В воздухе пахло местью. Вертолет сдался. Но напоследок выдвинул предположение:
– А если позвать Пастора, чтоб он поработал с Шабралем?
– Пастора? Того Пастора, который у комдива Аннелиза?
На сей раз Серкер обернулся всем корпусом. Во вспышке молнии ему предстал поединок Шабраля и Пастора. Шабраль – закоренелый убийца в пуленепробиваемой шкуре – и ангелочек Пастор, эдакий маркизик из бригады Аннелиза, вечно одетый в широчайшие свитера мамочкиной вязки. Шабраль против Пастора! Не слабо варит башка у Вертолета! Прикрытый наружным панцирем скорби, внутри Серкер вовсю забавлялся. Уже больше года два комдива – Серкер и Аннелиз – разыгрывали друг против друга своих козырных валетов – Пастора и Ванини. Ванини был вундеркиндом по части разгона демонстраций, а Пастор – юным гением допроса… Если верить Аннелизу, Пастор был способен добиться признания даже у мавзолея. Ванини был весь из закаленной стали, и вот Ванини погиб. Наступила пора убрать, хотя бы символически, Пастора – Маленького Принца комиссара Аннелиза.