Страница 2 из 26
У Татава был глубокий порез под левым коленом и штаны перепачканы в желтой глине.
— А, чтоб тебе, чтоб тебе!.. — растерянно повторял он.
Наконец, он с жалким видом протянул колесо Фернану, а все остальные стали осматривать лошадь.
Фифи, любимая собачка Марион, недоверчиво обнюхивала картонный остов и серый, покрытый длинными шрамами живот.
— Ну, кажется, на этот раз дело плохо, — заявил удрученный Габи. — Вилка сломана начисто, оба конца… Неплохо ты поработал, Татав!
Татав опустил свою большую рыжую голову и засопел.
Ребята были подавлены и точно лишились дара слова. У Фернана было тяжело на душе. Его лошадка! Другой такой не найти! Марион положила руку Фернану на плечо.
— Твой отец, может быть, сумеет ее починить? — тихо сказала она. — Еще раз…
— Не знаю, — отозвался Фернан, покачав головой. — Вилка сломана, понимаешь? Большая поломка! Малыш Бонбон проливал горькие слезы.
— Всегда, всегда так! — жаловался он. — Как только приходит моя очередь прокатиться, так лошадь и ломают…
Габи участливо наклонился к самому младшему члену компании и глухим голосом сказал ему:
— Не плачь, Бонбон! В следующий раз ты прокатишься три раза вместо двух.
— Ну да! Не будет никакого следующего раза, — пролепетал Бонбон, обливаясь слезами. — Лошади-то ведь нет!.. На куски поломали.
Татав виновато втянул голову в плечи.
— Когда я увидел слева старика Зигона, я круто затормозил! — с отчаянием объяснял он. — Всякий бы так сделал.
— Ну да! Ты затормозил и прямо в него и угодил. Не могло быть иначе! — насмехался Габи. — Тормозить-то вот и не надо было!
Все смеялись, кроме Фернана и Марион. Фернан взял колесо и руль и медленно побрел домой, волоча за собой лошадь. Остальные следовали за ним на расстоянии, держа руки в карманах и обсуждая происшествие.
Кроме этих десяти ребят и нескольких кошек, перебегавших от двери к двери, в этот туманный предвечерний час на улице Маленьких Бедняков никого больше не было. Все взрослые мужчины находились на путях, в пакгаузах, в будках стрелочников или в мастерских. Женщины были на поденной работе в богатых домах Нового квартала или на Вокзальной площади, на базаре, который по четвергам бывал открыт до вечера.
Фернан осторожно прислонил лошадь к ограде и вернулся к друзьям.
— Я ее пока оставлю здесь, — сказал он. — Папа сразу увидит, когда придет. Если вилку можно починить, он починит…
— А что мы пока будем делать? — обратился к остальным Зидор. — Ведь всего четыре часа.
— Можно пойти на базар, — предложил Габи. — Я бы поел чего-нибудь.
Они повернулись к Марион: она была казначеем. Марион пошарила в карманах своего пальтишка, перешитого из старой мужской куртки. Кроме пальто на ней была коротенькая серая юбчонка, из-под которой торчали длинные, худые ноги, прямые, как палки.
— Денег как раз хватает, чтобы купить по одному «поляку» на каждого, — заявила она, пересчитав свои медяки. — Да и то, если мадам Машерель не потребует двадцати франков старого долга…
— Надо попросту послать кого-нибудь другого, — подал мысль Габи. — Негра она не знает: он в тех местах никогда не шляется… Сбегай-ка, Крикэ, мы тебя будем ждать у вокзала.
Негритенок помчался по улице Союзников, подбрасывая монетки на ладони. Он гордился своим поручением.
Булочная Машерель изготовляла кроме пирожков некое подобие пудинга, очень черного и клейкого, и продавала по десяти франков за кусок: это и были знаменитые «поляки». Цена высокая, но приторно-сладкое тесто тяжело ложилось на желудок и усыпляло голод.
Компания медленно пересекла сквер Освобождения — небольшую площадку пожелтевшего газона, обсаженную редким бересклетом. Впереди шли Габи с Зидором и Жуаном. За ними следовали Татав, Фернан и Бонбон. Еле волоча ноги, обиженный малыш слушал старшего брата, который в четвертый раз повторял историю о том, как он затормозил, увидев слева старика Зигона. Три девочки шли вприпрыжку сзади и весело пересмеивались, несмотря на то, что день был холодный и тоскливый.
Фифи перебегала от одной группы к другой, надеясь на ласку или дружеское слово. Это была маленькая желтенькая короткошерстная левретка с длинным, тонким, крысиным хвостом. Марион нашла ее, как и всех прочих своих собак, за огородами. Когда-то на этом месте были пруды, но они высохли и покрылись зарослями, густыми, как джунгли. Из всех окрестностей и даже из Парижа сюда привозили больных, искалеченных, умирающих собак и оставляли на произвол судьбы. А Марион их подбирала, вылечивала и потом раздавала железнодорожникам. Но никогда она не расставалась со своими питомцами так просто: она дрессировала их, и собаки становились ее преданными друзьями. Они всегда безошибочно узнавали ее негромкий, особенный свист и бежали к ней.
Можно сказать, что не меньше половины собак, живших в этом железнодорожном поселке, прошли через руки Марион. И стоило ей показаться, например, в Бакюсе, как за ней увязывалась целая ватага псов, радостно вилявших хвостами. На ее попечении всегда бывало не меньше двенадцати больных собак одновременно. Она кормила их сухими корками и всякими отбросами, которые собирала у лавочников. Всю свою кривоногую шелудивую свору она призревала в саду, в самой глубине, в ящиках из-под мыла. Это было немного похоже на крольчатник. Мадам Фабер, мать Марион, только пожимала плечами и поднимала глаза к небу, но мешать добрым делам своей дочери все же не решалась.
Компания была уже у самой площади, когда Габи обернулся и подмигнул остальным.
— Рубло здесь! — сказал он. — Я слышу его голос…
Все прибавили шагу.
Базар занимал всю площадь и захватил даже часть улицы Союзников.
Было туманно, и многие торговцы зажгли ацетиленовые лампочки. Пятна белого или золотистого света, падая на шумную толпу, придавали базару праздничный вид. Мощное пыхтение маневрирующих паровозов постоянно доносилось со стороны станции. По временам со скоростью девяносто километров в час проносился курьерский, и тогда от грохота сотрясался весь поселок.
Ребята затесались в толпу. Рубло со своим лотком расположился, как всегда, в другом конце площади, под розовыми фонарями кафе «Паризьен». Он надсаживал глотку, зазывая покупателей, но никто как будто не интересовался его машинками для чистки овощей. Это был противный субъект, с толстым желтым лицом, на котором были написаны лицемерие и подлость.
Как-то прошлым летом он вдруг стал орать, что Габи у него стащил зажигалку для газа, и Габи здорово влетело от инспектора полиции Синэ. А Габи ничего не брал: он вообще не был на это способен, и в его компании никогда не было воров. Чтобы покончить с этим делом, отец Габи, господин Жуа, который работал в депо механиком и весил не менее двухсот фунтов, пришел в следующий четверг на базар и при всех пригрозил Рубло обоими своими кулачищами. Этого было достаточно.
С тех пор каждый раз, когда Рубло приезжал со своим товаром в Лювиньи, Габи не отказывал себе в удовольствии прийти на базар со всей компанией поиздеваться над ним. Кроме того, было просто забавно послушать, как он зазывает покупателей. Щегольской вид торговца вызывал у покупателей подозрения.
Рубло внезапно увидел ребят, подходивших к его лотку.
— Наконец-то! Вот она, моя молодая публика! — закричал он притворно-добродушным тоном. — Вот они идут, ненастоящие знатоки! Они ничего не покупают, но они умеют ценить чудеса домашней техники. Становитесь полукругом, ребята! Не слишком близко только… Вот так! Я вам покажу мельницу Франсфикс, единственную в своем роде, неповторимую мельницу Франсфикс, совершенно незаменимую в хозяйстве. Это одновременно давилка для картофельного пюре, терка для сыра, резалка для овощей, мясорубка, ступка и дробилка. Ею можно пользоваться как угодно. Фабрикант специально направил меня сюда, чтобы я мог снабдить население этим чудом точной механики! Смотрите! Вот я беру морковку и начинаю…
Бонбон и Берта встали на цыпочки, чтобы лучше видеть.
— Он ничего не продаст, — насмешливо прошептала Марион. — Его машинки работают всего один раз. На другой день они годятся только для мусорного ящика.