Страница 65 из 87
Я чувствовал, что это предложение было искренним. Меня, однако, испугало, что англичане, видимо, ни в малейшей степени не понимают истинных причин моего бегства из Германии. [273]
— Я прибыл сюда не для того, чтобы безмятежно провести войну, — ответил я. — Вы оказали мне честь, сделав столь великодушное предложение, однако имеется достаточно англичан, готовых драться за свою родину. Я прибыл сюда для того, чтобы доказать, что вы в своей борьбе против нацистского варварства имеете соратников среди немцев. Как мог бы я это сделать, если бы не был немецким патриотом? Я тотчас же принял бы ваше предложение, если бы думал, что Гитлер выиграет войну, — тогда я окончательно потерял бы родину. Но поскольку я убежден, что Англия не допустит такого несчастья, я, как немецкий патриот, перешел на вашу сторону и хочу оставаться здесь немцем. У меня нет желания укрыться от всех тягот войны в какой-либо нейтральной стране вроде Соединенных Штатов.
Мне показалось, что Дик правильно оценил мою позицию или по крайней мере отнесся к ней с уважением. Он никогда больше не говорил со мной об этом и, наверное, информировал Ванситтарта соответствующим образом.
На следующий день утром я отправился пешком по столь знакомой мне Оксфорд-стрит и, обогнув слева Гайд-парк, повернул на улицу, где была частная резиденция Ванситтарта. Он встретил меня в своей большой приемной с распростертыми объятиями:
— Мы оба тогда не представляли себе, как трудно будет прибыть сюда. Однако все хорошо, что хорошо кончается.
Последние слова он произнес даже по-немецки. Во время нашей беседы присутствовал начальник среднеевропейского отдела министерства иностранных дел мистер Рекс Липер, которого я знал и раньше.
Мы уселись в кресла перед камином. Завязалась беседа. Их интересовало прежде всего мое мнение о том, что можно сделать, чтобы помочь противникам гитлеровского режима в Германии и мобилизовать силы внутреннего сопротивления Гитлеру. Я сказал им примерно следующее:
— Вряд ли британское правительство может сделать в этом отношении многое. Всякая вражеская пропаганда во время войны подозрительна. Если Англия хочет показать свою силу, она должна прежде всего воевать. Ее фронт находится сейчас на французской границе, и он должен, наконец, прийти в движение. Что касается внутригерманского фронта, то там борьбу должны вести сами немцы, а здесь могут оказать воздействие только патриотические аргументы. [274] У вас здесь, в Англии, достаточно немцев, которые так же хорошо, как и я, поняли, что эта война не имеет ничего общего с национальными интересами Германии, а служит интересам клики сумасшедших, готовых превратить нашу родину в руины, чтобы утолить свою жажду власти. Среди этих немцев в Англии есть люди всех слоев и партий, и каждый из них располагает в Германии каким-то кругом друзей, в котором его слово будет авторитетным. У вас здесь коммунисты и социал-демократы, бывшие депутаты буржуазных партий, даже члены Немецкой национальной партии и монархисты, как например господин Раушнинг и принц Фридрих Прусский. Позвольте этим немцам объединиться в Национальном комитете освобождения, с тем чтобы он мог, представляя различные слои, обращаться по радио к своим соотечественникам. Сформулируйте ваши мирные условия и сообщите их комитету. По этим условиям Германия, освободившаяся от гитлеровского ига, должна иметь возможность существовать. Это найдет отклик повсюду. Я думаю, что в ваших интересах приобрести себе таких немецких союзников. Чем успешнее будет развиваться движение сопротивления против фашистов внутри, тем меньше жертв потребуется от Англии на фронтах. Но непременным условием является следующее: немецкие борцы сопротивления в Германии должны быть полностью уверены в том, что британское правительство, во-первых, исполнено решимости искоренить гитлеризм, а во-вторых, что оно не намерено уничтожить, расколоть или подвергнуть угнетению германское государство.
— Весьма интересно, — заметил Рекс Липер, а Ванситтарт добавил:
— Мы подумаем обо всем этом. Уже сегодня я могу вам сказать, что британское правительство с самого начала войны проводит строгую грань между нацистским режимом и германским народом. Если вы внимательно следите за нашими газетами, вы можете в этом убедиться сами.
