Страница 49 из 87
В связи с коронационными торжествами в Лондоне было дано много блестящих празднеств. Поэтому иностранные послы в общем ограничивались лишь тем, что было принято в таких случаях. Не было никакой причины, чтобы во время этих торжеств особенно выделялось германское посольство. Однако, по мнению Риббентропа, необходимо было сделать так, чтобы блеск нацистского великолепия намного превзошел блеск британского королевского двора.
Риббентроп в течение нескольких месяцев готовился к этому большому празднику; расходы при этом не играли никакой роли. Он велел в специальных самолетах привести в Лондон поваров и официантов из фешенебельного берлинского ресторана «Хорьхер», а также лучшее из того, что имелось там в подвалах и на кухне. Были приглашены известные немецкие артисты. Самолеты доставили два берлинских оркестра, в том числе ансамбль Барнабаса фон Гези из отеля «Эспланада». Приглашено было примерно полторы тысячи гостей, и, поскольку даже в огромных новых помещениях для них не хватило бы места, на террасе перед домом были сооружены буфеты-палатки. Омары, икра и шампанское были припасены в изобилии. Относительно скромное угощение в Букингэмском дворце действительно не могло выдержать сравнения со щедрым гостеприимством Риббентропа.
Незадолго до этого «великого» события Риббентроп велел всем нам собраться в большом конференц-зале, чтобы отдать последние распоряжения. В тот день казалось, что перед нами не просто «государственный деятель», но прямо-таки полководец, составляющий диспозицию исторической битвы. [206]
Вокруг Риббентропа разместились люди из его штаба. Они первыми получили задания:
— Вы, Тернер, останетесь при мне для особых поручений, и в частности будете связным между мной и моей женой... Вы, Шпитци, возьмете под наблюдение дверь и будете докладывать мне о прибытии выдающихся гостей... На вас, Готфридсен, возлагается роль связного между мной и начальником кухни.
После того, как каждому из них было дано задание, дошла очередь и до нас, профессиональных дипломатов, сидевших в стороне. Перед «государственным деятелем» лежали два списка: один объемистый с именами тысячи пятисот приглашенных и другой небольшой, помеченный буквой «W». Он содержал лишь около сотни имен, и «W» на его обложке означало «Wichtig» — «важно». На первом месте значился английский премьер-министр Невиль Чемберлен, завершал этот список какой-то гофмаршал королевского двора.
Каждому из нас было поручено трое или четверо из этих «важных» господ и дано задание заботиться о них. На мою долю пришлись французский министр иностранных дел Ивон Дельбос, наследный принц Саудовской Аравии и лорд-мэр Лондона.
Риббентроп внимательно просматривал список и распределял каждого в соответствии с рангом и значением. Он наткнулся на имя, которое его озадачило: Ормсби-Гор. Это был английский министр колоний. Наш «государственный деятель» сдвинул брови, как надлежит мыслителю, и задумался. При этом он бормотал:
— Это важно, чтобы мы снова получили колонии.
Он наморщил лоб и объявил о своем решении:
— Верман, вы сами должны взять его под свою опеку.
Верман был среди нас старшим по рангу и являлся первым заместителем Риббентропа. К сожалению, в этот момент я встретился глазами со своим коллегой Оскаром. Лишь с трудом я успел вовремя вытащить носовой платок и сделать вид, что у меня приступ кашля.
Было ясно, что тактически-операционные планы нашего полководца абсолютно нереальны. [207]
Даже в королевском дворце, куда, кстати сказать, никогда не приглашали одновременно полторы тысячи гостей, люди толкались и наступали друг другу на мозоли. Здесь, в посольстве, пробраться через толпу было прямо-таки немыслимо. Стоял неописуемый хаос, особенно когда леди Уэйгл застряла в дверях в своем передвижном кресле. Моего лорд-мэра я так и не обнаружил. Возможно, что он, увидев этот базар, сразу же спасся бегством. Для г-на Ивона Дельбоса я освободил стул в одной из задних комнат, где камерная певица Фрида Лейдер тщетно пыталась песней Шуберта перекрыть многоголосый гомон толпы. Наследному принцу Саудовской Аравии, которого я без труда узнал по восточному костюму, я помог раздобыть стакан лимонада в одной из палаток на террасе.
