Страница 45 из 96
Секретарь по кадрам приветливо встретил их. Катя повеселела: «Примут!»
— Откуда вы? — спросил он, когда девушки сели вокруг стола.
— От Краснопресненского райкома комсомола, — быстро ответила Евгения, подчеркивая, что они не просто так, стихийно надумали и пришли, нет, они пришли организованно, все обсудив в райкоме, и дома, и меж собой в университете.
— Какой институт? — коротко спросил секретарь.
— Московский университет.
— Так, — вздохнул секретарь и отложил в сторону их заявления. Потом поднял голову и внимательно оглядел каждую. — А вы проверили себя?.. Вы проситесь на войну. А знаете ли вы, что ждет вас? Вас ждут лишения, холод, жизнь в землянках, множество неудобств, возможно, и голод, и… — Он умолк, испытующе глядя на девушек, потом тихо добавил: — И может быть, смерть.
— Да, — твердо сказала Евгения. — Мы все это знаем, но для нас главное — защищать Родину. Мы еще в пионерском отряде клялись быть готовыми защищать Родину. Теперь это будут не только слова присяги, но и наше комсомольское дело.
Катя дожидалась подруг, заполнявших анкеты. Она ждала их в коридоре и смотрела на девушек, только готовившихся к встрече, из которой Катя и ее подруги вышли победительницами. Глаза ее так сияли, что она опускала их, боясь своей радостью опечалить тех, кому не повезет.
Вдруг одна из девушек рванулась вперед, чуть не сбив Катю, и тихо воскликнула:
— Марина Раскова пришла!
Катя поднялась на цыпочки, повисла на чьих-то плечах и увидела Героя Советского Союза летчицу Раскову.
Все замерли.
Катя с восхищением рассматривала прославленную летчицу, ее спокойное лицо с прямым носом и широко расставленными карими задумчивыми глазами, с еле уловимой улыбкой и резким росчерком бровей, высокий лоб и гладкие волосы, причесанные на прямой пробор. Плотно сомкнутые губы и резко очерченный подбородок выдавали твердый характер, но теплый взгляд с улыбкой, свобода движений говорили о том, что в ней сочетается ясность ума и нежность сердца настоящей русской женщины. Как и весь народ, она переживала суровые дни, но сейчас испытывала оживление и радость оттого, что девушек, пришедших на ее зов, оказалось так много, много больше, чем она ожидала. Ее окружали, уговаривали наперебой:
— Марина Михайловна, примите нас в свой полк!
Она кивала, с улыбкой обещала всех принять и пробиралась дальше сквозь толпу.
— Спасибо, девушки, что пришли! — говорила она спокойным грудным голосом. — Я уверена, что все вы получите возможность защищать Родину и отомстить врагу.
Авиация — вот где хотела бы воевать Катя. Она вспомнила и свои мечты, и свое преклонение перед Расковой, когда Марина Михайловна в тридцать восьмом году установила на самолете «Родина» международный женский рекорд дальности полета.
И вот она встретилась с Расковой. Недаром Катя считала себя счастливой. Стоит ей пожелать чего-нибудь очень сильно — и желание исполняется. Она даже и не представляла, до чего у нее счастливая судьба. Теперь, когда ее приняли в часть, которую формирует Марина Раскова, она окончательно убедилась в своем нерушимом счастье.
— Будем летчицами! — закричала Евгения, как только они вышли на улицу. Она потрясла кулаком в сторону запада, будто грозила тем фашистским летчикам, которые через час, как по расписанию, появятся над Москвой.
Глава вторая
Ровно в шесть, как и все эти дни, немецкие бомбардировщики уже кружились над Москвой. Катя спешила домой, не обращая внимания на бомбежку. Осветительные бомбы висели в черном небе, словно золотые люстры. Черноту неба пересекали разноцветные пунктиры трассирующих пуль и огненные шары зенитных снарядов. Воздушные бои на подступах к Москве доносились грохотом в западную часть города, а здесь, в Сокольниках, слышен был лишь отдаленный шум. И Катя не обращала на него внимания. Она думала о самом трудном, что предстояло ей. Она думала, какими словами объяснить дома, что она уходит на фронт.
