Зеленый берег

О последних часах, проведенных в своем классе, Гаухар потом часто вспоминала и много думала. Эти часы, этот последний день не перестанет сиять для нее, как негаснущая голубая звезда, указывающая путь в жизни. Но все же незабываемый день, промелькнул как-то очень быстро.

Когда дети шумно вышли из класса — последний раз вышли, — вокруг Гаухар вдруг стало так непривычно тихо, что она почувствовала вроде бы страх. Правда, она еще увидит ребят, их веселый гам доносится снизу — там, на школьном дворе, они ждут свою учительницу Гаухар-апа, чтобы вместе с нею сфотографироваться на прощание. Ребята рады, что им предстоит сниматься, они сейчас не понимают всей значительности происходящего.

На прощание!.. Сердце учительницы переполнено грустью. Сидит она за столом, совсем одна, в опустевшем классе. Теперь уже никто ни о чем не спросит ее звонким ребячьим голосом. Даже самые любимые ученики ее Акназар и Зиля ушли туда, во двор. Но через какие-то минуты они совсем, навсегда уйдут от нее в большую жизнь. Она никогда не уступала искушению хоть чем-нибудь показать, что Зиля и Акназар для нее дороже других учеников, наоборот, старалась подчеркнуть: все ребята в классе одинаково близки ей. Но теперь-то хотя бы себе Гаухар может признаться в самом сокровенном: независимо от того, будет ли впоследствии преподавать или нет, она не перестанет вспоминать прежде всего о Зиле и Акназаре.

Легко сказать — целых два года ее ум и совесть были заняты судьбами, поведением тридцати трех мальчишек и девчонок. Это были тридцать три различных характера. Нет, неисчислимо больше! Эти тридцать три неустановившихся характера в чем-то менялись, наверно, по тридцать три раза в месяц. Сколько же сердечного тепла взяли они у Гаухар, сами того не ведая? Сколько бессонных ночей провела она, думая о них, волнуясь. Есть ли на свете весы, на которых можно было бы взвесить все это?

Теперь уже со спокойной совестью можно сказать: трудный рубеж пройден, ни один ученик не остался на второй год! Все перешли в пятый класс. Первая ступень школы осталась позади. Как же ее радоваться этому! Гаухар ведь и сама, если удачно сдаст экзамены, шагнет на новую ступень. Как хорошо, что она шагнет одновременно со своими ребятами!

А все же наплакаться бы сейчас в пустом классе вдоволь, никому не показываясь. Но Гаухар не плачет, — вернее сказать, не плачет вслух. Она молчком смахивает с глаз непрошеные слезы. Потом… потом в последний раз окидывает взглядом пустой, тихий класс.

Учительница ничем не выдала свою грусть, когда легким шагом спускалась по лестнице. Лицо ее было спокойным. Ребята дружно подбежали к ней, наперебой передавали цветы.

— Это вам, Гаухар-апа! Мы сами набрали! — звонким голосом проговорила Зиля.

— Спасибо, — ответила Гаухар, прижав охапку цветов к груди. Она начала приглаживать взъерошенные волосы на головах у мальчиков, поправлять косички и банты у девочек в белых фартучках, с белыми воротничками.

Стулья во дворе были расставлены. Ребята не сразу уселись, каждому хотелось занять место поближе к учительнице. Гаухар отлично видела это, в душе была довольна их спорами, но ничем не выдавала своих чувств, — пусть ребята пошумят, пусть сами сядут, где кому выпадет.

А вот и фотограф, парень из районной газеты, бойкий, подвижный, с усиками. Теперь Гаухар знает: это он когда-то сделал для Агзама портрет ее.

— Ребята, сидите спокойно. Вот ты, крайний справа во втором ряду, зачем высовываешь язык! Ну, успокоились? Тихо! Смотрите вот сюда, на кончик моего мизинца. Не смеяться! Еще раз. Не ищите конфеты на небе, они вот тут, на кончике моего мизинца. Смотрите. Хоп!.. Все, спасибо.

Некоторые ребятишки тут же убежали, другие окружили Гаухар, — не разберешь, кто о нем спрашивает. Учительница разговаривает сразу со всеми и успевает всем улыбаться.

Наконец попрощались. Гаухар пожелала ребятам отдохнуть хорошенько за лето. Долгим взглядом проводила их, пока не скрылись за углом последние. Все еще прижимая к груди цветы, Гаухар снова поднялась наверх, ей надо было увидеть Бибинур-апа.

В коридоре встретилась Миляуша, поздравила с окончанием учебного года.

— Как Вильдан? Надеюсь, здоров? — спросила Гаухар. — Я уже давненько не видела его. Как сама чувствуешь себя.

— Вильдан здесь, в химическом кабинете. Теперь за порог не отпускает меня одну. Не знаю уж, насколько внимателен будет потом… — Миляуша грустно улыбнулась, — Чем ближе становится срок, тем больше тревожусь.

— Не беспокойся, Миляуша, готовься праздновать рождение малыша.

Попрощавшись с подругой, Гаухар направилась к Бибинур-апа. В кабинете директора никого не было, кроме пожилой учительницы Гульсум-апа. — Ну, Гаухар, благополучно закончила год? Поздравляю! — Глядя на счастливое, все еще взволнованное лицо молодой учительницы, Гульсум-апа, должно быть, вспомнила свои молодые годы, когда и она весной словно пьянела от радости и за себя и за своих учеников, уходивших на летний отдых. Быстро же пролетели годы! Ей уже за шестьдесят, из них около сорока лет отдано детям, школе.

— Да, — закончила Гульсум-апа, — только что простилась с ребятами. И как-то неспокойно на душе, будто осталось что-то недосказанное…

— Это уж как водится. Будущей осенью ты опять войдешь в класс и скажешь, А я вот даю последние уроки в своем десятом. На следующий год меня уже не будет в школе, а если и зайду иногда, только как гость, Вот это действительно тяжеловато, Гаухар.

— Но вы ведь с честью выполнили свой долг, Гульсум-апа. Хотя и жаль уходить, а на душе-то у вас спокойно.

— Не знаю, долго ли будет спокойно. Душу нельзя ни уговорить, ни урезонить, и на педсовет ее не вызовешь. Трудновато уходить… Правда, в одном я уверена: год от года просвещение, культура все глубже будут внедряться в народ. Это на виду… Подумать только — через два года наша школа будет праздновать свое пятидесятилетие.

— Неужели наша школа существует полвека?!

— Чему тут удивляться? Я ведь состарилась в этих стенах. Удивительно другое: что ни год открываются новые и новые… Знаешь, моя мечта — рассказать молодым учителям биографию нашей школы. — Я сумела бы показать преимущества нового перед старым. Ведь мой отец тоже был учителем, хлебнул горя и унижений в старину. Если удастся выполнить мою думку, буду считать, что в какой-то мере я выполнила свой долг.

— Конечно, выполните, Гульсум-апа! И ученики, и мы, молодые преподаватели, с удовольствием послушаем ваше выступление. Так что готовьтесь.

Послышался звонок. Учителя расходились по классам. Гаухар перешла к столу директора.

— У тебя есть дело ко мне, Гаухар? — устало спросила Бибинур-апа.

— И есть, и нет, — улыбнулась Гаухар. — Хочется сказать вам что-то очень значительное, да вот не соберусь с мыслями. У меня ведь нынче последний день занятий.

— Понятно твое настроение, — кивнула Бибинур. — А вообще-то мне с тобой надо обстоятельно потолковать. Сегодня не успеем… Коротко говоря, планы наши не изменились — отдадим тебе часы Гульсум-апа. Готовься принимать класс. Вы не об этом сейчас разговаривали с ней?

— Нет. Она, в частности, напомнила о близком пятидесятилетии нашей школы.

— И, конечно, сказала о своей мечте? — подчеркнуто, с улыбкой спросила Бибинур.

— Сказала.

— Что ж, поможем ей… Ты когда едешь в Казань?

— Буквально на днях. Хочу поехать немного раньше, чтобы там, на месте, заканчивать подготовку к экзаменам.

— Правильно сделаешь. Так спокойнее. Конечно остановишься у Галимджана?

— Если не буду в тягость…

— Нисколько не в тягость. Они любят тебя… Ну, пока достаточно поговорили. Мне на урок.

Вечером зашел Агзам. Одет совсем по-весеннему — без фуражки и без пиджака, в белой, вышитой по вороту рубашке. Слышно было, Как спросил на кухне тетушку Забиру:

— Гаухар дома?

Но она уже вышла навстречу ему, в руках охапка цветов. — Это все от ребят, — объясняла она. — В школу принесли букеты и сюда тоже… Такой счастливый, день, Агзам. — Она говорила ровным голосом, но глаза лучились ярче обычного.