Тревожные ночи

— А что, разве он уже созрел? — оживился Никулае, и личико его радостно засияло.

— Я знаю один виноградник, где уже есть созревшие грозди! — солгал я ему.

Так мы и пошли в поле искать отца…

Все утро мы бродили по пыльным дорогам, пробирались через кукурузные заросли и виноградники, ходили по пустынному жнивью, заросшему осотом и ежевикой. Никулае устал и начал плакать. Всякий раз, когда я видел, что он теряет терпение, я брал его за руку и, хотел он того или нет, тащил за собой. К полудню, страшно усталые, мы сели в тени под развесистым деревом. Я отщипнул, маленький кусочек мамалыги, которую берег для отца, и дал Никулае. Пока Никулае ел, я продолжал искать отца в близлежащей кукурузе. Мне казалось, что я вот-вот увижу его где-нибудь на краю поля.

«Эх, отец, отец, если бы ты знал, что мы здесь, рядом с тобой!» И вдруг я подумал: «Смогу ли я узнать его после стольких лет разлуки?» Какое-то непонятное чувство подсказывало мне, что я узнал бы его и спустя десять лет даже среди тысячи людей, и эта мысль побудила меня продолжить поиски. Между тем маленький Никулае, поев мамалыги, заснул, растянувшись тут же, на земле. Я решил подождать, пока он проснется.

Наконец мы вышли в поле. Но и там нам не повезло: мы встретили группу ребят; они пасли овец. Это были сынки богачей: Боблете, Тукалиу, Мэдэраке. Они испуганно выскочили из кукурузы, за ними кинулись овцы. Когда же ребята подбежали к нам, один из них крикнул:

— Чего испугались? Никого же там не было! Просто ветер подул, вот кукуруза и зашуршала!

— Был, говорю тебе, был! — настаивал другой. Лицо его было белое как мел. Он, видно, очень испугался. — Своими глазами видел!

Овцы сгрудились в тени под деревом, мы же отошли немного в сторону. Один парень из семьи Тукалиу (он был всего на год старше меня) бросился ко мне и толкнул меня в грудь.

— А вы-то что тут стережете? А? Может, с отцом задумали встретиться? — закричал он.

— А тебе какое дело до моего отца? — в гневе воскликнул я, схватив его за руку. — Мой отец на фронте, четыре года воюет, а вот твой сидит дома из-за того, что три погона [2] свеклой засадил.

— Ха-ха-ха… — засмеялся он. — На фронте! Ну-ка скажи им, Мэдэраке, что тебе говорили ребята из Кэтины!

Мэдэраке сказал, что два дня назад в окрестностях соседнего села Кэтина видели дезертира. Его встретили под вечер ребята, гнавшие в село овец… Увидев его, они прямо застыли на месте, даже пикнуть не посмели. Он остановил овей, отвязал от пояса котелок, надоил в него молока и медленно, не отрываясь от котелка, выпил. Затем надоил еще раз, также размеренно выпил, а надоив в третий раз, скрылся в кукурузном поле, из которого вышел… Мэдэраке говорил, что в нем нельзя было узнать человека, так сильно он оброс.

— Слышал, а? — набросился на меня Тукалиу.

— Откуда ты знаешь, что это мой отец? — выкрикнул я.

— Люди говорят…

— А иди ты со своими людьми, — огрызнулся я и, взяв за руку Никулае, пошел прочь.

В надежде встретить отца мы до самого позднего вечера бродили по кукурузе вокруг развесистого дерева, вздрагивая при каждом порыве ветра. Одной рукой я держал под мышкой ранец с холодной мамалыгой, другой сжимал потную от усталости ручонку Никулае.

Домой мы вернулись лишь к ночи. Никулае плакал. Мы очень устали, ноги были расцарапаны жнивьем и колючками ежевики. Я боялся встретить дома мать. Она обязательно стала бы расспрашивать меня, где мы были, а мне не хотелось признаваться, что я слышал ее разговор с тетей Линой. Но мама домой еще не приходила. Едва я отпер дверь и вошел в сени, как сразу же увидел на стене отсвечивающий серебром серп матери. Мне стало ясно, что мама в этот день не ходила жать к Франгополу: она, как и мы, пошла в поле искать отца…

Когда мать вернулась домой, мы уже спали. Но я проснулся, услышав, как она ложится в постель. Мама несколько раз тяжело вздохнула, обхватив голову обеими руками, потом, приподнявшись на локте, ласково погладила нас по голове. Затем она снова легла и, казалось, заснула. А у меня почти совсем пропал сон. В этот вечер луна поднялась рано, яркий свет ее падал прямо в окно нашей комнаты. Я опять вспомнил об отце и посмотрел на его фотографию, видневшуюся в серебряных лучах луны. Широко раскрыв глаза, я смотрел на фотографию. Потом я заметил, что и мама смотрит на нее.

Через некоторое время, когда сон вот-вот готов был овладеть мной, я, как и в прошлую ночь, услышал легкое шарканье ног у нашего дома. Послышался тихий стук в окно. Мама вздрогнула, посмотрела в окно и поднялась. Потом она рукой сделала кому-то снаружи знак войти.

Это опять была тетя Лина. Войдя в комнату, она подозрительно осмотрелась, потом робко присела на край кровати рядом с мамой. В темноте я видел лишь ее спину и залитое лунным светом лицо мамы. Я считал, что наша мама и сейчас еще красива и что она была самой красивой девушкой на селе, когда на ней женился отец. Но в этот момент она мне казалась такой красивой, как никогда. Мама приподнялась на локте, и ее распущенные волосы рассыпались по спине и по плечам, словно поток воды. Чуть удлиненное белое лицо при лунном свете было еще белее. Лишь нахмуренные брови выдавали ее озабоченность, а слабый блеск глаз говорил о той ненависти, которая затаилась в ее душе. Мама вопросительно взглянула на тетю Лину; та казалась еще более перепуганной, чем в прошлую ночь. Тетя Лина сунула руку за пазуху и вытащила оттуда небольшой ножичек с деревянной ручкой в виде маленькой рыбки. Он блестел, как осколок зеркала.

— Флоаре, — услышал я взволнованный шепот тети Лины. — Узнаёшь?

Мама дрожащей рукой взяла ножик и стала внимательно рассматривать его, повернувшись к освещенному луной окну. Потом, продолжая держать ножик в руке, она посмотрела на тетю Лину и упавшим голосом произнесла:

— Его!

— И я думаю, что это ножик Кристаке! — пролепетала тетя Лина.

— Откуда он у тебя? — с внезапной горячностью нетерпеливо спросила мама.

— Я его нашла в нашем шалаше, что стоит на холме.

Мама поспешно встала с постели и присела на край кровати рядом с тетей Линой, не выпуская ножичек из руки.

Тетя Лина я мать стали шептаться еще тише, так, что мне пришлось приложить немало труда, чтобы понять, о чем они говорят.

— Знаешь, в прошлом году у нас там была бахча, вот мы и сделали для от на шалаш из камыша. Он и по сей день стоит там, может быть, в будущем году пригодится… Сегодня на рассвете мы были там. Подъехали к нему на телеге — мы хотели спрятать в нем бочонок с водой и еду… Первым соскочил с телеги отец. Он сразу же увидел перед шалашом свежие следы костра — черные, еще тлеющие головешки. Вокруг было разбросано несколько зеленых сердцевин от початков кукурузы… Отец, потрогал пепел и проворчал: «Черт возьми, только что ушел… еще теплый!» Мне, — продолжала тетя Лина, еще больше воодушевляясь, — вдруг пришло в голову, что это был Кристаке! Думаю, он знает это место, вот и ночевал здесь, да и кукурузу, конечно, ел он… Я спрыгнула с телеги, взяла бочонок с водой и первая вошла в шалаш. Внутри на полу лежало несколько развязанных снопов. На них, видно, он спал: на соломе след остался. Я поставила бочонок на землю и вдруг почувствовала под ногой холодок железа. Роюсь в соломе… и что же ты думаешь? Нахожу вот этот ножичек! Как только я увидела его, сразу же вспомнила, что у Кристаке был точно такой же…

— Он купил его еще до войны на ярмарке в Олтенице, — прервала ее мама так спокойно, что я даже удивился. И тут мне стало ясно: теперь она почти не сомневалась, что дезертир, о котором говорит все село, не кто иной, как наш отец.

Через некоторое время она снова взглянула на тетю Лину и спросила:

— Кто еще видел ножик?

— Никто, — заверила ее тетя Лина. — Как только я нашла его, сразу же спрятала. Отец вошел в шалаш и нахмурился, увидев, что кто-то ночевал здесь и смял снопы.

Но потом пробормотал: «Бедняга! Видно, какой-нибудь беглый человек».

2

Погон — мера поверхности, равная 5012 м2