Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 5 из 31

Замятина комбриг знал не первый день, среди политработников он слыл человеком знающим, волевым. Глядя, с какой проворностью военком нырнул в дизельный отсек, Павел Иванович немного оттаял. К комиссару С-31 он давно питал какую-то особую симпатию. Молод, красив, блестяще знает морское дело. И умен, жаден ко всему новому, умеет находить дорожку к матросскому сердцу. Это был истинный комиссар.

С Фартушным, человеком нелегкого характера, Замятин быстро нашел общий язык, и теперь их водой не разольешь. Илларион Федорович под влиянием своего военкома заметно изменился, начал уважительно относиться к людям, стал более подтянутым и собранным.

В дизельном отчаянно грохотало, под ногами вибрировало, дышать было трудно: казалось, голубовато-серый воздух можно потрогать руками, настолько он был плотен. Комиссар спросил старшего, на каком режиме работают двигатели.

— Дайте самый полный. Комбриг просит… — прокричал на ухо мотористу Замятин.

— Хотите, чтобы я вывел из строя машины? — скорее понял по движению губ, чем расслышал Замятин ответ.

Однако все же пообещал. У него, дескать, запас прочности есть, и, надо полагать, дизели выдержат. Но ведь и комиссар должен понять службу мотористов, они всегда придерживают этот запас на самый трудный момент, когда потребуется пустить в ход весь резерв дизелей.

Поднимаясь в центральный, Николай Павлович улыбался. «Вот канальи… Для командира и комиссара у них предел, а для комбрига все-таки нашли выход. Ничего не попишешь, правильная служба».

Оглушенный и вспотевший, военком явился доложить о выполнении приказания.

— Сердце лодки выдюжит, — сказал Замятин, вытирая вспотевший лоб. — Нашелся запас прочности…

— Спасибо, — кивнул комбриг, — теперь, кажется, действительно идем быстрее.

Подлодка мчалась, как говорят, на всех парусах. Подрагивали перегородки, мелодично позванивал стакан на подносе. Впервые за время плавания строгие глаза комбрига словно оттаяли. Он к слову вспомнил какую-то историю, случившуюся с ним во время учебного похода. Ему неожиданно пришлось оборвать рассказ на полуслове: ударили колокола громкого боя

[4]

— Что случилось? — спросил Павел Иванович, выпрямившись во весь рост.

— Вахтенный заметил три «юнкерса», — доложил Фартушный.

Дизели были немедленно остановлены, задраены все забортные отверстия. По команде «все вниз!» личный состав, находящийся на мостике, быстро спустился в лодку.

Павел Иванович притих и помрачнел. Вроде бы все складывалось так удачно, и вдруг эти вездесущие «юнкерсы», пропади они пропадом. И хоть бы проскочили, а обнаружат — начнется свистопляска, придется ложиться на грунт. Это ж какая потеря времени!

Едва успели погрузиться, как невдалеке одна за другой рванули три бомбы. Потом, все ближе и ближе, послышались еще взрывы. И снова, но уже в стороне… Фартушный облегченно вздохнул. Молодчина наблюдатель. Опоздай он всего на несколько минут, и задание могло быть сорвано. Командир запросил у штурмана, какая глубина.

— Пятьдесят метров!

— Не достанут, — уверенно сказал комбриг. — Руки коротки.

— Да они нас и не обнаружили, товарищ капитан первого ранга, — доложил Фартушный. — Слышите, где рвутся бомбы?

Взрывы постепенно отдалялись, а вскоре и совсем затихли. Лодка всплыла. Стояло раннее октябрьское утро, Горизонт был чист, волна с мягким шелестом лизала стальные борта лодки. Над водой с криком кружили чайки. В сизо-голубой дымке зыбко просматривался берег.

Обогнули мыс Тарханкут. Не снижая скорости, С-31 резала килем воды Каркинитского залива. Комбриг не покидал мостика. Невысокий, худой, он стоял как изваяние, чуть подавшись вперед. Лодка приближалась к узкому проходу в каменистой косе. Проскользнуть по нему даже при таком опытном штурмане, как Шепатковский, нелегко. Решили притопить нос, уменьшить скорость. Штурман не отрывался от эхолота. Замерла в напряжении вся команда. Но особенно переживал Фартушный. И только комбриг, словно бы ничего не случилось, прогуливался по палубе, прислушиваясь к докладам штурмана:

— Под килем три метра. Два. Один… Лодка преодолевала самое узкое место в горловине. И вдруг Шепатковский крикнул:

— Прошли! Прошли!

Великолепный штурман, как назвал комбриг Якова Ивановича, успешно справился со своими обязанностями, провел лодку с таким искусством, что она даже не чиркнула килем по дну. Опасность врезаться в грунт осталась позади, и эска уверенно приближалась к конечной цели плавания. Еще три-четыре минуты, и вот она застыла на воде, как огромная неуклюжая рыба, уставшая после длительного перехода. На какое-то время установилась тишина. Только вода плескалась за бортом да ночная птица испуганно била крыльями в прибрежном кустарнике. И тут послышалась негромкая команда:

— По фашистским танкам — огонь!

Палуба вздрогнула, будто по ней ударили огромной кувалдой. Короткие вспышки выхватывали из темноты то одинокое деревцо, торчащее между камнями, то полоску стерни на косогоре. С грохотом ударялись о железный настил пустые гильзы, тянуло пороховой гарью. Кто-то подбадривал товарищей:

— Давай, давай!

Обстрел продолжался не более четверти часа. Гильзы и ящики от снарядов были выброшены за борт, команда заняла свои места. Начали отход. При застопоренных машинах лодка по инерции двигалась назад. Она плохо слушалась рулей, в узком гирле не было возможности развернуться. И снова мастерство штурмана выручило. Корабль вышел в открытое море. Уже на новых позициях обстреляли скопление войск противника в устье реки Четыр-лик, в районе хуторов Средний сарай, Бой-казак и Пахомово. Последний залп дали в пять часов утра и уже только после этого вышли на глубину. Оставляя за собой желтую илистую дорогу, С-31 взяла курс на базу.

Уставший от бессонницы и нервного напряжения, комбриг вошел в каюту. Не раздеваясь, уселся на диване, откинул голову, закрыл глаза. Мысленно перебирал в памяти события минувших суток. Разговор с командующим, спешные сборы, бомбежка, преодоление мели, оглушающий гром орудийных залпов… И вот задача выполнена, лодка возвращается домой. Сквозь дрему он услышал: кто-то вошел в каюту, стоит и дышит рядом. Наверное, Фартушный или Замятин хотят посоветоваться о чем-то. Павел Иванович силился показать рукой; говори, мол, как там дела наверху… Но только рука отяжелела, не подымалась, и он решил подождать: пусть уж вошедший первым заговорит. Но когда, сумев превозмочь тяжесть, он все же приоткрыл веки, перед ним никого не было. Павел Иванович подумал, не приснилось ли ему? Вскочил с дивана, вытер лицо мокрым полотенцем и решительно направился на центральный пост. Из второго отсека доносился веселый говор. Пригнувшись, он переступил порог.

— Павел Николаевич, это вы только что заходили ко мне? — обратился он к комиссару. Тот смутился:

— Да, я… Только ничего особенного, вот я и не стал вас будить. Мы тут интересную беседу затеяли о том, когда на войне бывает весело. — Он улыбнулся и кивком головы показал комбригу на «боевой листок», висевший на стене.

— Ах, вот оно что! — оживился Павел Иванович и склонился, рассматривая рисунок. На нем был изображен смешной коротышка, который подавал снаряд, вдвое больший, чем он сам. Под рисунком стихотворная подпись.

— Ну что ж, это великолепно! А не обидится ли герой дня на этот дружеский шарж? Художник вроде бы перестарался… — заулыбался комбриг.

— А чего тут обижаться, — отозвался электрик. И окликнул: — Петро, куды ты сховався, твоя фигура выносится на обсуждение! Ось, подивiться, вiн такий i е…

Вперед вышел плотный мускулистый парнишка, смущенно одернул робу. Комбриг хорошо запомнил этого крепыша по прошлому бою.

— Я наблюдал, товарищи, за вашей работой. Молодцы, не подвели. Благодарю всех, — торжественно проговорил Павел Иванович.

Моряки дружно ответили:

— Служим Советскому Союзу!

Комбриг и не заметил, как они окружили его плотным кольцом. Разговор зашел о положении на фронтах, о том, как они ждут писем из дому. Многие не имели вестей от родных, иные потеряли отцов, братьев уже в первые дни боев. Павел Иванович говорил о беззаветной преданности советских людей своей Родине, об их вере в грядущую победу над фашизмом. Рассказывая, он видел перед собой сосредоточенные лица краснофлотцев. Эти парни не дрогнут перед смертельной угрозой. Но сколько у них впереди походов! Им придется и тонуть, и гореть в огне, и стонать от боли… Стерпят, пересилят, но победят. Иначе быть не может.

4

Сигнал боевой тревоги, который объявляется в случае срочного погружения, всплытия или артиллерийской готовности.