Мы расстались очень сердечно. Ванситтарт пригласил меня провести в кругу его семьи на его красивой вилле в Денхэме, близ Лондона, не только ближайшие субботу и воскресенье, но и вообще проводить у него каждый конец недели. [275]
Денхэм вскоре стал моей второй родиной. Леди Ванситтарт заботилась обо мне, как мать, а дети Ванситтартов стали мне родными. Это напоминало мне жизнь в Лааске. Я гулял по парку, стрелял ворон, кроликов и белок, слушал квакающих лягушек в пруду или работал на огороде. Я мечтал о том, что после войны покажу все это моей матери и Гебхарду или увижу Ванситтартов гуляющими по нашему парку в Лааске.
Предпринималось все возможное, чтобы сохранить втайне мое пребывание в Англии, чтобы нацисты о нем не узнали.
Но мировой город Лондон в некотором смысле — простая деревня. Надо же было случиться так, что уже на второй неделе моего пребывания в Англии меня встретил на Пикадилли советник голландского посольства барон ван Карнебек. Он был очень удивлен, увидев меня, и начал досконально меня расспрашивать. Кое-что мне пришлось ему рассказать. Он сообщил, что голландские границы снова открыты и что он на следующий день едет в Гаагу, чтобы переговорить с министром иностранных дел ван Клеффенсом. Я сказал ему:
— Господин ван Карнебек, не имеет смысла просить вас молчать о нашей встрече. Как дипломат, я знаю, что с господином ван Клеффенсом вы, во всяком случае, будете говорить об этом. Поэтому я прошу вас только об одном одолжении: все принадлежащие мне вещи я вынужден был оставить в Шевенингине. Пожалуйста, попросите господина ван Клеффенса, пусть он не позволит гестаповским агентам фон Буттинга разворовать эти вещи и даст указание переслать их мне сюда.
Карнебек заверил меня, что, кроме своего министра, он никому не сообщит о моем появлении в Лондоне.
Вернулся из Голландии и Устинов. Вместе с ним прибыл в Лондон на некоторое время капитан Стивенс. Мы встретились в мансарде Устинова в Челси, где в последний раз я был прошлой зимой и имел решающий разговор с Ванситтартом.
Они рассказали мне, что в ознаменование моего удавшегося бегства провели в знаменитом ресторане «Рояль» в Гааге вечер за шампанским и устрицами. Как они сообщили, нацисты распространяли обо мне самые противоречивые слухи. Одни утверждали, что я поступил на службу в свой полк в Штансдорфе, другие говорили, что я погиб во время автомобильной аварии, в которую якобы попал в Бельгии, а самый любопытный слух состоял в том, что я украл деньги миссии и бежал в Рио-де-Жанейро, где основал дом терпимости. [276]
Но Стивенс мог поведать о еще более интересных делах. С многозначительным видом он заявил:
— Вы будете дома гораздо скорее, чем думаете. С Гитлером скоро будет покончено.
— Господин Стивенс, откуда вы это взяли? Напротив, как я вижу, пока что Гитлер одерживает одну победу за другой. После того как он разбил Польшу, германская армия, сильная, как никогда, стоит у Западного вала, и нет никаких признаков, что западные союзники хотели бы там пошевельнуть хоть мизинцем.
— Нет необходимости в военном наступлении. Гитлеровский режим рухнет изнутри.
— Любопытно узнать, каким образом?
Лицо Стивенса стало еще более таинственным:
— Конечно, я могу вам сказать не все. Однако вы можете поверить мне, что в вермахте существует заговор, который скоро вспыхнет, и тогда с гитлеровской мразью будет покончено. В заговоре участвуют высшие генералы. Находясь в Голландии, я поддерживаю с ними даже постоянную радиосвязь. Как только Гитлер будет свергнут, они немедленно пойдут на мировую.
— Кто эти генералы? — спросил я Стивенса. Он не хотел их назвать и, наконец, упомянул о генерале фон Рундштедте. Но мне было известно, что генерал фон Рундштедт примерно два года назад был ширмой гестапо, когда оно хотело при помощи хитрости похитить из одного голландского монастыря бывшего рейхсканцлера Брюнинга и увезти его в Германию. Этот план провалился, потому что Брюнинг в последнюю минуту заподозрил недоброе.