Торпедный веер

Сергей Степанович не сразу уловил смысл сказанного штурманом. Он сидел, уставившись в карту, в ушах резко отдавался монотонный грохот дизелей, в глазах путались разноцветные линии. Ему было трудно собраться с мыслями: какое это имеет значение, если человек оставил личные вещи на берегу?

Но спустя полминуты Савиным овладело чувство горечи. В самом деле, разве солдат, идущий в бой, имеет право оставить свое оружие в тылу? Сергей Степанович припоминал, что Панов действительно выходил тогда на пирс со свертком под мышкой. Неужели передал кому-то свой кортик?

Демидов извинился, он спешил заступать на вахту. Оставшись один, Савин долго сидел недвижимый. В его практике подобного не случалось, даже необстрелянный моряк прекрасно знает, что. личное оружие надо в любой обстановке держать при себе.

Попросил инженер-механика зайти. Панов явился немедленно. Очевидно, догадывался, о чем пойдет речь, потому что уже слышал упреки в свой адрес. Вид у него был унылый, глядел куда-то в угол каюты, словно провинившийся школьник. Савину было обидно видеть его таким, он не знал, с чего начать этот разговор. Отчитать по всем правилам офицера, предложить ему подать рапорт о списании на берег?

Собравшись с духом, наконец спросил:

— Верно, Борис Павлович, что вы отдали кому-то на берегу свое личное оружие?

Панов повел плечами, но ничего не сказал. Видя страдальческое выражение его лица, Сергей Степанович заговорил по-дружески:

— Право же, Борис Павлович, я не узнаю вас. Такой замечательный инженер, сам командир бригады отмечал вас за отличную службу, я собирался представить вас к награде. А вы… Мне ли напоминать, какие толки пойдут вокруг вашего поступка, да и жена едва ли похвалит вас.

— У меня нет жены, — глухо проговорил Панов.

— Как то есть?

— Нет!

Сергей Степанович начал припоминать. Кто-то ему рассказывал эту историю, показавшуюся Савину настолько банальной, что он не придал ей решительно никакого значения: месяцев пять тому назад Борис познакомился с какой-то хохотушкой Аней, студенткой, эвакуированной из Симферополя, влюбился в нее безнадежно, и через три дня они оформили брак. А вскоре между молодыми супругами начались ссоры. Поговаривали, будто они разводятся, однако Савина не интересовали семейные дрязги, без них хватало дел по горло, куда более важных. Надо воевать, топить врага, защищать родную землю от фашистов, и тут не до лирики.

Но сейчас, сидя рядом с товарищем, слушая его неторопливую, сбивчивую речь, Савин будто прозрел. «Как же мы невнимательны порой к людям, — отчитывал себя Сергей Степанович. — Парня следовало вовремя поддержать, протянуть ему руку помощи, приободрить. Не нашлось рядом такого человека. И в результате…»

Он подумал о своей семье. «Что там делает моя Тося в Очамчире, пятилетний Женька? Когда виделись в последний раз, он наказывал обязательно убить фашиста. Убью, непременно убью, дорогой мой малыш».

Понизив голос до шепота, Савин спросил:

— Значит, как я понял вас, она трусливо сбежала? Панов согласно закивал.

— А может, это к лучшему! — сказал Савин. Поддерживая Панова под локоть и не спуская глаз с его посветлевшего лица, он прочитал несколько строчек из популярного тогда среди фронтовиков стихотворения «Жди меня».

— Я часто вспоминаю эти душевные слова, — продолжал Сергей Степанович, — думаю, все воины понимают их правильно: преданные, любящие — ждут, легкомысленные, пустые — уходят. И пусть, я бы такой супружнице сказал: скатертью дорога, иди на все четыре стороны, но помни — назад возврата нет, это навсегда.

Они пили чай, оживленно беседуя и позвякивая стаканами. Панов повеселел, стал разговорчивее. Ничего не скрывая, рассказал командиру, из-за чего у них с Аннушкой загорелся сыр-бор. Она сначала робко, несмело, но потом все настоятельнее требовала от мужа подать рапорт командованию об уходе с подводной лодки, причем совсем не скрывала, почему добивается этого: на суше больше шансов выжить, а я, мол, не собираюсь остаться вдовой… Панов терпеливо уговаривал Аннушку, и она будто бы примирилась. Но однажды, возвратившись из боевого похода, застал в комнате пустую железную койку. С тех пор и потерял он покой.

