Страница 5 из 41
Опять вошел старик рассыльный с машинописными страницами. мюнцер подклеил их к транспаранту с речью канцлера и продолжал править.
— Вы осуждаете равнодушие вашего коллеги, — сказал фабиан господину мальмю, — а что вы еще делаете?
Редактор торгового отдела улыбнулся, правда, одними губами.
— Я тоже лгу, — отвечал он, — но я это сознаю. сознаю, что система наша порочна. хозяйство тоже, это и слепому видно. но я преданно служу этой порочной системе. ибо в рамках порочной системы, в распоряжение которой я отдал свой скромный талант, неправильные мерки, естественно, считаются правильными, а правильные, конечно, неправильными. я сторонник железной последовательности, и, кроме того, я…
— …Циник, — бросил мюнцер, не подымая головы. мальмю пожал плечами.
— Я хотел сказать, трус. это гораздо точнее. мой характер недотягивает до моего разума. я искренне об этом сожалею, но уже ничего не могу с собой поделать.
Вошел доктор заблудший и заговорил с мюнцером о том, какие сообщения выбросить из номера и какие вместо них вставить в хронику на основании последней почты. это в самом деле оказались два пожара на чердаках. в женеве было брошено несколько туманных слов по поводу немецкого меньшинства в польше. министр сельского хозяйства посулил крупным ост-эльбским землевладельцам повышение тарифных ставок. следствие по делу директоров городского торгового ведомства приняло совсем неожиданный оборот.
— А как мы озаглавим речь рейхсканцлера? — спросил мюнцер. — думайте, господа! десять пфеннигов за удачный заголовок. ее уже пора сдавать в набор! если матрицы запоздают, у нас опять выйдет скандал с печатником.
Молодой человек думал так напряженно, что у него даже вспотел лоб.
— «Канцлер требует доверия», — предложил он.
— Посредственно, — заметил мюнцер, — возьмите-ка стакан и выпейте глоток вина!
Молодой человек незамедлительно последовал его совету.
— «Германия, или леность сердца», — сказал мальмю.
— Не говорите глупостей! — закричал политический редактор. синим карандашом он вывел крупные буквы заголовка и сказал: — десять пфеннигов мои.
— Что вы там написали? — спросил фабиан. мюнцер нажал на кнопку звонка и патетически
Произнес:
— «Оптимизм — наш долг, — говорит канцлер».
Рассыльный забрал бумаги. редактор торгового отдела, ни слова не говоря, сунул руку в карман и бросил на стол десятипфенниговую монетку. его коллега удивленно поднял глаза.
— Этим я начинаю акцию, которая нам срочно необходима, — заявил мальмю.
— Какую такую акцию?
— Предлагаю вернуть вам деньги за ваше обучение, — сказал мальмю; заблудший сдержанно рассмеялся и ринулся к зазвонившему телефону.
— Абонент хочет кое-что узнать, — немного спустя сказал он и прикрыл рукой микрофон. — они там сидят за своим столиком и спорят, как надо говорить: столяр или столяр.
Мюнцер отобрал у него трубку.
— Минуточку, — сказал он. — мы сейчас дадим вам точный ответ. — затем кивнул заблудшему и прошептал — живо в литературный отдел!
Молодой человек бросился вон из комнаты, тут же вернулся и пожал плечами.
— Я только что узнал: говорить следует столяр. пожалуйста. спокойной ночи. — мюнцер положил трубку на рычаг, покачал головой и сунул в карман монетку мальмю.
Потом они сидели в финном погребке, по соседству. мюнцер попросил одного из наборщиков, по пути домой, занести ему гранки, чтобы еще раз проверить, все ли в порядке. он рассердился из-за нескольких опечаток и порадовался заголовку на первой полосе. к их столику подошел штром, театральный критик.
Пили они исправно. юный заблудший был уже здорово пьян. штром, критик, сравнивал именитых режиссеров с оформителями витрин, современный театр представлялся ему симптомом падения капитализма, а когда кто-нибудь замечал, что сейчас, мол, нет драматургов, штром уверял, что кое-какие все же есть.
— Вы уже на взводе, — сказал мюнцер, едва ворочая языком, и штром залился беспричинным смехом.
Фабиан между тем выслушивал (нельзя сказать, чтобы по доброй воле) разъяснения мальмю касательно краткосрочных займов.
— Во-первых, государство и экономика еще шире откроют доступ иностранному капиталу, — уверял редактор, — во-вторых, достаточно одной трещины, и вся эта лавочка рухнет. если в один прекрасный день из обращения будут изъяты большие суммы, все мы пойдем ко дну — и банки, и города, и концерны, и государство.
— Но в газете вы ничего об этом не пишете, — вставил заблудший.
— Я содействую последовательному проведению любой нелепости. все, что принимает гигантские масштабы, импонирует. даже глупость. — мальмю разглядывал молодого человека. — выйдите-ка отсюда, у вас костюм не в порядке.
Заблудший уронил голову на стол.
— Переходите в спортивную редакцию, — воскликнул мальмю. — этот жанр не будет предъявлять особых требований к вашей нежной душе.
Заблудший встал, пошатываясь, прошел через залу к задней двери и скрылся.
Мюнцер, сидевший на диване, вдруг заплакал.
— Я свинья, — пробормотал он.
— Типично русская атмосфера, — констатировал штром. — алкоголь, самобичевание, слезы взрослых мужчин.
Он растроганно погладил лысину политика.
— Я свинья, — бормотал тот. и упорно стоял на своем.
Мальмю улыбнулся фабиану.
— Государство поддерживает не приносящих ему дохода аграриев. государство поддерживает предприятия тяжелой индустрии. их продукцию оно поставляет за границу по убыточным ценам, в пределах же своей страны продает выше ее стоимости на мировом рынке. сырье обходится дорого, фабрикант сокращает заработную плату рабочим. государство ускоряет снижение покупательной способности трудящихся налогами, которые оно не решается взвалить на имущий класс. капитал и без того миллиардами утекает за границу. разве это не есть последовательность? разве в этом безумии нет своей методы? тут любому авантюристу карты в руки!
— Я свинья, — бормотал мюнцер, ловя слезы выпяченной нижней губой.
— Вы переоцениваете себя, уважаемый, — сказал редактор отдела торговли.
Мюнцер, продолжая плакать, скорчил обиженную физиономию. он был явно оскорблен, что ему мешают быть тем, кем он считал себя, правда, только под мухой.
Мальмю азартно продолжал разъяснять ситуацию.
— Техника ускоряет рост производства и резко сокращает численность рабочих. покупательной способности масс грозит скоротечная чахотка. в америке сжигают хлеб и кофе, иначе они чрезмерно упадут в цене. во франции виноградари жалуются, что урожай слишком обилен. вы только представьте себе! люди в отчаянии от того, что земля хорошо родит! излишки хлеба, а другим жрать нечего! если молния не поразит этот мир, грош цена всем историческим прогнозам.
Мальмю, пошатываясь, встал и постучал по стакану. все на него взглянули.
— Господа, — воскликнул он, — я хочу произнести речь! кто против, прошу встать!
Мюнцер с усилием поднялся.
— Прошу встать и покинуть зал, — крикнул мальмю.
Мюнцер сел. штром рассмеялся. мальмю начал свою речь:
— Если бы то, чем страдает сейчас наш почтеннейший земной шар, относилось к отдельному человеку, мы бы сказали: у него паралич. всем вам, без сомнения, известно, что этот тяжкий недуг, равно как и его последствия, нуждается в радикальнейшем лечении, которое либо спасает, либо убивает больного. а что делают с нашим глобусом? отпаивают его настоем ромашки. все знают, этот напиток полезен, хотя и ничему не помогает. но зато не больно. люди думают: поживем — увидим, а размягчение мозгов между тем зашло уже так далеко, что дальше некуда.
— Да бросьте вы эти отвратительные медицинские сравнения, — взмолился штром, — я их не перевариваю.
— Хорошо, оставим медицинские сравнения, — сказал мальмю. — мы не погибнем ни из-за сверхобычной подлости некоторых наших современников, ни из-за того, что многие из них в общем-то идентичны тем, кто управляет нашим шариком. а погибнем мы от всеобщего душевного комфорта. мы хотим, чтобы все изменилось, но не хотим меняться сами. «какое мне дело до всех этих людей?» — думает каждый, сидя в качалке. а между тем деньги оттуда, где их много, путем различных махинаций, перекочевывают туда, где их мало. спекуляции и процентным начислениям не видно конца, а улучшению не видно начала.