Московское воскресенье

Эти встречи с перепуганными людьми вызывали в нем ярость. На первой же стоянке в лесу он отдал приказ по роте, что расстреляет всякого, кто бросит оружие. И хотя голос его дрожал, когда он произносил страшные слова о расстреле, его бойцы поняли: этот худощавый, с нервным лицом и длинными покрасневшими руками человек может не только приказать, но и исполнить свой приказ.

В этот день Строгов стал командиром.

Рота отдыхала, охраняемая выдвинутыми во все стороны секретами, разведчики приходили и уходили в разных направлениях, и, хотя в лесу почти все время слышалась стрельба, хотя солдаты и понимали, что немцы вылавливают таких же «окруженцев», они старались казаться спокойными. И никто не удивился, когда командир роты принялся бриться на глазах у всех, наоборот, многие последовали его примеру.

Бывший парикмахер Жорж демонстративно открыл «парикмахерскую», разложив на пеньке свои инструменты. И бойцы немедленно построились в очередь. Кто-то зашивал разорванную шинель, кто-то стирал в бочажке портянки. Только несколько человек казались подавленными, и среди них Разумов и Любанский. Но Отрогов приказал своим пулеметчикам Неречко и Сарафанкину не спускать с них глаз. «Пока не придут в себя!» — сказал он.

В этот первый день натыкавшиеся на роту пехотинцы из других частей торопливо уходили дальше. Но на следующий день Строгов приказал задерживать всех пробирающихся на восток с оружием в руках. В сущности, он надеялся таким образом отыскать какого-нибудь знающего дело командира — пусть это будет хоть самый младший офицер… Строгов оставит его при себе — нет, он не отдаст ему свою роту, но сможет хоть посоветоваться в трудном случае. Но офицеры не попадались, вероятно, они тоже выводили свои взводы или роты на восток. Однако рота его значительно выросла.

Отходить приходилось только ночами, потому что днем немцы патрулировали все дороги. В лесу было слышно, как тарахтели их мотоциклы, слышалась стрельба, — по-видимому, они били по лесу, понимая, что там находятся люди, но пока еще в лес боялись заходить. Не очень разъезжали они и по ночам, должно быть, рассказы о партизанах уже напугали их. Но Строгов понимал: скоро они примутся «упорядочивать» свой тыл.

Еще хуже было то, что всякие припасы кончились. И Строгов решил, что на войне надо держаться, как на войне.

Первую засаду Строгов устроил на большаке, который они пересекли под утро. Устроив роту на привал, он взял своих пулеметчиков и вернулся на шоссе. Когда рассвело, они обследовали довольно большой участок дороги и подыскали удобное место для засады: крутой подъем на лесном участке дороги. Для нападения он вызвал добровольцев.

Вызвалось десять человек.

Он понимал, что рота еще не очень доверяет ему, но не огорчился малым количеством вызвавшихся. Нужно было сделать это первое дело как следует, а потом будет видно. И сам повел десяток на место засады.

Первую колонну они пропустили. Слишком много было охраны.

На их счастье, вслед за колонной показались три грузовика. Неречко взглянул на Строгова и, увидев его знак, застрочил из пулемета. Два шофера были убиты, один вывалился из кабины и бежал в лес. В две минуты они обшарили машины. В двух оказались мины и снаряды, но в третьей — две туши мяса и солдатский хлеб в бумажных мешках. Снаряды и мины им были ни к чему, но продукты забрали, даже кабины обшарили, чтобы ничего не оставить, а потом подожгли машины. Когда они достигли лагеря, мины и снаряды еще взрывались в пламени.

Распределив груз между самыми сильными бойцами, Строгов приказал отходить. И хотя шли быстро, солдаты оживленно рассказывали, как все было и как были ошарашены немцы, когда по ним вдруг начали стрелять.

На карте в лесу был отмечен домик лесника. К домику Строгов и привел роту.

