Малыш

— Послушай, Жак, что с тобой? — спросил я, взяв его за руку. — Разве твои шансы там плохи?..

— Да, плохи… — ответил бедный малый разочарованным тоном.

— Но все-таки в чем же дело? Может быть, Пьерот что-нибудь заметил? Мешает вам любить друг друга?!

— О, нет, Даниэль, Пьерот ничему не мешает… Но она меня не любит и не полюбит никогда.

— Что за фантазия, Жак! Как можешь ты знать, что она никогда тебя не полюбит?.. Разве ты признавался ей в своей любви?.. Ведь нет?.. Но тогда…

— Тот, кого она любит, ничего ей не говорил… ему не надо было говорить для того, чтобы его полюбили…

— Но неужели же ты думаешь, Жак, что этот флейтист?..

Жак точно не расслышал моего вопроса.

— Тот, кого она любит, ничего ей не говорил, — повторил он.

И больше я ничего не мог добиться у него.

В эту ночь никто не спал на сен-жерменской колокольне.

Жак почти всю ночь просидел у окна, глядя на звезды и вздыхая. Я же думал в это время о том, как бы помочь Жаку.

«Что, если бы я пошел туда выяснить, в чём дело. Ведь Жак может ошибаться. Мадемуазель Пьерот, очевидно, не поняла, сколько любви скрывается в складках его галстука… Раз Жак не осмеливается говорить ей о своем чувстве, может быть, мне следует поговорить за него… Да, я пойду и поговорю с этой молоденькой филистимлянкой…[48] И тогда мы увидим…»

На следующий день, не говоря ни слова Жаку, я привел этот план в исполнение. Клянусь, что у меня не было никаких задних мыслей. Я пошел туда ради Жака, исключительно ради Жака… Тем не менее, когда я увидел на углу Сомонского пассажа бывший торговый дом Лалуэт с его зелеными ставнями и большой вывеской, гласившей: «Фарфор и хрусталь», у меня замерло сердце, что должно было послужить мне предостережением… Я вошел. В магазине никого не было. В задней комнате завтракал флейтист. Даже во время еды он не расставался со своим инструментом, который лежал тут же на столе. «Совершенно невероятно, чтобы Камилла могла колебаться в выборе между этой ходячей флейтой и Мамой Жаком, — подумал я, поднимаясь по лестнице, — впрочем, увидим».

Я застал Пьерота, его дочь и даму высоких качеств за столом. Чёрных глаз, к счастью, не было. Мое появление было встречено возгласами изумления.

— Наконец-то! — воскликнул добряк Пьерот своим громовым голосом. — Вот уж, правда, можно сказать… Он сейчас выпьет с нами кофе…

Меня усадили за стол. Дама высоких качеств принесла мне красивую чашку с золотыми цветами, и я сел рядом с мадемуазель Пьерот…

Она была очень мила в этот день. В волосах у нее немного повыше уха — на этом месте теперь цветов не носят — была маленькая красная роза, ярко-красная… Говоря между нами, я подозреваю, что эта маленькая красная роза была волшебницей, настолько она красила маленькую филистимлянку…

— Что же это такое, господин Даниэль, — проговорил Пьерот, смеясь своим добродушным громким смехом. — Все кончено? Вы больше не хотите бывать у нас?..

Я начал извиняться, ссылаясь на свои литературные работы…

— Знаю, знаю: Латинский квартал! — перебил севенец, толкая меня ногой под столом, и засмеялся еще громче, поглядывая на даму высоких качеств, которая многозначительно покашливала. Для этих людей слово «Латинский квартал» означало оргии, скрипки, маски, хлопушки, разбитую посуду, безумные ночи и прочее, и прочее.

Как удивились бы они, если б я расказал им о моей отшельнической жизни на сен-жерменской колокольне! Но, ведь вы знаете, — в молодости бываешь не прочь прослыть кутилой. Слушая обвинения Пьерота, я принимал скромный, слегка смущенный вид и защищался весьма слабо:

— Да нет же, уверяю вас… Это совсем не то, что вы думаете!..

Если бы в эту минуту меня увидел Жак, он, наверно, расхохотался бы.

В то время как мы допивали кофе, со двора донеслись звуки флейты, призывавшие Пьерота в магазин. Как только он вышел, дама высоких качеств отправилась в кухню сыграть с кухаркой партию в «пятьсот». Между нами говоря, одно из самых высоких качеств этой дамы было ее пристрастие к картам.

