Человек ищет счастья

Гедалио боялся шелохнуться — слушал. Пел задушевный мужской голос. Откуда эта песня? Кто же поет? И, наконец, догадался: радио, в соседней комнате.

Гедалио закинул руки за голову. Песня взбудоражила.

Дома сейчас поздний вечер. На океане шторм. Тучи пыли носятся над городком. Стоит выйти — и почувствуешь ее на лице, во рту, в носу. Мать не спит. Она вообще поздно ложится. Конечно же, она вяжет кружева. Пододвинет поближе настольную лампу, оденет очки и вяжет. Призналась как-то: спокойнее думается за вязаньем.

О нем думает. Как он там? Замедлит движение пальцев, поднимет голову, прислушается: шумит океан, плохо сейчас на океане. Тоскливо на душе.

Одна.

Только бы Гедалио не попал в такой шторм, только бы с ним ничего не случилось.

Она даже не представляет, как ему хорошо, какую радость скоро привезет ей — весточку о потерянном брате.

Да. Ему здесь хорошо. И он опять подумал: «И я бы мог быть с ними. Может быть, я уехал бы вместе с Машенькой в Сибирь, если бы я был с ними и что-нибудь понимал в их жизни. А то я вчера впервые услышал о комсомольских путевках. Что это за путевки? Что в них за сила, если они влекут в морозную Сибирь из такой уютной квартиры?»

И встала перед глазами Ната, ее бирюзовые глаза, опушенные ресницами, такие чистые, ласковые. Она непохожа на девушек из Комодоро-Ривадавии. Есть там девушки черноокие, жгучие, — заглядишься. Они бы затмили Нату своей красотой. Но у Наты есть что-то большее, нежели красота. Она знает себе цену, держится маленькой решительной хозяйкой, хотя работает всего-навсего швеей. И что удивительно: ее понимают, ее слушают, не отталкивают.

Но хватит! Он рывком выбросил свое тело из кровати, вскочил на ноги. Скоро должна быть Ната, если, конечно, захочет прийти. Разве у нее мало своих дел? И кто он такой, чтобы она к нему пришла?

Но она пришла: в голубом платье, весенняя, радостная. У него даже голова закружилась — какая она хорошая!

Гедалио привык сдерживать чувства, редко когда руководствовался ими в своих поступках. В трудной борьбе за существование всегда побеждал тот, у кого больше трезвого расчета, у кого практичнее ум. Он научился сдерживать чувства еще и потому, что на них оставалось мало времени. Только ненависть иногда прорывалась, вспыхивала неукротимым огнем. Это заставляло чувствовать и в Гедалио сильного человека, умеющего постоять за себя.

Ната на второй же день их знакомства была свидетельницей необузданной вспышки его ненависти. Девушка достала пригласительный билет на торжественное открытие фестиваля. Гедалио же рассчитывал попасть туда со своей делегацией. Ната упрашивала его ехать с нею, и он согласился, но с тем условием, что прежде разыщет делегацию и предупредит руководителя. Так и сделали. Гедалио отозвал в сторонку руководителя, высокого хмурого малого, с темными бакенбардами, и сказал ему, что с делегацией не поедет.

Ната стояла недалеко, наблюдала за Гедалио: роста он среднего, коренастый, волосы русые, курчавые, привлекательный парень. Она не понимала, о чем они говорят. Но лицо Гедалио вдруг побагровело, вытянулось, злобный огонек вспыхнул в глазах. Ей показалось, будто Гедалио хочет ударить собеседника: медленно вытащил руку из кармана, сжал кулак… Собеседник испугался, попятился. С машины что-то закричали, два парня подбежали к Гедалио, начали успокаивать. А он кричал собеседнику, видимо, что-то злое, резкое на непонятном Нате языке. Потом потихоньку стал успокаиваться, обнял парней за плечи и подвел к Нате. Познакомил. Она не запомнила их имен — уж больно они были замысловаты.

Гедалио и Ната заспешили на стадион: времени оставалось в обрез. Лишь на полпути Гедалио заговорил. Этот Генсалес, руководитель делегации, — свинья. Он из Буэнос-Айреса, какая-то шишка. Ему не понравилось, что Гедалио отсутствовал сутки. Ему не понравилось, что Гедалио не поедет с ними. Пусть расстраивается! Но когда Генсалес ехидно заметил: уж не продался ли он коммунистам, Гедалио охватила ярость. А когда эта свинья заявила, что дома об этом расскажет, кому следует, Гедалио взорвался окончательно и хотел его избить. Спасибо, подоспели друзья. Стадион уже клокотал. Они разыскали свои места, и Гедалио огляделся. Громадина какая! И людей — не сочтешь!

Началось! По кругу стадиона пронесли большую эмблему фестиваля. Минутная передышка, и появились первые делегации. Гедалио узнал своих, обрадовался, закричал и вдруг испугался своего порыва, оглянулся. Но на него никто не обращал внимания, потому что все кричали, махали руками, флажками, головными уборами. И печаль, и торжество, и какое-то новое, не изведанное еще чувство, поднимающее Гедалио в собственных глазах, — все это потрясло его. Он плакал и улыбался сквозь слезы и не стыдился их.

Ната поняла Гедалио, поняла его сложные переживания и не удивилась. У нее у самой навернулись слезы восторга и жалости к этому юноше.

Стадион в едином порыве кричал: «Мир!» Это слово повторялось на многих языках. Гедалио, подхваченный общим порывом, вскочил на ноги и закричал:

— Мир! Дружба! Мир! Дружба!

Такое длилось несколько минут. Гедалио увлекся и не скоро сообразил, что на сегодня праздник окончен. Оказывается, уже наступил вечер. И над стадионом высоко в темном небе повисла фестивальная ромашка. С земли ее осветили мощные прожекторы.

Ната все тянула и тянула Гедалио за рукав. Он послушно следовал за нею, боясь потеряться в этой толчее, и молчал. Не хотелось разговаривать. Даже сказка не могла быть прекраснее сегодняшнего дня. И это ощущение хотелось сохранить подольше.

Ната помогла ему разыскать свою делегацию, крепко пожала руку на прощанье.

— Ната, еще полчасика!

— Не могу, мне далеко добираться.

— Но как же… — он хотел ей сказать, что так можно потеряться навсегда! Она догадалась, о чем он думает, улыбнулась:

— Я найду тебя, Гедалио! — и, помахав рукой, скрылась в толпе.

В последующие два дня Гедалио оказался в самой гуще праздника. С утра до позднего вечера встречи, концерты, знакомства, песни, шутки, смех. Левый отворот пиджака украсился значками — их, наверное, было штук десять.

Поздно вечером второго дня он вспомнил о Нате и твердо решил утром искать ее. Он ждал ее, а она не приезжала. Она нужна была ему, с ней интересно и поговорить, и просто помолчать. Гедалио направился к дяде в надежде, что именно там узнает что-нибудь о Нате. Добрался до Алпатьевых с трудом: дорогу не запомнил. Однако москвичи наперебой объясняли, как лучше и быстрее проехать до Лефортово, требуя единственную плату — автограф.

Встретила Гедалио Нюся. Запрыгала, захлопала в ладоши, и по всей квартире зазвенел ее голос:

— Гедалио приехал! Гедалио приехал! — Семен Николаевич укоризненно покачал головой, осуждая гостя: разве так можно? Показался на вечер и вот уже несколько дней не едет и не звонит. Нехорошо! Ему поставили два условия: чтобы он непременно позавтракал и чтобы в будущем почаще наведывался бы, или, в крайнем случае, звонил.

Когда сели завтракать, Нюся, эта бойкая и всезнающая девчонка, сбегала в другую комнату и появилась, торжественно держа над головой розовый конверт. Гедалио невольно вспыхнул: «От Наты!» Значит она искала его! Открыл конверт, озабоченно повертел письмо в руках. Какая досада — он не мог разобрать Наташин почерк. Печатный текст он бы с горем пополам прочитал, а написанное от руки не мог.

Семен Николаевич догадался, в каком затруднении находится Гедалио, хотел помочь ему, но раздумал. Письмо все-таки от девушки. После завтрака он незаметно удалился в кухню, вслед за женой.

Нюся с сочувствием спросила Гедалио:

— Вы неграмотный?

Он растерянно развел руками.

— А я от папы и мамы сама письма читаю, — продолжала Нюся.

— Бабушка плохо видит, а дедушка всегда говорит: «Читай, Нюся, а мы послушаем».

Семен Николаевич угадал: Гедалио не обратился к нему за помощью, а попросил Нюсю почитать его. В письме ничего особенного не было. Ната высказывала свои соображения о том, когда и где им встретиться. Она уверена, что Гедалио навестит дядю, а значит и письмо получит. 1 августа будет посадка парка Дружбы, и Ната надеется там встретиться. Если же ей не удастся найти Гедалио на посадке, то на следующий день прямо с утра она приедет к Алпатьевым и будет у них ждать Гедалио.