— Я убедил себя, что должен погибнуть, — признался Сергею Степановичу Панов. — Говорят же, что подводник предчувствует смерть, как ревматик погоду… Потому и оставил личные вещи…

В последних числах сентября сорок второго года «Малютка» капитан-лейтенанта Савина отправлялась в поход к западным берегам. Как и вся команда, инженер-механик Панов был настроен по-боевому. Потребовалось немало забот со стороны командира, чтобы парень стряхнул с себя боль и тоску по жене-беглянке.

В штабе внимательно следили за курсом подлодки. 1 октября Савин радировал, что у восточной оконечности Днестровской банки с короткой дистанции двумя торпедами потопили транспорт «Зальцбург» водоизмещением в 2257 тонн.

Это была последняя весточка с борта «Малютки», И только после войны кое-что прояснилось. После того как М-118 послала на дно вражеское судно, шедшее из Одессы, ее стали преследовать канонерские лодки. Затем налетели самолеты и снова канонерки…

Так закончила славный боевой путь бесстрашная «Малютка». Вечная слава ее героическому экипажу!

«За Полтаву!»

Лейтенант Петренко, ведя наблюдение, заметил, как из воды показалась и вмиг исчезла еле приметная тонкая рисочка. Следовало выждать немного, убедиться, что ты не ошибся, прежде чем объявить тревогу.

Никаких сомнений, впереди противник. Петренко еще не успел сказать себе этого, как старшина первой статьи Перетейко прогремел трубным голосом:

— Силуэт справа тридцать!

Капитан-лейтенант Алексеев резко повернулся к правому борту. Он пока ничего не видел, море было чистое, но если Перетейко стоит на посту, можно быть уверенным. Так и есть. Из темноты на лунную дорожку медленно выползал транспорт.

Застопорили зарядку аккумуляторов. Не теряя времени, начали сближение. Обстановка складывалась как нельзя лучше. Над эской громоздились облака, обнаружить ее вдруг невозможно, а там, где находился конвой, небо было чистое, корабли освещала луна.

Алексеев решил незаметно выйти в голову конвоя, определить курс, скорость цели, затем подойти по возможности ближе и атаковать с выгодного курсового угла.

Но прежде следовало обогнать противника. Задача не из легких. И Алексеев, и его инженер-механик Георгий Друзин знали возможности машин. Разгоняйся, да знай меру. Поэтому мотористы поминутно замеряли температуры и давления в цилиндрах, давали полную смазку. Прислушиваясь к бешеному грохоту, качали головами. Этак можно и в воздух взлететь!

Передышку дизелям дали спустя два часа. Транспорт остался позади, лодка готовилась к атаке.

Вдруг эсминец, охранявший корабли, включил прожекторы. Мощные лучи света разрезали темноту, прыгали по волнам, вонзались в облака. Свет ударил по мостику, и лейтенант Петренко уже готов был скомандовать погружение, но луч метнулся в сторону. Радист доложил, что вражеское судно дает общий вызов катерам и те отвечают морзянкой.

Увлеченный переговорами, противник ослабил наблюдение. Корабли шли прежним курсом, перемигиваясь огнями и совсем не замечая, что в двенадцати кабельтовых притаилась советская подводная лодка.

С-33 развернулась, уверенно проскочила завесу кораблей охранения. У командира от нетерпения зудели руки. Хотелось поскорее ударить по эсминцу, душу из него вон! Нельзя. В приказе значилось: топить в первую очередь транспорты с войсками и техникой, затруднять подход резервов и тем самым облегчать положение наших фронтов.

До цели оставалось семь кабельтовых, напряжение нарастало. И тут фашистский эсминец неожиданно повернул на лодку. Алексеев стоял у ночного прицела, не зная, как поступить в данной ситуации: погружаться или же атаковать вопреки строгому предупреждению комбрига.

Мысль работала четко и быстро. Траверзное расстояние

[6]

6

Расстояние до цели в направлении, перпендикулярном курсу судна.