Страница 86 из 96
Он нагнулся и признался:
— Я так всегда беспокоюсь о вас, так хочу, чтоб война поскорее кончилась, хочу, чтоб вы уцелели. Мне хотелось сегодня уничтожить всех «фокке-вульфов», чтоб они не угрожали вам. Каждую ночь я беспокоюсь.
— И напрасно, — Катя с неудовольствием нахмурилась. — Работа есть работа.
— Не говорите так, — с тревогой перебил Григорий. — Я не понимаю вашей решительности. Ведь вы слабые девушки. Вам свойственно всего бояться, плакать…
— Плакать? Да, это естественно. Но не на войне. Война ожесточила нас. Нет слез.
Григорий угрюмо улыбнулся:
— А все же надо постараться обойти смерть.
— Согласна, жить лучше, потому я и не думаю о смерти.
— Катя, вспоминаете ли вы Кисловодск? — вдруг спросил Григорий, наклонившись к ее лицу, чтобы по глазам узнать, не рассердится ли она при этих воспоминаниях. — Простите меня, если я тогда наговорил вам лишнего… Я так волновался.
— Волноваться не следует, летчик всегда должен быть спокойным.
Сказав это, она качнула головой, отогнав неприятную мысль; что же, как не волнение, заставило ее, Марину, Дашу вскочить в грузовик и помчаться взглянуть, кто попал в беду. В тот миг она подумала о нем и заволновалась, и теперь, видя его перед собой, ощущала такое счастье, что если он сейчас не скажет, что любит ее, так она сама ему в этом признается.
Но только она подняла глаза, их взгляды встретились и все сказали.
Они подъезжали уже к аэродрому.
— Проводи меня, — сказал Гриша, — я хочу познакомить тебя со своим командиром.
— Ах, сейчас не до знакомств, — вздохнула она, — кто знает, встретимся ли мы снова…
Григорий даже испугался.
— Не думай об этом! — Он обнял ее за плечи, притянул к себе.
Григорий закрыл глаза, а когда открыл их, Катя уже спрыгнула с грузовика и вместе с подругами, стоя на обочине дороги, махала ему:
— До скорой встречи!
Глава сорок первая
После освобождения Крыма полк Маршанцевой опять вошел в состав Четвертой воздушной армии, которая теперь должна была действовать на Белорусском фронте.
Полк перелетел на новый аэродром. Повсюду расстилалось зеленое море лесов, снежные ромашковые луга сменялись алым ковром клевера. На опушках — белые березы в зеленых платочках. И кажется, что эти березы лукаво шепчутся, сообщая друг другу необычную новость — под их тенью приютились зеленые самолеты.
С двух часов начали облет района. Пролетая около Минска, Катя вспомнила, как три года назад московские студенты рыли здесь окопы, строили проволочные заграждения. Но за эти три года местность настолько изменилась, что ее трудно было узнать. Повсюду выжженные леса, поваленные деревья.
— Через десять минут будет моя деревня, — сказала Даша.
Катя напрягла внимание, но, сколько ни рассматривала землю, ничего, кроме черного квадрата выжженной земли, не увидела.
— Все сожгли фашисты, — грустно заметила Нечаева. — Даже места, где стояла деревня, не найду.
Ночью голубой луч прожектора встречает самолеты, в его свете ромашки сверкают, как звезды. Самолет делает коробочку над полем, заходит со стороны леса и опускается на землю. Он бежит, расплескивая зеленые волны; душистые цветы наматываются на шасси и тормозят пробег.
Летчицы не выходят из кабин: две минуты — и бомбы подвешены, самолет бежит по голубой траве и снова уходит в небо.
В лесистой местности хорошо просматриваются дороги, словно проборы в густых волосах. По дорогам тянутся вражеские войска, они скапливаются у переправ такой массой, что земля кажется живой, она шевелится.
Коротки июньские ночи, с двух часов уже светло. Зенитки подстерегают летчиков, но самолеты выскакивают неожиданно, из просеки, с выключенными моторами, подкрадываются так, что зенитки не успевают сделать ни одного выстрела.
Самолеты уходят и через полчаса возвращаются снова. Им видны все дороги Белоруссии, усеянные разбитыми танками, машинами, трупами. Внизу мелькают города, через которые проходила пехота. Летчицы знают их лишь по названиям: остались позади Пустынка, Зубовка, Затишье.