Гостей пришло много. Всем было любопытно посмотреть на брикендроповское цирковое представление. Но большинство из них вскоре улизнуло, так что уже к полуночи мы, немцы, остались в своем кругу. Теперь, в рамках «народного единения», могла начаться интимная часть празднества.
На груди у «героев» красовались кресты за фронтовую службу; все присутствовавшие были увешаны орденами и знаками отличия. В последнее время многие лондонские нацисты получили награды за содействие успеху олимпиады. Желтый орден олимпиады походил на вафлю. Хотя по правилам его полагалось носить на левой стороне груди, партейгеноссе Краузе из Немецкого бюро путешествий нацепил его себе на шею. Партейгеноссе Гиммельман, секретарь и содержатель столовой нацистской организации, мало-помалу наживший миллионы на бойкой торговле пивом и горячими сосисками, тоже имел теперь орден на шее.
Иностранцы не съели и половины того, что было припасено в буфетах. К тому же на льду стояло еще множество бутылок доброго «Поммери э Грено». Теперь можно было без стеснения заняться им. Настроение быстро стало веселым. Образовались оживленные группы. В укромных уголках можно было даже позабавиться с барышнями; нашла себе естественный выход и врожденная любовь германца к песне. [208]
Правда, некоторые не смогли выдержать долго. Положив ноги на бархат стоявшего напротив кресла, блаженно храпел на подушках канапе генерал авиации Мильх. По какой-то причине обе пуговицы его рубашки оторвались, и можно было видеть, как под крахмальной сорочкой вздымается и опускается черноволосая грудь. Капитан Егер потихоньку блевал на новый ковер. На рассвете, когда все разошлись по домам, только ландесгруп-пенлейтер Карлова сохранял еще бравую выправку.
Но эсэсовские денщики были недовольны. Еще много дней спустя они бранились, вспоминая, какую отвратительную грязь пришлось им отмывать и выгребать после этого праздника.
Неумная, недостойная и вредная тактика Англии, состоявшая в отступлении перед все более наглыми притязаниями фашистских держав, и прежде всего гитлеровской Германии, получила название «политики умиротворения» — «policy of appeasement».
Ее главными поборниками являлись сам премьер-министр Невиль Чемберлен и влиятельный глава его кабинета сэр Гораций Вильсон, остававшийся по большей части в тени. К числу наиболее влиятельных лиц в этом кругу принадлежал также министр иностранных дел лорд Галифакс, который в качестве вице-короля Индии получил известность под именем лорда Ирвина. Они крепко держали в своих руках бразды политики.
Лейбористская партия, столь же колеблющаяся и мягкотелая, как и ее социал-демократические друзья в Германии, с которыми тем временем было уже покончено, не могла организовать действенной оппозиции. Умиротворители встречали серьезное сопротивление главным образом лишь в рядах своей собственной партии тори — консерваторов. Вождем этих реакционных противодействующих сил был, бесспорно, депутат парламента Уинстон Черчидль — человек пламенного темперамента, которого по этой причине вот уже годы как сознательно не подпускали близко к какому-либо посту. Было известно, что одним из самых влиятельных советников Черчилля по внешнеполитическим вопросам являлся сэр Роберт Ванситтарт, постоянный заместитель министра в Форин офисе. [209]
Поскольку я хотел найти в Англии союзников против Гитлера, то, обращаясь к Ванситтарту, обращался по заведомо правильному адресу. Надеяться на то, что Англия поставит преграду фашистской экспансии прежде, чем Гитлер будет в силах развязать вторую мировую войну, можно было лишь в случае, если бы этим кругам удалось скомпрометировать «policy of appeasement» и свергнуть Чемберлена. Если бы Гитлер больше не имел внешнеполитических успехов, то вера немецкого народа в его непобедимость вскоре ослабла бы и могущество нацистского режима было бы сильно поколеблено. Окажись Черчилль вместе со своим окружением в состоянии своевременно повернуть руль британской политики, и мир еще мог быть спасен от надвигающейся катастрофы.