Оставшись наедине с Красной розой, я подумал: «Вот удобный момент», — и у меня уже готово было сорваться с языка имя Жака… Но не успел я еще произнести слова, как мадемуазель тихо, не глядя на меня, вдруг спросила:

— Это Белая кукушка мешает вам навещать ваших друзей?

Сначал я подумал, что она смеется. Но нет, она не смеялась. По-видимому, она была очень взволнована, судя по румянцу ее щёк и частому дыханию, подымавшему тонкий тюль на ее груди. Вероятно, о Белой кукушке говорили в её присутствии, и она вообразила себе бог знает что. Я мог бы разуверить её одним словом, но какое-то глупое тщеславие удержало меня… Видя, что я не отвечаю, мадемуазель Пьерот повернулась ко мне и, подняв свои длинные опущенные ресницы, взглянула на меня… Нет. Я лгу… Это не она посмотрела на меня, а Чёрные глаза, полные слез и нежных упреков… Милые Чёрные глаза, отрада души моей!

Но это было лишь мимолетное видение. Длинные ресницы тотчас же опустились. Чёрные глаза исчезли, и я снова видел около себя только мадемуазель Пьерот. Тогда, не ожидая нового появления Чёрных глаз, я заговорил о Жаке. Я начал с того, что рассказал, как он добр, честен, мужествен, великодушен; рассказал, о его безграничной преданности, его нежности и заботливости, которой могла бы позавидовать любая мать. Жак меня кормил, одевал, содержал, и все это ценою бог знает какого труда, каких лишений. Если бы не он, я до сих пор был бы все еще там, в этой мрачной сарландской тюрьме, где я так ужасно страдал…

Эта часть моего повествования, по-видимому, растрогала мадемуазель Пьерот, и я увидел, как крупная слеза скатилась по ее щеке. Решив, что она плачет о Жаке, я сказал себе: «Ну, кажется, идет на лад». И, удвоив свое красноречие, я заговорил о тоске Жака, о глубокой тайной любви, терзавшей его сердце. Как счастлива будет та женщина, которая…

В этот момент красная роза выскользнула из волос мадемуазель Пьерот и упала к моим ногам. А я как раз придумывал, как бы поделикатнее дать понять Камилле, кто была эта трижды счастливая женщина, в которую влюбился Жак. Красная роза разрешала эту задачу. Недаром я говорил вам, что эта маленькая роза была волшебницей. Я быстро поднял ее, но и не подумал вернуть владелице.

— Я передам ее Жаку от вас, — сказал я мадемуазель Пьерот с многозначительной улыбкой.

— Передайте ее Жаку, если хотите, — со вздохом ответила мадемуазель Пьерот. Но в эту самую минуту опять появились Чёрные глаза и нежно посмотрели на меня, как бы желая сказать: «Нет, не Жаку… Тебе!» И если бы вы только видели, как они это сказали! С какой пылкостью, искренностью, с какой целомудренностью и непреодолимой страстью! Но так как я все ещё колебался, то им пришлось повторить мне несколько раз: «Да!.. Тебе… Тебе…» Тогда я поцеловал маленькую красную розу и спрятал ее у себя на груди.

В этот вечер Жак, вернувшись домой, застал меня, по обыкновению, у моего рабочего стола, склоненным над рифмами, и я ничего не сказал ему о моем утреннем визите. Но, точно на грех, когда я раздевался, красная роза, спрятанная у меня на груди, упала на пол, к ножке кровати — все волшебницы коварны! Жак ее увидел, поднял с пола и долго разглядывал. Не знаю, кто был в эту минуту краснее; я или красная роза.

— Я узнаю её, — сказал Жак. — Она сорвана с того розана, который стоит там на окне в гостиной.

И прибавил, возвращая мне розу:

— Мне она никогда не дарила цветов….

Он сказал это так грустно, что у меня слезы навернулись на глаза.

— Жак, друг мой, Жак, клянусь тебе, что до сегодняшнего вечера…

Он ласково прервал меня:

— Не оправдывайся, Даниэль! Я уверен, что по отношению ко мне ты не сделал ничего такого, в чем мог бы себя упрекнуть. Я знал, давно знал, что она тебя любит. Помнишь, я тебе как-то сказал: «Тот, кого она любит, ничего не говорил ей. Ему не нужно было ничего говорить для того, чтобы быть любимым».

48

Филистимляне — упоминаемый в библии народ, населявший юго-западный берег Палестины и постоянно в целях расширения своей территории воевавший с Иудеей.