Только что возле здания ЦК комсомола, когда она прощалась с подругами, они вдруг вспомнили о матерях, и Евгения с грустью произнесла:
— Не хочу маму беспокоить. Скажу, что еду в воинскую часть читать лекции по математике.
Галина Руденко, родители которой эвакуировались из Киева на Урал, тоже решила утаить правду:
— Я заготовлю десять писем, оставлю их подруге и попрошу ее отсылать маме по одному письму в месяц. Когда письма кончатся, там видно будет, — может быть, и война кончится.
Но Катя, сколько ни думала, твердо знала, что ей не удастся обмануть мать. Мама, чего доброго, может быть, уже догадалась. Может быть ей сердце подсказало. Теперь сидит и ждет… Только Катя рот раскроет, она возразит:
— Сережу убили, и тебя могут убить… Нет и нет! — И откажет окончательно.
Предстоящая встреча с матерью угнетала Катю, хотелось оттянуть неприятный разговор. Она зашла в убежище, переждала налет, после отбоя медленно пошла дальше и все думала, как бы успокоить мать: «Если прийти ночью, когда она спит? Утром взять вещевой мешок и уйти. Уйти, не простившись с мамой? Нет, это невозможно!»
Десятки способов, как объясниться, придумала она и столько же отвергла, пока добралась до дому.
Маленькая, худенькая женщина, поседевшая за четыре месяца войны, сгорбившаяся после смерти сына, сидела на кухне и подогревала ужин для Кати.
— Я так и знала, что ты задержалась в метро, — сказала она, собирая ужин на стол.
Катя прошла в ванну, хотела подольше помыться, надеясь, что мама соберет на стол и уйдет спать, а она за ужином и решит, как быть: сказать все маме или уйти потихоньку, оставив на столе письмо.
Но вышло совсем по-другому. Наспех смахнув пыль с лица, Катя села за стол и стала жадно есть.
Мать сидела напротив, подперев лицо ладонями, смотрела на нее:
— Отсиживалась в метро?
— Угу.
— А я боялась: погорячишься, пойдешь домой — попадешь под осколок или под бомбу… Глаз не могла сомкнуть.
— Сколько раз я тебе говорила: не беспокойся обо мне, ничего со мной не случится. А вот ты почему во время налета не ушла в бомбоубежище?
— Хотела уйти, да Леня уснул, — она кивнула на трехлетнего внука, — не захотелось его тревожить. И тебя ждала… Знала, придешь голодная.
«Нельзя говорить!» — с отчаянием подумала Катя.
— Вот что, мама: ты в следующий раз меня не жди, а как начнется тревога — иди в убежище. Они для того и построены, чтоб сохранить вам жизнь. Еще не хватало, чтобы какой-нибудь немец убил тебя возле дома…
«Ах, не то говорю! — мучительно думала Катя, уже без всякого удовольствия прожевывая картошку. — Как бы все это сказать проще, в двух словах?»
— Ну, что же ты ничего не ешь? Доедай всю, отцу не оставляй — он домой не придет. Завод перевели на военное положение, там, значит, и ночевать будет.
— Вот это правильно, — сказала Катя.
— Что «правильно»? — спросила мать, взглянув на нее покрасневшими, усталыми глазами. — Не прийти поужинать, когда ты в двух шагах от дома, это правильно?
«Нет, нет, не поймет, не поймет! Ничего ей не скажу», — решила Катя и отодвинула от себя тарелки.
Но мать не уходила, сидела напротив, словно ждала чего-то.
Катя сняла жакет, стала расстегивать кофточку, дожидаясь, когда мать ляжет спать. Тогда можно мигом собрать вещи, положить узелок под голову и утром уйти. Это будет самое лучшее. По крайней мере, не увидишь ее слез.
— Ложись, мама, уже поздно.
— Я выспалась, Катенька, на кухне, пока тебя ждала… Попали они куда или бросили мимо?
— Где-то в центре две упали, — неохотно ответила Катя, заметив, что мать настроена поговорить.
— Ах беда, беда! — вздохнула мать и уже направилась к себе, но вдруг остановилась в дверях и тревожно взглянула на Катю: — Устала ты, что ли? Совсем осунулась, ложись скорее, отдохни.
Она повернулась, чтобы выйти. И тут Катя взглянула на ее согнутую спину и, сама не зная зачем, дрожащим голосом окликнула: