Страница 76 из 84
В ночь с двадцатого на двадцать первое стреляли. Издалека трассы выглядели зеленоватыми пунктирными линиями. Кто-то на балконе Белого дома в мегафон предложил всем лечь на землю. Ребята из нашей сотни захохотали. Но вообще-то мы внимательно прислушивались к тому, что вещали с балкона каждый час. Это был единственный верный источник информации. То, о чем говорилось в толпе, казалось ужасным. Время от времени кто-нибудь из наших ребят покидал "родную заставу" и через час возвращался со свежими слухами. В Москве везде танки. Народ из троллейбусов строит баррикады. Эти гады-гэкачеписты заказали невероятное количество наручников. Потом Валерка Хренов, успевший раздобыть себе камуфляжную форму и совершавший по заданию штаба гражданской обороны разведывательные рейды, принес страшную весть. В тоннеле под Арбатской площадью произошла трагедия. Народ пытался остановить БТР-ы. Есть человеческие жертвы. В одних стреляли, других просто размазали БТР-ми по стенке тоннеля. Бесшабашного до того момента Хренова трясло, пока он рассказывал нам кошмарные новости. Мы молча слушали. Не перебивали. Не задавали вопросов. Вглядывались в его побледневшее, усталое лицо и отчаянно надеялись, что он врет. Или сам ничего толком не знает. Но нет, склонный к безобидным преувеличениям, сейчас Валерка не врал. Не похоже было. Стало страшно. Вот они, военные действия. Начались. Час-два - и до нас докатятся. Далекое воспоминание детства вдруг промелькнуло, исчезло, а затем снова, уже неторопливо и основательно выплыло из глубин памяти, заслонив на какую-то минуту действительность.
Перед глазами встал солнечный осенний день. Один из тех чудных дней "бабьего лета", прелесть которых остро ощущаешь даже в детстве. Мне было тогда двенадцать лет. Помнится, мы играли в "штандр". Или в "вышибалы"? Играли большой шумной компанией. Азартно. И потому ничего сначала не видели. Только отчаянная матерная ругань заставила нас остановиться. А непонятная возня, звуки ударов - обернуться. Совсем рядом дрались взрослые пьяные мужики. Довольно знакомая картина. И дерущиеся оказались хорошо знакомыми людьми. Но что-то в этой драке выглядело не так, непривычно. И потому мы не вернулись к игре, а стояли и смотрели, раскрыв рты. Хотя и рассмотреть толком что-либо было трудно. Мужики сгрудились в кучу. Тяжело матерясь, размеренно наносили удары невидимому для нас противнику. Потом над их головами взлетела чья-то рука и сверкнула на солнце. Уже после стало понятно, что сверкнула не рука, блеснул нож, стиснутый в руке. Но тогда никто из нашей команды ножа не заметил. Просто глаза сами собой следили, как опускалась эта рука - медленно и неотвратимо. Раздался глухой удар. И сразу наступила оглушительная тишина. Дерущиеся замерли. В этой страшной тишине прозвучал чей-то сдавленный стон. Мужики качнулись назад. Все так же молча расступились, пряча перекошенные ужасом лица. И мы увидели дядю Борю Саллахутдинова из нашего подъезда. Малорослый, крепенький, вечно пьяный татарин в несвежей белой рубахе навыпуск нетвердо стоял на широко расставленных ногах. Слегка покачивался. В спине у него торчал нож. Большой кухонный нож с деревянной ручкой. Это было так... так... Мы ошеломленно молчали. Дядя Боря тем временем завернул за спину левую руку и сам выдернул нож. Не упал. Стоял, слегка покачивался. В спине у него сквозь белую рубаху зиял красный треугольник.
- Кровь, - прошептал трясущимися губами Котов.
- И мясо, - тихо согласился Ремизов.
Они еще что-то обсуждали полушепотом, но я не слышала их. Плыла в тумане. И в этом тумане с трудом видела, как засуетились, забегали люди. Кто-то побежал вызывать "скорую", кто-то - за бинтами и ватой. Дядя Боря наконец упал. Его поднимали, держали. И все боялись, что земля с газона, куда он завалился, случайно попадет в рану. Потом надрывно сигналя примчалась "скорая помощь". Беднягу уложили на носилки. Увезли. А народ долго не расходился. Соседи стояли возле просыхающей на асфальте лужи крови и судачили, судачили. Я все никак не могла выплыть из одуряющего тумана. Кто мне был дядя Боря? Да никто. Сосед с пятого этажа. Я даже с его детьми, с Витькой и Алькой - моими ровесниками - никогда не общалась. А тут испугалась за него. Испугалась, что умрет. И этот кошмар терзал меня весь день. Только вечером, когда Алька вышла во двор и сообщила, что отец будет жить, туман в моем сознании стал рассеиваться.
И вот сейчас, когда Валерка рассказывал о происшествии, давно забытый ужас вновь охватил меня. Я боролась с собой изо всех сил, пытаясь стряхнуть липкий, леденящий мозги и душу туман.
Мужчины принялись учить Аню и меня, как быстро приготовить "коктейль Молотова" и куда лучше швырять бутылку с этим "коктейлем". "Дети полка" лет десяти-одиннадцати, которых в нашей сотне было трое, отправились добывать бутылки из-под вина с узким длинным горлышком. Их держать удобней. Еще Астащенко-младший, в той, вчерашней жизни, как и его отец, работавший агрономом, объяснял нам, куда следует пихнуть арматурный прут, чтобы танк или БТР больше не смогли перемещаться в пространстве. Астащенко-старший издалека гордо наблюдал за сыном, притворяясь, что смотрит не на него, а на молодых и хорошеньких женщин. Мы, молодые и хорошенькие, но чертовски уставшие, стояли с арматурными прутьями в руках, внимательно запоминали. Танкисты хохотали, глядя на это зрелище. Не знаю, что смешного они нашли. Нам с Аней было не до смеха.
Через несколько часов тревога улеглась. Поступили новые, более точные сведения. Погибло не восемь человек, а трое. Все - молоденькие мальчики. А БТР-ы не прошли. Их остановили. Потом и совсем развернули. Но вот в Кубинке высадился танковый десант. Полным ходом идет на Москву. И сразу кто-то кричал, что зато Кантемировская дивизия на нашей стороне.
У меня все смешалось в голове: лица, события, день, ночь. Хотелось спать. Ноги и руки наливались свинцовой тяжестью. Иногда от усталости я хотела реветь. Тогда начинало казаться, что наше пребывание здесь бессмысленно. Ну что мы можем против танков? У нас ведь кроме арматурных прутьев и десятка бутылок с бензином ничего нет. Достаточно взвода солдат с автоматами, чтобы разогнать всех собравшихся у Белого дома. И танки не нужны. Подобные мысли кого угодно повергнут в тоску. Эта грандиозная попытка хоть что-нибудь изменить в нашей жизни представлялась мне безнадежной. И спасал меня только неуемный Валерка Хренов. С ним вечно приключались непонятные и смешные истории. Он по горячим следам делился со мной своими приключениями. Я хохотала. И усталость ненадолго отступала. И наше общее дело не казалось больше безнадежным. Раз у меня, у Ани, у Астащенко, у Сашки, у многих других есть силы смеяться - значит не все потеряно.
Уходила постепенно и неопределенность. Это странное гражданское противостояние близилось к концу. Двадцать первого часть гэкачепистов полетела в Форос. Мириться с Горбачевым. Дураки. Им надо было мириться с народом. В Форосе их и прижали. В нашей сотне делались долгосрочные прогнозы. Хренов громко, на всю площадь, кричал: "No pasaran!". Все немного расслабились. Между бетонными блоками, перегородившими улицу, постоянно горел костер. Мы почти не отходили от него. Сидели кружком и рассказывали анекдоты. Да, именно анекдоты. Хохотали от души. В один из таких взрывных моментов мы дружно откинулись от огня и вдруг замерли. Между блоками и оградой парка цепочкой шли высокие, накачанные парни в камуфляжной форме необычного фасона и расцветки. Шли по доскам, битому стеклу, различным железкам, ступая неслышно, как тени. Словно плыли по воздуху над всем этим мусором. Ни шороха, ни какого-либо другого звука. У всех на поясе висела маленькая сумочка, похожая на сумку-"банан". И каждый держал правую руку в кармане, видимо, пряча что-то. Мы просто оцепенели. Молча следили за этими парнями. Только Хренов, почти не разжимая губ, прошептал: