Тревожные ночи

— Жерка! — крикнул я, забывая о всякой осторожности, дрожа как в лихорадке. — Беги! Пошли ко мне Нану, замени его у пулемета.

Жерка кинулся к ложбинке, и его мгновенно поглотила тьма. Я вышел на край поля, мне нужно было поговорить с Наной с глазу на глаз. «Есть только одно спасение для него — бегство, — думал я. — Схорониться пока что в кукурузе или перебраться этой же ночью через наши позиции, бежать в горы. Иного спасения нет». Но я знал, как упрям Нана. Захочет ли он прятаться? Не взбредет ли ему в голову пойти напролом, встретиться лицом к лицу с гитлеровцами и с этими из военного трибунала? Снова предстала передо мною мучительная и страшная картина: карательный отряд, и Нана перед ним с гордо вскинутой головой…

От ложбинки отделилась тень — какой-то человек быстро вскарабкался по склону и побежал через поле. Я сделал несколько шагов ему навстречу и тихо позвал:

— Нана! Нана! Сюда!

Но это был не Нана. Это был насмерть перепуганный Жерка. Он все время оглядывался, как будто его кто-то преследовал.

— Нана сбежал, господин сержант! — крикнул он прерывисто. — К русским!

Сообщение Жерки поразило меня как громом. Когда мы оба пришли в себя, наши глаза невольно обратились в сторону советского фронта. Там, за этой непроницаемой тьмой, скрылся Нана. Да, он выбрал другой, более верный путь к спасению, путь, о котором я не осмелился даже подумать.

Я приказал Жерке притащить пулемет на край поля, где находилась наша боевая позиция, и расположил бойцов в укрытиях вокруг него. Всю ночь мы пристально всматривались в темноту и настороженно прислушивались. Бегство Наны явилось для всех неожиданностью, никто не знал, что он «убрал» от колодца немцев. Один только Жерка время от времени ворчал, выражая вслух свое осуждение. Остальные молчали. Это было самым красноречивым свидетельством того, что в глубине души они радуются за Нану.

А Чиоча, который не очень-то соображал, что он говорит, прямо выразил свое восхищение, воскликнув:

— Молодец Нана!

— Говорят, — осмелился высказаться и Александру Кэлин, — что тем, кто добровольно переходит через фронт, ничего не угрожает.

— И другим ничего не угрожает, — вскочил вдруг Пынзару. — Мне это сказал один… он вернулся оттуда.

— Ему это сказал один! — злобно расхохотавшись, передразнил его Жерка. — Как будто неизвестно, кто такие большевики! Они с тебя шкуру сдерут живьем!

На мгновение все растерянно замолчали.

— Глупости! — отрезал вдруг Чиоча. — Офицерская брехня. Разве у них нет бога?

Ему никто не ответил. Нас одолевали сомнения. Немного погодя робко, словно боясь нарушить наше молчание, Кэлин снова задал вопрос Пынзару:

— А что рассказал тот? Как он спасся? Бежал?

— Нет, — возразил Пынзару. — Зачем бежать? Они его отпустили. — Пынзару вылез из укрытия, подполз к нам поближе и продолжал: — Вот как это было. Он попал в плен вместе с другими во время нашей атаки. Сутки их продержали на каком-то вокзале в тылу. А когда стали грузить в вагон для отправки в лагеря, Бицэ — так его звали — вышел из шеренги, упал к ногам советского офицера и стал причитать, что у него пятеро детей, и все мал мала меньше, что, если он умрет, умрут и они… что он бедняк, безземельный… Он разжалобил советского офицера, и тот велел ему отойти в сторону и не отправил в лагерь… Несколько дней спустя офицер вызвал к себе Бицэ, усадил за стол, угостил честь честью: водкой, хлебом, ветчиной, папиросами. Понимаете — пленного!.. Затем стал его расспрашивать про то, про се… Про хозяйство и детей, про землю, словом, про житейские дела. Про фронт — ни словечка. «Напрасно вы хотите вернуться, — сказал он потом. — Все равно немцев мы разобьем, зачем же вам умирать зря? Или вы хотите отдать свою жизнь за немцев?..» «Ну нет, — признался Бицэ, потому что там ему некого было бояться. — Моя бы воля, зубами б их разорвал!..» «Вот видите, так зачем же вы тогда хотите вернуться? — снова спросил его офицер. — Разве вам не надоела война?» Бицэ сжал голову руками и ничего не ответил. «Здесь ваша жизнь в безопасности…» — продолжал офицер. «Какая жизнь? — пробормотал Бицэ. — Уж это оставьте, я ведь знаю…» «Что вы знаете?» — ласково спросил офицер. Бицэ молчал, он боялся сказать, что остальных-то пленных увезли, чтобы прикончить. Но в конце концов ему пришлось это выложить. «Ага, вот оно что», — сказал офицер и задумался. Бицэ сидел ни жив ни мертв, а офицер все молчал и курил папиросу за папиросой. Лицо его потемнело. Затем он встал и медленно, тяжело ступая, обошел стол. У Бицэ душа оледенела от страха. Но офицер дружески положил ему руку на плечо и спросил: «А вы знаете кого-нибудь из военнопленных, которых тогда увезли?» «Еще бы, как не знать! — вскочил Бицэ, немного успокоенный. — Ведь всю нашу роту взяли в плен». «Ах так, — произнес офицер с удовлетворением. — Хорошо, хорошо!» Он открыл дверь и позвал бойца: «Вы возьмете товарища Бицэ, — приказал он (Слышите, «товарища», — таинственным шепотом подчеркнул Пынзару), — и отвезете его в лагерь. Останетесь там дня три, а потом вернетесь и догоните нас». И он тут же написал приказ и велел им готовиться в путь.

Пынзару неожиданно прервал свой рассказ и припал к земле. Не знаю, что померещилось немцам, потому что даже ветерок не шелохнулся этой ночью, но они вдруг снова открыли ураганный огонь. Мы моментально рассыпались по своим укрытиям и стали зорко всматриваться в темноту. Земля, казалось, сотрясалась до самого основания. Устрашающе ревел воздух, заставляя нас дрожать, как в лихорадке. Тьму разрывали огненные взрывы. За какие-нибудь мгновения тысячи и тысячи снарядов обрушились на русские позиции. И вдруг бомбардировка стихла так же внезапно, как и началась. Тишина и тьма стали как будто еще глубже, еще непроницаемее.

— Испытывают пушки, — пробормотал Жерка. — Пристреливаются.

— Как бы не так, — возразил Кэлин. — Трусят. Испытывают русских. А ну, Пынзару, давай дальше!

Пынзару приподнялся на локте и продолжал:

— Через неделю Бицэ вернулся в сопровождении того же вестового. Снова встретился с офицером. «Ну как, товарищ Бицэ?» — спросил тот. Бицэ ничего не оставалось, как признаться, что все россказни об убийстве пленных — ложь, потому что он в лагере всех своих ребят нашел живехонькими. «Ну, товарищ Бицэ, — снова спросил офицер, — и сейчас вы все еще хотите уехать?» Бицэ стало стыдно, и он сразу не ответил. А потом стал беспомощно лопотать: «Видите ли, господин офицер, я беспокоюсь о своих… я так по ним соскучился…». «Значит, все же хотите ехать, — понял его офицер. — Хорошо». И он снова позвал того же бойца. «Ночью, — приказал он ему, — вы возьмете товарища Бицэ и переправите его через линию фронта, проведете по ту сторону наших позиций и отпустите».

— Да что ты говоришь! — вырвалось у Чиочи.

— Врешь ты все! — угрожающе набросился на Пынзару Жерка.

— Лопни мои глаза, если вру, — заверил тот шепотом. — Так оно было на самом деле. Да, еще! Перед уходом офицер подал Бицэ руку и сказал на прощание: «До свидания, товарищ Бицэ! Быть может, и встретимся после войны». «Да услышит вас господь, — сказал Бицэ. — Я был бы рад принять вас у себя дома как гостя, господин офицер…» В ту же ночь Бицэ появился перед нашими окопами с поднятыми руками. Когда наши его увидели, они перекрестились, как будто он вернулся с того света. Офицерам он наврал, что бежал из лагеря. Но солдатам рассказал вою правду. Несколько дней спустя он бежал в леса… А солдаты взвода, в который он был направлен, все перешли к русским.

Шепот Пынзару стих, поглощенный мертвой тишиной ночи. Мы сидели не шелохнувшись. Темнота над русскими позициями уже не казалась нам такой таинственной и непроницаемой. Все мы смотрели туда с надеждой, смутной, трепетной, все еще тревожной.

— Черт бы его побрал! — пробурчал Чиоча. — И почему он, дурак, вернулся!

Больше никто не проронил ни слова. Ближе к рассвету мы отошли в глубь поля. Нас страшили теперь не русские пули, а переворот, происшедший в наших душах.