Страница 5 из 127
Тургунбай больше не думал о сне.
Не взглянув на мягкое одеяло в прохладной полутемной комнате, он вышел вслед за работником на террасу, тянувшуюся вдоль выходившей во двор стены дома.
Несмотря на свои пятьдесят пять лет, Тургунбай был еще крепок и силен. В его окладистой черной бороде только кое-где серебрились первые вестники старости — седые нити. Невысокий и широкоплечий, он стоял, широко расставив толстые ноги, и из-под черных нависших бровей оглядывал двор. Излишняя тучность делала его тело массивным, неповоротливым, грубым, как изваяние какого-то неизвестного недоброго бога.
Оглядывая свои владения, Тургунбай обдумывал предлог для того, чтобы удалить кузнеца с сыном из Ширин-Таша хотя бы на время, пока он посоветуется со святым ишаном и решит, что делать с дочерью. Раздумье было недолгим. Тургунбай кивнул головой, словно соглашаясь с кем-то, и удовлетворенно потер руки. Предлог нашелся.
Джура, рубивший под навесом дрова для варки вечернего плова, не заметил хозяина, появившегося на террасе.
Неподалеку от Джуры возилась около очага Ахрос. Батрак и слепая работница о чем-то негромко переговаривались. Тургунбай прислушался, но не мог разобрать ни одного слова.
«О чем могут болтать эти незаконнорожденные?» — подумал он, с неудовольствием рассматривая крепкую и ладную фигуру батрака. Джура легко, казалось, совсем без всякого усилия, перерубал толстые, как оглобли, палки сухого тала.
Тургунбай презирал своих батраков, но Джуры он побаивался. Слишком уж независимо держался этот батрак. В его взгляде было что-то такое, что мешало Тургунбаю ударить или обругать Джуру, как любого из своих батраков. У Тургунбая Джура батрачил второй год. До этого он несколько лет пропадал из кишлака, работал на одном из ферганских хлопковых заводов. Тургунбай, считавший, что работа на заводе портит людей, давно бы прогнал неприятного ему батрака, но Джура был очень выгодный работник. Молодой, сильный, он один мог сделать то, на что надо было нанимать двух, а то и трех человек.
— Вот стрекочут, проклятые, — проворчал Тургунбай, разозленный тем, что не мог понять, о чем говорят его работники. — Рады, что языком нельзя работать на хозяина. — Он отвернулся от батраков, не в силах сдержать накопившегося раздражения.
Не заметила отца и Турсуной, когда, выскользнув из калитки внутреннего дворика, подошла к Джуре и тихо просила:
— Отец сердитый приехал?
— Я не видел его, Турсуной, — ответил Джура, прекратив на мгновение работу. — Он в комнате для гостей с Баймурадом разговаривает.
— Турсуной! — негромко окликнул девушку Тургунбай. — Подойди сюда.
Турсуной вздрогнула и, повернувшись, увидела стоящего на террасе отца. На лице девушки сразу же появилось выражение замкнутости и затаенного страха. Она медленно подошла к террасе.
Тургунбай из-под нахмуренных бровей внимательно следил за каждым шагом дочери.
«Красива, — подумал он, оглядывая стройную фигуру и прелестное лицо Турсуной. — Красива и совсем взрослая. Замуж пора. Замуж отдам — забудет о Ташкенте думать».
— Все ли в порядке, дочка? — спросил Тургунбай, стараясь придать своему голосу возможную ласковость.
— Все хорошо, отец. Благодарю.
— Не скучаешь?
В лице Турсуной что-то дрогнуло. Но тем же спокойным голосом девушка ответила:
— Не скучаю, отец. Вышиваю. Подруги приходят. Когда Ахрос свободна, с ней говорю.
— С Ахрос? — сделал удивленное лицо Тургунбай. — О чем можно говорить с этой слепой дурой? Что она понимает?
— Она все понимает, отец, — с неожиданной горячностью ответила Турсуной. — Ахрос только не видит, а так она умнее многих моих подруг.
— Умнее?! — развеселился Тургунбай. — Неужели умнее, чем даже дочка Абдусалямбека?
Турсуной знала, что отец рассчитывает жениться на Джамиле — дочке Абдусалямбека. Знала Турсуной и то, что Абдусалямбек не прочь породниться с Тургунбаем. Смущало Тургунбая только одно, что его будущая жена — сверстница и подружка его собственной дочери. Вот если бы Турсуной вышла замуж, тогда другое дело.
