Страница 80 из 87
Ясно было, что им жилось несладко. Но я был рад, что они живы и что я могу связаться с ними. Вальтера я мог видеть теперь каждую неделю. Несколько английских сигарет — это было все, что я мог ему подарить.
Резиденция премьер-министра земли Шлезвиг-Гольштейн находилась в кильском замке. Как и весь город, замок был превращен в руины. В одном из уцелевших флигелей оборудовали несколько отделов. Во дворе построили два барака и там разместили канцелярии.
Доктор Штельцер принял меня с исключительной любезностью. Внешне и по существу он был ярко выраженным консерватором и верующим христианином, который мог служить образцом протестанта. Для работы мне были предоставлены письменный стол и стул в главном здании. Изредка мне передавали папку с бумагами для исполнения. Большей частью это были дела, которые мог исполнить средний чиновник. [333] Все это не отнимало у меня много времени. Гораздо чаще меня вызывали для выполнения функций переводчика, так как д-р Штельцер, получавший приказы от британской военной администрации, вряд ли знал хоть слово по-английски. Большей же частью я сидел без дела.
Так как я был старшим правительственным советником в канцелярии премьер-министра, жилищный отдел предоставил мне сравнительно удобную комнату в квартире одного учителя. Одно из окон здесь было совсем целым, а в другом заменены фанерой два стекла. Потолок не протекал. Кроме того, имелась железная печь; правда, предыдущий обладатель этой комнаты унес трубу. Я от этого не страдал, потому что все равно не смог бы достать ни угля, ни дров. К тому же наступала весна.
Жена учителя добросовестно старалась облегчить мне жизнь. Поскольку газ отпускался только два часа в сутки — а именно в обеденное время, — она пекла мне картофель в мундире, который я съедал в холодном виде вечером. Иногда она доставала мне свечи, чтобы по вечерам, когда ток выключался, я не сидел в темноте. Мои хозяева были мало связаны с черным рынком, и поэтому я был вынужден жить на паек, который полагался по карточкам. В день выдавали пять ломтиков хлеба, и если бы вы захотели есть нормально, то десятидневного рациона мяса, маргарина, сахара и мармелада вам хватило бы лишь на три дня. Моя хозяйка доставала всякую всячину и старалась из этого сделать что-либо съедобное. Если бы мой брат Вальтер не снабжал меня картофелем, то я умер бы с голоду. Дик Уайт оказался прав: положение было неописуемым.
После того как я потерял багаж с бельем и одеждой, я просил своих друзей в Англии и Америке прислать мне кое-какие носильные вещи. Поскольку до прибытия посылок прошло много времени, я обратился за помощью в благотворительные организации, заботившиеся о жертвах фашизма. В канцелярии премьер-министра мне сообщили, что в городском управлении существует специальное бюро для этих целей, но при этом добавили, что учреждением руководят коммунисты. Я пошел в ратушу, чтобы выяснить этот вопрос. Служащий сказал мне, что бюро размещается в подвале. В полутемном помещении я увидел двух изможденных мужчин. Перед ними стояла тарелка с вареным картофелем, который они чистили. Я рассказал им о своем положении. Выслушав меня, один из них спросил: [334]
— Если вы до войны служили в посольстве в Лондоне, то, вероятно, знаете господина Мительхауза?
Я ответил утвердительно, однако не упомянул о том, что Миттельхауз был вторым шефом гестапо у Риббентропа.
— Хорошо, — сказал другой, — тогда можно быстро разобраться в вашем деле. Мы вам дадим знать.
Но в действительности мне ничего не сообщили. Зато через два дня, когда я был дома, ко мне постучали и Миттельхауз от радости чуть ли не бросился меня обнимать:
— Это изумительно! Когда утром я услышал, что господин фон Путлиц здесь, то, конечно, сразу же поспешил приветствовать его.
Мы уселись в моей комнатке у стола. Миттельхауз выглядел очень хорошо и был одет в безупречно сшитый серый шевиотовый костюм. Он вытащил серебряный портсигар. Портсигар был полон, и Миттельхауз предложил мне сигарету. Это были английские сигареты «Голд флейкс». На черном рынке одна такая сигарета стоила двадцать марок. Миттельхауз заметил, что я рассматриваю его портсигар:
— О, это память о Лондоне: прощальный подарок моих коллег из Скотланд-ярда, когда в тысяча девятьсот тридцать восьмом году я уезжал в Берлин.
Затем он перешел к делу:
— Скажите, господин фон Путлиц, каким образом вы так внезапно прибыли в Киль? Я, конечно, дал обоим чиновникам в ратуше самый лучший отзыв о вас. Что вы не были нацистом, это ясно.
— Но, господин Миттельхауз, откуда вы это знаете? Когда появлялись вы или ваш коллега Шульц, я вытягивал руку и произносил «хайль Гитлер».
Он снисходительно улыбнулся:
— Мы все же кое-что заметили.
Меня одолевало любопытство.
— Господин Миттельхауз, может быть, не столько удивительно то, что я нахожусь здесь, как то, что здесь находитесь вы. Ведь англичане должны знать, кем вы были? [335]
— Потому-то я и здесь. Именно в Шлезвиг-Гольштейне была завершена война. Я до последнего момента находился в штабе адмирала Деница. Я знал все, что происходило. В первый же день я выдал англичанам пятнадцать вервольфов{43}. Англичане беспечны. Без таких людей, как я, они бы здесь пропали. Если вы хотите повидать моего коллегу Шульца, поезжайте в Шлезвиг. Он там начальник полиции.
Вскоре после этого визита в британской военной администрации со мной разговорился молодой английский капитан:
— Вы, конечно, были удивлены, встретив здесь своего старого знакомого?
— Еще бы! — ответил я.
— Я вам все объясню. Мы нуждаемся в хороших немецких полицейских чиновниках. Миттельхауз и Шульц исключительно способные люди в своей области. Мы знаем их еще по Лондону. И они оба прекрасно знают, что у нас имеется достаточно компрометирующих данных, чтобы послать их на виселицу. Они достаточно умны, чтобы не позволять себе заниматься саботажем. Вот почему мы можем положиться на них больше, чем на кого-либо другого.
Юный капитан понравился мне. Во всяком случае, он был честен.
Прежде чем получить от Штельцера документы о назначении, я должен был пройти денацификацию. Секретарь комиссии по денацификации раньше был чиновником консульства и руководителем группы нацистской партии в германской миссии в Софии, где он ежемесячно принимал партийные взносы. Однако его уже денацифицировали полгода назад.
За письменным столом напротив меня сидел г-н Курцбейн, высокий бородатый мужчина лет сорока. Он то и дело говорил о своем друге, участнике заговора 20 июля 1944 года. Он рассказывал, что и сам якобы участвовал в этом заговоре в Берлине и лишь чудом избежал ареста. [336] Этот его таинственный друг иногда приезжал по делам в Киль. Каждый раз он привозил своему приятелю Курцбейну много продуктов и дефицитных товаров. Курцбейн давал мне иногда сосиски или копченую рыбу, и я жалел, когда однажды он бесследно исчез. Потом говорили, что г-н Курцбейн — вовсе не Курцбейн, а очень известный эсэсовский главарь из Потсдама. Вполне возможно, что он и его друг, выдававшие себя за заговорщиков 20 июля, были причастны к аресту моей матери и брата Гебхарда.
Штельцер почти всегда брал меня с собой на заседания зонального совета в Гамбурге, хотя мне там нечего было делать. Этот зональный совет был просто демократической вывеской при британской военной администрации. Заседания там проводились ежемесячно и продолжались два-три дня. Веймарским демократам, пережившим Третью империю, эти заседания давали возможность снова разыгрывать роль государственных деятелей, сочинять меморандумы и произносить речи. Кроме того, в ресторане вокзала их кормили хорошим обедом без карточек. Там я встретил нескольких знакомых.
В свите тогдашнего обер-бургомистра Дюссельдорфа, а позднее боннского министра внутренних дел д-ра Лера все время находился мой старый розовощекий приятель Нансен. В его распоряжении был лимузин дюссельдорфского городского самоуправления с шофером, и он ездил только на машине. Нансен имел также ученую степень: теперь он официально фигурировал как д-р Нансен. По всему было видно, что в дюссельдорфском самоуправлении и у обер-бургомистра Лера он пользовался большим влиянием.