Страница 53 из 87
Сразу же по прибытии в Голландию я окунулся в нечто совершенно противоположное. Я ехал мимо лугов и полей, усеянных яркими цветами, мимо ветряных мельниц и чистеньких крестьянских домиков и вышел из поезда на первоклассном и в то же время производившем почти деревенское впечатление Главном вокзале в Гааге. Передо мной блестели под солнцем красные кирпичные башни древней красивой столицы, а по другую сторону железной дороги мирно паслось стадо пятнистых коров. Гостиница «Оуде Делен», где я остановился на первое время, была не только современной и комфортабельной, но и по-домашнему уютной. Как я ни свыкся с Лондоном за последние годы, в Гааге я с первого же дня почувствовал, что здесь я в большей степени у себя дома.
Красивым было и двухсотлетнее здание миссии с видом на большой пруд, отражавший средневековые стены парламента. Оно находилось в центре старого города на тенистой аллее, вдоль которой в четыре ряда тянулись липы. Его не осквернили ни Риббентроп, ни Шпеер. В комнатах, где мы работали, все дышало воздухом подлинной культуры.
Мой начальник, посланник граф Цех-Буркерсрода, уже десять с лишним лет представлявший в Голландии Германскую империю, был образованным и прежде всего музыкально одаренным человеком. Ему принадлежал замок в Саксонии. Женат он был на дочери бывшего рейхсканцлера фон Бетман-Гольвега; с ее братом Феликсом, жившим теперь в отцовском поместье Гоэнфинов в Бранден-бурге, я поддерживал дружбу на протяжении долгих лет, со времени нашей совместной службы в 3-м уланском гвардейском полку. Супруги Цех не были нацистами. В первый же день мы говорили о необходимости держаться вместе против нацистских бонз. [222]
Цех принадлежал к тому же поколению дипломатов, что и Хеш. В них было нечто общее. Оба были безупречно светскими людьми и жили исключительно своей профессией. Правда, Хеш, который был несравненно умнее, сделал более блестящую карьеру. По своему политическому простодушию Цех даже напоминал мне австрийского посланника Франкенштейна. Но установить с ним взаимопонимание для меня было легче, так как он был немцем и у нас имелись кое-какие личные связи.
После Цеха я являлся вторым человеком в миссии и получал жалованье, на которое можно было недурно жить. Я нанял трехэтажный особняк в Шевенингене, около самых дюн, в трех минутах ходьбы от берега моря. Мой новый автомобиль с откидным верхом меньше чем за четверть часа доставлял меня до дверей миссии и до центра города.
Для присмотра за домом и автомобилем мне требовался не просто толковый человек, но такой, на которого я мог бы положиться. Среди моих лондонских клиентов, бежавших из Германии от преследований гестапо и которым я, пользуясь более или менее запутанными обходными путями, помог получить новые, чистенькие немецкие документы, находился молодой человек по имени Вилли Шнейдер.
Уже год, как он снова работал официантом в своем родном городе Кельне и все время слал мне письма с просьбой устроить его за границей, потому что он не в состоянии жить в нацистской Германии. Инстинкт подсказал мне, что Вилли — тот, кто мне нужен. Он обрадовался, когда я взял его к себе.
Внешне моя жизнь не могла бы быть более приятной, чем тогда, в Гааге. У меня был красивый дом, собственный автомобиль, положение в обществе и сколько угодно светских приглашений. Днем я часок-другой наслаждался под лучами солнца на пляже в Шевенингене, по вечерам, если не предвиделось ничего более интересного, обедал в каком-либо уважаемом доме, а в субботу и воскресенье, если было желание, бродил по амстердамским музеям и осматривал другие достопримечательности страны или же отправлялся в Антверпен, Брюссель, Гент, Остенде, а то и в Париж. [223]
Но календарь напоминал о 1938 годе, и приближающаяся катастрофа омрачала жизнь.
Для немцев, вынашивавших планы против Гитлера, политический климат в Голландии был менее благоприятным, чем в Англии.