Турсуной догадывалась о колебаниях отца, и ей втайне доставляло удовольствие сознание того, что она является причиной, мешающей Тургунбаю ввести в дом новую жену. Девушку глубоко возмущала мысль, что вместо покойной матери в доме появится какая-то посторонняя женщина. Турсуной считала, что даже тайные намерения отца оскорбляют память покойной матери. Поэтому на насмешливый вопрос отца девушка ответила запальчиво:
— Конечно, Ахрос умнее Джамили. Эта толстуха Джамиля только и умеет есть да спать. А если начнет разговор, то обязательно о замужестве.
Глаза Тургунбая подернулись маслом.
— О замужестве мечтает, — начал он, намереваясь расспросить, что говорят девушки о замужестве, но вдруг, вспомнив, что перед ним родная дочь, круто оборвал:
— Делать вам нечего, вот вы и болтаете. С Ахрос ты поменьше разговаривай. Ишь тоже, ровню себе нашла! Слепую дуру! Джамиля, дочка Абдусалямбека, по слухам, — девушка скромная и воспитанная.
Турсуной, потупившись и прикусив нижнюю губу, молчала. Но своенравная, прямая, как стрела, морщинка появилась на переносице девушки.
Тургунбай смотрел на дочь и думал, что она совсем непохожа на ту плачущую, робкую девочку, которую он три года назад отвез погостить к Ахмедбаю.
«Испортил ее Ташкент. Совсем другая стала. От рук отбилась. Хорошо еще, что успели привезти ее до всей этой кутерьмы, которая сейчас там поднялась», — горестно подытожил свои размышления Тургунбай, а вслух строго проговорил:
— Неприлично молодой девушке выходить из женской половины с открытым лицом. Мимо ворот люди ходят. Увидят тебя гололицую — что говорить будут? Прослывешь нескромной, непорядочной девушкой. Ведь я купил тебе хорошую паранджу, даже не одну. Дорого заплатил. Почему не носишь?
— Что же, мне и во дворе паранджу одевать? — передернула девушка плечами. — Наношусь еще, успею.
— Выходить из женских комнат без паранджи запрещаю, — строго сказал Тургунбай. — Ты не какая-нибудь… Ты моя дочь. Запрещаю.
Турсуной подняла голову и умоляюще взглянула на отца. Но тот, делая вид, что не заметил взгляда дочери, так же строго проговорил:
— Сегодня у меня в доме праздник. Сам святой ишан Исмаил Сеидхан удостоил меня своим посещением. Одень на себя все самое лучшее. Может быть, святой ишан будет настолько милостив, что пожелает принять угощение из твоих рук.
— Я не пойду, отец! Я боюсь, — испуганно проговорила Турсуной.
— Нечего бояться, глупая. Ишан Исмаил Сеидхан — человек святой жизни, и услужить ему — это значит свершить благое дело, — нравоучительно произнес Тургунбай и вдруг воскликнул громким, подчеркнуто любезным голосом:
— А, дорогой Саттар! Простите, что я вас побеспокоил. Но дело-то уж очень срочное. Никаких отлагательств не терпит.
Турсуной удивленно оглянулась.
От ворот, в сопровождении Баймурада, шагал высокий, весь перемазанный в саже и угле кузнец Саттар. Видимо, посланец Тургунбая оторвал кузнеца от работы.
Саттар даже не снял грязного прожженного передника и не отмыл черных от угля и металла рук. Рядом с кузнецом шел его сын Тимур, коренастый и широкоплечий юноша.
Целое зарево вспыхнуло на лице Турсуной. Она окаменела от неожиданности и смущения. Но над головой прозвучал сердитый голос Тургунбая.
— Ну, чего уставилась, бесстыдница? Разве можно гололицей перед мужчинами стоять! Иди к себе!
Девушка опрометью бросилась на женскую половину дома.
— Зачем мы понадобились вам, Тургунбай? — низким хрипловатым голосом спросил Саттар после взаимных приветствий. Кузнец был удивлен тем, что, обычно хмурый и суровый, Тургунбай сегодня прямо-таки сиял от доброжелательности.
— Не здесь, не здесь, — распахивая дверь в комнату для гостей и приглашая кузнеца следовать за собой, проговорил Тургунбай. — Здесь прохладнее. Да и чай сейчас нам сюда принесут.
— За угощение спасибо, только некогда нам, — пробасил Саттар. — Работа не ждет.