Приключения Перигрина Пикля

Этот обстоятельный рассказ, как ни был он удивителен, не изменил ни на секунду выражения лица мистера Пикля, который, выслушав его до конца, вынул изо рта трубку и сказал с видом весьма проницательным и глубокомысленным.

— Полагаю, что он из корнуэльских Траньонов. А какова его супруга?

— Супруга! — воскликнул трактирщик. — Черт побери! Вряд ли он женился бы на царице Савской! Сэр, он своим собственным служанкам не позволяет спать в крепости и выгоняет их каждый вечер в сарай, прежде чем назначить вахту. Господь да помилует душу вашей чести, он, так сказать, очень чудаковатый джентльмен. Ваша милость увидали бы его раньше, потому что, когда он здоров, и он и мой добрый мистер Хэтчуей приходят сюда каждый вечер и выпивают по две кружки рому. Но вот уже две недели как он прикован к дому мучительным приступом подагры, который, могу заверить вашу милость, обходится мне в добрый пенни.

В уши мистера Пикля ворвался в этот момент странный шум, повлиявший даже на мускулы его лица, которое немедленно выразило тревогу. Сначала эти звуки напоминали крик перепелов и кваканье лягушек, но когда шум приблизился, ему удалось различить членораздельные звуки, произносимые весьма энергически, с такими модуляциями, каких можно ждать от человека, у которого ослиная глотка. Это не было ни речью, ни ржаньем, но удивительным сочетанием того и другого, выражавшимся в произнесении слов, абсолютно непонятных нашему недоумевающему купцу, который только что раскрыл рот, чтобы выразить свое изумление, как вдруг трактирщик, встрепенувшись от знакомых звуков, воскликнул: «Тысяча чертей! Не жить мне на свете, если это не коммодор со своими приближенными!» — и принялся вытирать передником пыль с кресла, стоявшего возле очага и почитаемого неприкосновенным из внимания к удобствам и комфорту сего немощного командира. Пока он занимался этим делом, голос еще более грубый, чем первый, заревел:

— Хо! Дом, э-хой!

В ответ на это трактирщик, прижав обе руки к вискам и заткнув большими пальцами уши, издал такой же рев, какому научился подражать:

— Хилоэ!

Голос раздался снова:

— А нет ли у вас на борту какого-нибудь адвоката?

Когда хозяин трактира ответил: «Нет, нет!» — человек, которого принимали столь необычно, вошел, поддерживаемый своими двумя подчиненными, и явил собой фигуру, во всех отношениях отвечающую странному его нраву. Ростом он был не меньше шести футов, хотя от долгой жизни на борту у него развилась привычка горбиться; цвет лица был красновато-бурый, а лицо обезображено широким шрамом, пересекавшим нос, и куском пластыря, закрывавшим один глаз. Когда с большими церемониями усадили его в кресло, трактирщик принес ему поздравления с вновь обретенной возможностью выходить из дому и, шепнув ему имя другого гостя, о котором коммодор уже знал понаслышке, отправился приготовлять с величайшей поспешностью первую порцию его любимого напитка, в трех кружках, ибо каждому предназначалась его доля, причем лейтенант уселся по соседству с незрячим глазом своего командира, а Том Пайпс, соблюдая дистанцию, с большой скромностью занял место сзади.

После паузы, длившейся несколько минут, разговор начал сей грозный начальник, который, устремив свой единственный глаз на лейтенанта, обратился к нему с суровой миной, не поддающейся описанию:

— Лопни мои глаза! Хэтчуей, я всегда считал вас сносным моряком, который не опрокинет нашей кареты в такую тихую погоду. Проклятье! Не говорил ли я вам, что мы наскочим на мель, и не просил ли вас натянуть подветренную вожжу и держать круто к ветру?

— Да, — отвечал тот с лукавой усмешкой, — признаюсь, что вы дали такой приказ после команды держать курс на столб, а затем карета легла на бок и не могла выпрямиться.

— Я дал команду держать курс на столб?! — закричал командир. — Лопни мое сердце! Ну и мошенник же вы, если говорите мне это прямо в лицо! Разве я командовал каретой? Разве я стоял у штурвала? — Нет, — отвечал Хэтчуей, — признаюсь, не вы стояли у штурвала, но тем не менее вы командовали, а так как вы не могли определить, где берег, будучи слепы на подветренный глаз, то мы и напоролись на мель, прежде чем вы успели сообразить, в чем дело. Пайпс, который стоял на корме, может засвидетельствовать истину моих слов.

— Отсохни мои ноги! — вскричал коммодор. — Наплевать мне на все, что вы с Пайпсом скажете. Вы пара мятежных… Больше я ничего не скажу, но вы меня своими снастями не опутаете, будьте вы прокляты! Я тот, кто научил вас, Джек Хэтчуей, сплеснивать канат и восставлять перпендикуляр.

Лейтенант, который был хорошо знаком с манерой своего капитана, не пожелал продолжать перебранку и, взяв кружку, выпил за здоровье незнакомца, который очень учтиво ответил на эту любезность, не пытаясь, однако, принять участие в разговоре, прерванном длительной паузой. В этот промежуток времени остроумие мистера Хэтчуея проявилось в различных шутках над коммодором, которого, как он знал, опасно было раздражать каким-нибудь иным способом. Находясь вне поля его зрения, он безнаказанно похищал у коммодора табак, пил его ром, корчил гримасы и, выражаясь вульгарно, подмигивал, указывая на него, к немалому удовольствию зрителей, не исключая и самого мистера Пикля, который обнаруживал явные признаки удовлетворения при виде этой искусной морской пантомимы.

Тем временем гнев капитана постепенно остыл, и ему угодно было пожелать, чтобы Хэтчуей, названный фамильярно и дружески уменьшительным именем Джек, прочел газету, лежавшую перед ним на столе. Это пожелание было выполнено хромым лейтенантом, который, повысив голос, что, казалось, предвещало нечто из ряда вон выходящее, прочитал среди прочих заметок следующую: «По нашим сведениям, адмирал Бауер в ближайшее время возводится в звание британского пэра за выдающиеся заслуги во время войны, в особенности в последнем бою с французским флотом».

Траньон был как громом поражен этим известием. Кружка выпала у него из рук и разбилась вдребезги; глаз его засверкал, как у гремучей змеи, и прошло несколько минут, прежде чем он мог выговорить:

— Стоп! Гоните эту заметку еще раз!

Едва она была прочтена вторично, как он вскочил, ударив кулаком по столу, и в бешенстве и с негодованием воскликнул:

— Лопни мое сердце и печень! Это сухопутная ложь, я утверждаю, что это ложь от спритсель-реи до бизань-топсель-реи! Кровь и гром! Уиль Бауер — пэр королевства! Парень, которого вчера еще никто не знал! Да он едва может отличить мачту от яслей! Сопливый мальчишка, которого я сам поставил под ружье за то, что он таскал яйца из курятника! А я, Хаузер Траньон, командовавший судном прежде, чем он научился считать, я, видите ли, отстранен и забыт! Если таково положение дел, стало быть есть гнилая доска в нашей конституции, которую следует вытащить и починить, лопни мои глаза! Что до меня, то я не из этих ваших морских свинок! Я не получал повышения по службе с помощью парламентских связей или красивой шлюхи-жены. Я не стремился обогнать более достойных людей, я не разгуливал важно по шканцам в обшитом кружевами кафтане и этих штуках — как они там называются — у рукавов. Отсохни мои ноги! Я был работящим человеком и прошел все ступени на борту, начиная с помощника кока и кончая командиром судна. Эй вы, Танли, вот вам, мошенник, рука моряка!

С этими словами он завладел рукою трактирщика и почтил его таким пожатием, что тот заорал во весь голос, к величайшему удовольствию коммодора, чье лицо слегка прояснилось благодаря этому признанию его силы.

— Они поднимают чертовский шум из-за этой стычки с французами, но, клянусь, это была всего-навсего драка с провиантским судном по сравнению с теми боями, которые мне случалось видеть. Был старый Рук и Дженингс и еще один — будь я проклят, если его назову, — которые знали, что значит бой. Что до меня самого, то я, видите ли, не из тех, кто занимается похвальбой, но если бы пришлось мне воспевать себе самому хвалу, кое-кто из этих людишек, которые задирают нос, остались бы, как говорится, в дураках; им стыдно было бы поднять свой флаг, лопни мои глаза! Как-то я пролежал восемь склянок борт о борт с «Флаур де Лаус», французским военным кораблем, хотя орудия на нем были тяжелее, а команда на сотню человек больше, чем у меня. Эй вы, Джек Хэтчуен, черт бы вас побрал, чего вы ухмыляетесь? Если вы об этом никогда еще не слыхали, вы думаете, что я сказки рассказываю?