Правда, правительство Чемберлена разрешило нацистской партии открыто творить свои безобразия на английской земле. Но применить прямой террор против проживавших в Англии немецких эмигрантов было немыслимо, и Карлова вместе со своими молодчиками располагал лишь ограниченными возможностями. Мы в посольстве все же пользовались некоторой свободой действий и временами, когда местная нацистская организация слишком распускалась, могли дать ей отпор.
В Голландии иностранные партии были в принципе запрещены. Официально там не существовало партийной группы германских нацистов, а имелась лишь общественная организация, носившая внешне безобидное название «Имперское немецкое сообщество». Его подлинные заправилы — высшие партийные и эсэсовские функционеры — сидели в миссии, прикрываясь дипломатическими должностями. Ландесгруппенлейтер, болезненно фанатичный нацист д-р Отто Буттинг, бывший врач-отоляринголог из Линдау на Боденском озере, разгуливал в звании атташе миссии и пользовался всеми дипломатическими привилегиями. Ни один из представителей голландских властей не имел права тронуть его, контролировать или посягнуть на него еще каким-нибудь образом.
Этим же статусом пользовались и главнейшие агенты гестапо и разведывательного отдела вермахта, во главе которого стоял адмирал Канарис. Официально они служили в аппарате миссии в качестве помощников, специальных референтов, научных ассистентов. В большинстве своем они скрывались под чужими именами. Руководил ими некий таинственный контрразведчик, бегло говоривший по-голландски и известный нам только под псевдонимом Шульце-Бернет. Ему следовало передавать также пакеты, адресованные Ионатану или просто Ш-Б. Прямые указания Шульце-Бернету давал элегантный седой человек, в котором безошибочно можно было угадать высшего офицера; он время от времени появлялся в Гааге, никогда не называя своего имени, так что мы прозвали его Господин Звук и Дым. [224]
Граф Цех позаботился по крайней мере о том, чтобы эти темные личности устроили свою контору не в самом здании миссии; впрочем, это отвечало их стремлению не раскрывать нам своих карт. Царство господ Буттинга и Шульце-Бернета находилось в доме, расположенном немного поодаль, на улице Ян де Витт Лаан, и купленном миссией специально для этой цели. Там на чердаке была оборудована нелегальная радиостанция, при помощи которой эти господа без каких-либо помех передавали свои важные сообщения прямо в Берлин.
Вначале меня поражал объем дипломатической почты, которую каждую неделю получала с курьером из Берлина наша сравнительно небольшая миссия. Почти все пакеты предназначались для Ш-Б или Буттинга, и я должен был, не вскрывая, пересылать их по назначению. У меня не было сомнений в том, что в посылках находились оружие, радиопередатчики и тому подобные предметы, ввоз которых воспрещался законом. Когда я обратил на это внимание Цеха, он ответил:
— Мы здесь ничего не изменим. И, пожалуйста, не создавайте мне лишних трудностей с этими молодчиками.
Цех не смог даже воспрепятствовать тому, что однажды молодчики Буттинга перенесли бронзовый бюст Бетман-Гольвега, тестя посланника, из его кабинета в коридор его частной квартиры и заменили бюстом Адольфа Гитлера. Каждый день он жаловался мне на унижения, которым подвергается. Ему было ясно, что нацисты держат его на этом посту, лишь поскольку им необходим признанный «джентльмен», чтобы под прикрытием вызывающего доверие фасада обделывать свои грязные дела. Однако он, как и Хеш, не находил в себе силы бросить к их ногам шпагу. В Голландии в разных местах жили и работали приблизительно сто тысяч германских граждан. Они были целиком отданы на произвол господам Буттингу и Шульце-Бернету, так как каждый из этих немцев в любое время мог потерять в Голландии службу или вид на жительство и, следовательно, был вынужден заботиться о том, чтобы у него сохранялась возможность вернуться в Германию. В нацистской партии состояло меньшинство, но членство в так называемом «Трудовом фронте» или по крайней мере сносные отношения с ним были необходимы, если только тот или иной из немцев не хотел подвергать себя самого и своих близких в Германии гнусным издевательствам. [225]