Нечаева твердо решила после войны вернуться на родину. Только бы Ваня согласился… Они вернутся и будут работать на родной земле! На этой измученной, израненной земле. Много надо положить труда, чтобы излечить ее и собрать урожай. Земля — вот что будет главным после войны. Все заводы будут делать машины для земли, все лаборатории — создавать для нее питание, все ученые будут заниматься проблемами повышения урожая на этой земле. После войны Даша простится с небом.
Но девушки разучились мечтать о будущем. Для того чтобы приблизить это будущее, они должны работать. Теперь работа не казалась им трудной. Враг уже не тот. Ослабевший, разбитый, морально угнетенный, он отступает. Надо добивать его. И они каждую ночь преследовали врага. Азарт заставлял их забывать об опасности. Вперед! Вперед!
Катя идет по лесу, на дереве дощечка со стрелой: «КП — сюда». Дальше на толстой березе еще дощечка с надписью: «Штаб».
На ящиках уже раскладывала свои карты начальник штаба. Связистки тянули куда-то провода. Видно было, что штаб готовился принимать задания. Механики возились около самолетов, опробуя моторы.
Под деревом вооруженцы складывали в штабеля бомбы. Недалеко от склада Катя увидела шалаш со входом, завешенным скатертью.
— Чей шатер? — спросила она.
Скатерть приподнялась, высунулась растрепанная голова Марины:
— Мы еще не успели повесить вывеску над своим учреждением, но я думаю, что ты догадалась — это гостиница «Мечта пилота», и номер для тебя уже готов.
Подняв занавеску, Марина впустила Катю. Там уже сидела Наташа. Посредине шалаша стоял чемодан, покрытый знакомой еще с Кавказа вышитой скатертью. На зеленой стене был прикреплен портрет Марины Михайловны Расковой. Вдоль стен лежали кучи веток, покрытых простынями, на них спали девушки.
— Ложись, — сказала Марина, — и для тебя местечко приготовили, а то под кустами комары съедят.
Катя села рядом с Мариной, с удовольствием втягивая сладковатый запах березы.
— Посмотри, как я руки исцарапала об эти сучья, — пожаловалась Марина, — и устала ужасно, но зато в дождь не будем мокнуть. Ну, теперь можно уснуть, как говорят наши остряки, «минуточек на триста».
Она сняла сапоги, гимнастерку, вытянулась на чистой простыне и глубоко вздохнула.
— Где-то теперь наши штурмовички Гриша и Саша?
Катя не ответила. Когда готовилась к полету, она разом отключала все постороннее, освобождалась от мелочей, заостряла внимание на главном и мысленно отрабатывала необходимые действия, которые должны быть автоматически точными. От этого зависит не только успех ее работы, но и ее собственная жизнь.
Но вот солнце скрылось, и Маршанцева собрала их, чтобы проинструктировать перед новыми боевыми вылетами. Она развернула большую карту, на которой разместилась вся белорусская земля: села и реки, леса и города.
— Сегодня мы будем атаковать отступающие войска противника вот на этой реке. Утром наши разбомбили переправу, но сейчас фашисты ее срочно восстанавливают, к ночи она будет готова. Мы должны остановить их на этом берегу, чтобы не только танки, но ни один солдат не успел убежать.
Катя смотрит на землю, яркую от цветов, и отбрасывает мысль об опасности. Цветы, деревья, река — все говорит: надо жить.
Трудно среди этого цветущего луга, на этой мирной земле настроиться на боевой лад. Но слова «добивать врага» вдохновляют Катю. Она с нетерпением смотрит на медленно темнеющее небо.
Меж палаток виднеются огоньки фонариков; второпях спотыкаясь о растяжки палаток, девушки бегут к самолетам. Звезды наливаются горячим светом, словно тоже готовятся к обычной работе: светить, ободрять, вести вперед.
Вечер. Летчицы возле самолетов, в шлемофонах, в комбинезонах, с пристегнутыми парашютами. Все молчат, ждут ракету — сигнал для взлета. Тревожная тишина в воздухе. Слышится гул далекого боя. Сейчас они ворвутся туда, и этот гул усилится.