С этого дня его «десятки», иногда два и три, а порой и все пять, устраивали засады на всех оказавшихся поблизости дорогах. Со временем Строгов стал оставлять эти «десятки» и на день, и на два, снабдив каждую группу копией своей карты и указав точно место встречи. Теперь они часто видели днем самолеты-разведчики, должно быть, немцев обеспокоили их налеты.

Однажды такой самолет сбросил листовки над лесом. Строгову принесли несколько листовок. Они были напечатаны на немецком и русском языках и являлись «пропуском в плен». В конце листовки немцы писали, что Москва уже окружена и вот-вот будет взята.

До деревни под Гжатском они добрались только двенадцатого октября. К этому времени в роте было больше полутораста человек. Их надо было кормить. Доставать продовольствие случайными налетами становилось все труднее: и немцы стали осторожнее, и тыловые части решительнее вылавливали окруженцев, устраивали засады и заслоны. Так как через эту маленькую деревеньку немцы прошли и ушли, а Миронова с его людьми все не было, Строгов решил задержаться. Колхозники, увидев вооруженных советских бойцов, напекли для них хлеба, истопили бани. Впервые Строгов спал в теплом доме.

Они отдыхали три дня, могли бы задержаться и еще, если бы в деревню не въехал полицейский патруль на двух мотоциклах. Полицейских перестреляли, но оставаться дальше — значило подвергать опасности мирных жителей. Трупы и мотоциклы взвалили на повозку и отвезли подальше на лесную дорогу, где и бросили, инсценировав нападение из засады.

Но в этой деревне под Гжатском Строгов наконец выяснил положение на фронте. Крестьяне познакомили его с местным учителем, почтенным стариком, знавшим немецкий язык. Учитель по его просьбе сходил в Гжатск.

По словам этого добровольного разведчика, немцы докатились почти до Можайска, но сплошного фронта у них еще нет. Встретив сопротивление советских войск, они растекаются по фронту, отыскивая слабые места для удара и нового прорыва. Однако продолжающееся уже две недели наступление сейчас приостановилось: Москва отчаянно защищается на своих дальних подступах. Об этом откровенно говорят и солдаты и офицеры фашистской армии. Правда, у них есть полная уверенность, что через две-три недели они захватят Москву, у них даже есть приказ: «Ни один немецкий солдат не должен входить в город, последняя линия наступления — Московская Окружная дорога» — и что после этого для «очистки Москвы» в город будут введены заранее подготовленные части СС, но сейчас они и сами приостанавливают наступление, накапливая силы для нового удара…

Это были важные сведения. В неразберихе неустойчивого фронта было легче прорваться между немецкими клиньями.

В ночь на пятнадцатое октября рота Строгова сделала последний бросок к фронту. А на рассвете, в десяти километрах от Можайска, в направлении на город Рузу, сто пятьдесят человек, стреляя из винтовок, автоматов и ручных пулеметов, ударили с тыла на спешенные части немецкого 41-го моторизованного корпуса, готовившиеся к прорыву на Можайск. Удар был так стремителен и внезапен, что немцы не успели даже повернуть свои части для обороны. Рота вырвалась из немецких тылов, пройдя больше ста километров в полном составе, с оружием в руках.

К месту прорыва немедленно прибыли представители штаба Пятой армии, защищавшей Можайск. Рота была отведена под Рузу. Строгова задержали до прибытия штабистов.

Последовал короткий разговор с начальником штабной разведки.

— Кто командовал ротой?

— Я, рядовой Строгов.

— От кого получили последний приказ?

— От командира отдельного стрелкового батальона, в составе которого находилась рота майора Миронова.

— Укажите по карте ваш путь.

— Вот, — он вынул свою карту и положил ее на стол.

— Где, по вашему предположению, может находиться Миронов?

— Надеюсь, что он сумел вырваться. Во время последнего боя под Бедовой его оттеснили на север.

— Сколько у него было людей?

— Остатки двух рот и обоз с ранеными.

— Сколько было у вас в роте?

— Восемьдесят человек.

— Но фронт перешли сто пятьдесят?

— Я принимал в свою роту всех, кто выходил из окружения с оружием в руках.

— Могут ли среди принятых вами в роту быть засланные противником разведчики?