Человек ищет счастья

— Спасибо, друг! Ты за меня не бойся. Иди туда, к ребятам. Мне надо побыть одному, собраться с мыслями. Нет, нет, не бойся, я ничего не сделаю, хотя не ручаюсь за себя, если встречу этого недоноска Сильвио. Но я его не встречу сегодня. Знаю точно.

Семена Николаевича и Нюси дома не оказалось. Ушли не то в гости, не то прогуляться. Людмила Ивановна собрала ему поужинать. Но он сел на диван, повесил голову. Напряженно думал, стараясь оценить происшедшее. И не скоро сообразил, что его приглашают к столу. Гедалио посмотрел на Людмилу Ивановну отсутствующим взглядом. Она озабоченно спросила:

— Заболел, сынок?

— Нет, — покачал головой Гедалио. Людмила Ивановна села рядом, положила ладонь на его лоб.

— Сейчас примешь таблетку и ложись, — сказала она и проворно достала из буфета чашечку и таблетку. Как ни отказывался Гедалио, пришлось уступить. Потом он рассказал Людмиле Ивановне все начистоту. Она выслушала внимательно и сказала:

— Господи, а я уж и подумать не знала на что. Ничего серьезного.

Гедалио взглянул на нее удивленно: как ничего серьезного? Разве это не серьезно?

— Не думай ты об этом. Они все у вас там разбойники, эти корреспонденты. Кто об этом не знает? Тебе следовало быть осмотрительнее, не доверяться.

— Так вы меня не ругаете?

— За что же тебя ругать-то, сынок?

Гедалио был благодарен Людмиле Ивановне, но все еще тревожился, а вдруг Семен Николаевич воспримет по-другому? Но и Семен Николаевич, выслушав Гедалио, не расстроился:

— Собака лает, ветер носит. Брехать они умеют, выучка у них блестящая. Лишь бы не повредило тебе это.

— Мне не повредит.

— А раз так, забудем об этом.

Гедалио остался ночевать у Алпатьевых. С Семеном Николаевичем они засиделись допоздна.

— Дорога к правде — трудная дорога, — говорил Семен Николаевич. — Мучительная, я бы сказал. Семья у нас была небольшая, бедная, даром что отец был дворянином. Помню, когда посватался за Машу твой отец, наши старики обрадовались. Еще бы! Породниться с таким знатным родом, как Нисские, великой честью было. А тут грянула революция. И хотя ничего у нас, кроме долгов, не оставалось, все прожили, терять-то, собственно, нечего было, но вот, поди ты, прокляли мои старики революцию! Я мальчишкой был, безусым реалистом, ничего не соображал. Отец вскоре умер, и остались мы с матерью вдвоем. Нелегко, конечно, пришлось. Подрос, на завод пошел. Гордость, дворянская гордость, а есть надо. Так и наладилась потихоньку жизнь. Доучивался, когда мне было уже под тридцать. Тогда я уже знал правду жизни, удивлялся: как могли жить люди иначе?..

Проснулся Гедалио поздно и решил сегодня никуда не ходить. Надо устроить себе передышку.

Вскоре появилась Ната. Ей открыла Людмила Ивановна и провела в комнату, где Гедалио на четвереньках возил Нюсю. Девочка звонко смеялась.

Ната крайне удивилась, увидев Гедалио беззаботным, веселым. Она-то волновалась за него. Поехала сегодня в гостиницу, все там узнала и со всех ног кинулась к Алпатьевым. Она думала, что Гедалио кипит от гнева, а ему хоть бы что!

Он смутился, когда она спросила, что же он намерен предпринять.

— Поколочу Сильвио, — мрачно ответил он.

— Выдумал! Что это изменит? Покажи газету.

— Бросил там, на плацу, — сказал Гедалио.

— Эх ты, — упрекнула его Ната. — Собирайся поедем. Нельзя это так оставлять.

Удивительная девушка, эта Ната. Сильвио он все равно поколотит, не здесь, конечно, а на пути домой: пусть мотает себе на ус. Но что можно было еще сделать, он не представлял. Да и зачем?

— Как ты в толк не возьмешь? — удивилась она. — Разве можно давать спуску лжецам? Они же в твоей Аргентине головы людям морочат. Ты не о себе только думай!

И он повиновался. Сначала заехали в гостиницу «Москва», где размещался пресс-центр фестиваля, в надежде достать в тамошнем газетном киоске нужную газету. Им эта удалось. Они уже собрались уходить, когда Гедалио заметил Сильвио, тот разговаривал с каким-то высоким, тощим человеком в клетчатом пиджаке и узких, в дудочку брюках. Ната и моргнуть не успела, как Гедалио подбежал к корреспонденту, схватил его за борта пиджака, притянул к себе и начал трясти, как грушу. Тот опешил, что-то забормотал, лицо его налилось кровью. В глазах Гедалио горела неукротимая ненависть.

Ната опомнилась, подошла к Гедалио, возмущенная, взяла его за руку и приказала:

— Перестань сейчас же!

Гедалио нехотя отпустил корреспондента и уныло поплелся за Натой. Она молчала, а он ожидал, что она будет отчитывать его. Ее молчание было сильнее всякого укора, и ему стало стыдно.

Вышли на улицу, сели в троллейбус. За всю дорогу не обмолвилась ни словом.

Наконец приехали в редакцию, где их приняла миловидная девушка. Гедалио засомневался. Зачем Ната ей все рассказывает? Чем она может помочь? Уж очень несамостоятельная эта девушка на вид. Не чувствуется у нее той сноровистой ухватки, какую привык видеть Гедалио у разбитных корреспондентов. И вдруг, холодея, подумал: а что, если и эта корреспондентка сделает так же, как Сильвио? Все можно ожидать!.. К одной беде прибавится вторая, вот тогда попробуй выкрутиться. Ох, уж эта Ната!

Поэтому на вопросы девушки-корреспондентки отвечал неохотно, искоса поглядывал на Нату.

— Вы очень хорошо сделали, что пришли к нам, — сказала на прощанье девушка. — Думаю, что материал о вас мы опубликуем в ближайшем номере.

Свои опасения Гедалио высказал Нате, когда они вышли из редакции.

— Напрасно боишься, — успокоила она. — Ты этой девушке можешь верить, как самому себе.

И все-таки Гедалио с сомнением покачал головой: хорошо, если бы так было! А то черт знает, что может получиться!

Через день, когда Ната прочла ему заметку о бессовестной подделке Сильвио, Гедалио окончательно успокоился и потер руки:

— Хорошо! Очень! Спа-си-бо!

Вечером Гедалио писал письмо матери:

«Дорогая мама! Я в долгу перед тобой, извини, пожалуйста. Пишу всего первое письмо, а надо было бы написать десять. Ты сама знаешь — не люблю писать и не умею. Тебе одной грустно, да? Скоро встретимся. Я теперь совсем другой, я видел настоящую правду, видел счастливых людей. Только ты, дорогая, не верь, если прочтешь в газете, будто мне не нравится в Москве. Это ложь. Я даже хотел поколотить того корреспондента, но помешала Ната. Какая она чудесная девушка, мама, если бы ты знала! Я вот подумаю, что с ней надо скоро расставаться и расставаться навсегда, — тяжело на душе делается. Только я теперь смотрю на жизнь во все глаза, а раньше ходил будто с повязкой на глазах и только под ногами у себя видел.

Мама, ты, наверно, хочешь знать о Семене Николаевиче. Как хорошо они живут, мама! Не верь газете, мама! Дочка у них в Сибирь поехала сама, добровольно, никто ее не ссылал. А сын — геолог. Счастливые они. Ну да приеду — подробно расскажу. Не умею я писать.

Посылаю тебе советскую газету. В ней обо мне пишут. Правильно, мама, пишут. Интересно тебе будет ее почитать.

Крепко, крепко целую, мамочка.

Не скучай! Я скоро приеду, и уж мы поговорим вдоволь.

г. Москва».

Гедалио перечитал письмо и глубоко вздохнул: досадно, что не умеет красиво писать, столько накопилось впечатлений, а высказать ничего не сумел. Вот Ната написала бы! Ната…

Она ворвалась в его жизнь желанным счастьем, милая, решительная, понятная и загадочная в одно и то же время. Ворвалась бурно. Как он сможет теперь обойтись без Наты? А ведь день разлуки безжалостно надвигался. Обидно, что нельзя остаться с нею навсегда. Но чтобы ни произошло в будущем, Гедалио твердо знал, что в сердце он навечно сохранит обаятельный образ этой девушки. Что бы там ни произошло, но воспоминания о Нате, всегда будут в нем жить рядом с воспоминаниями о прекрасной России. Оба эти понятия переплелись тесно, немыслимы одно без другого.