Страница 29 из 36
— Не подходи, — произнесла та, задыхаясь. — А то брошусь в реку! — женщина повернулась к обрыву.
— Боишься, не люб стал тебе? А я вот… — Сергей выдержал паузу и, как бы собираясь с мыслями, провел рукой по лбу, — забыть тебя не могу… — закончил он глухо и опустил голову.
— А кто в этом виноват, не ты ли? — стараясь говорить спокойно, ответила Устинья.
— Может быть, и я, а может быть, и нет. Ты ведь в душу мою не заглядывала…
— А ты, а ты? — Устинья сделала шаг к Сергею: — Ты заглянул в мою душу, когда венчался с постылой? Не ты ли растоптал мою девичью любовь? Видно, богатство дороже моих горьких слез? Знал ли ты, что я, бесталанная, в сырую землю хотела лечь, да нашелся человек, образумил. Нет, Сергей Никитич, разная у нас любовь, разные дороги!
— А где тот человек?
— Знать тебе незачем.
— Кто? — жгучее чувство ревности начало охватывать Сергея. — Говори! — произнес он угрожающе. — Говори, же что молчишь?
— Хорошо… — решительно тряхнула головой Устинья. — Помнишь ссыльного коммуниста в нашем городе?
— Ну, дальше что?
— Так вот знай: для меня большое счастье, что я встретила его. Остальное ты должен сам понимать.
Наступило молчание. Было слышно, как на мельнице рокотал паровик. Клубы дыма, заслонив лунный свет, поползли над рекой. В степи кричал одинокий коростель, недалеко от берега плеснулась в воде большая рыба. Луна вновь выплыла из черного облака и залила ровным светом равнину.
Первым нарушил молчание Сергей.
— Вот что, Устинья Елизаровна, не будем поминать прошлое, кто прав, кто виноват. Одно тебе скажу. Если хочешь, все брошу: мельницу, дома, заимку — и уеду с тобой в степь, только будь моей женой!
— Нет! Теперь поздно.
Чувство оскорбленного самолюбия, жажда обладания женщиной заглушили в душе Сергея светлый проблеск. Хищно оглянувшись, он схватил Устинью за руку:
— Не хочешь быть женой, будешь любовницей!
Устинья вывернулась и, схватив упавшее из рук Сергея ружье, отпрянула к берегу.
— Стреляй! Мне все равно пропадать! — крикнул он и рванул ворот рубахи. Раздался треск материи. Глаза Фирсова смотрели зловеще. — Раз я недруг тебе, убивай, на! — Сергей обнажил грудь. — Бей только в сердце! — крикнул он истерично и, закачавшись, рухнул на землю.
Бросив ружье, Устинья наклонилась над ним, Сергей дышал тяжело, судорожно царапая землю пальцами.
«Падучка. Должно быть, от разгульной жизни», — подумала она и, тяжело вздохнув, побрела к мельнице.
Дед Черноскутов открыл дремотные глаза и, зевая, спросил:
— Лошадей-то видела?
— Темно. Должно, в степь ушли. На берегу не видно, — Устинья бросила узду под телегу, взобралась на мешки, но долго не могла уснуть.
Перед глазами мелькал берег Тобола, залитый лунным светом, Сергей с протянутыми к ней руками… Выплыл образ Евграфа, и Устинье казалось, что слышит его голос: «Убийцы!»
Начинался рассвет. В кустах пискнула птичка и, качаясь на тонкой ветке, затянула свою несложную песню. Всходило солнце. Над степью к реке пронеслась стая диких уток и, с шумом опустившись на воду, поплыла к прибрежным камышам.
Послышался гудок мельницы. Дед ушел разыскивать лошадей. Возле возов сновали помольцы. Весовщик выкрикивал имена записавшихся на очередь. Под вечер и Устинья с Черноскутовым смололи хлеб и, нагрузив мукой подводы, отправились домой. Когда лошади с трудом поднялись на высокий косогор, Устинья еще раз посмотрела на фирсовскую мельницу и, облегченно вздохнув, тронула вожжами коня. То, что волновало Устинью при встрече с Сергеем, навсегда осталось там, за темным косогором.
Глава 29
Стояли майские погожие дни 1919 года. Зеленели липы и дуб. Предгорья Урала покрылись разнотравием. На южных склонах набирала цвет черемуха.
Полк имени Шевченко, расположенный на ключевой позиции к Уфе, занимал правый берег реки Белой.
В один из теплых дней капитан Нечипуренко ехал берегом реки на своем вислозадом коне, отмахиваясь веткой от надоедливого овода. У излучины реки, где была позиция третьей роты, он остановил лошадь и в изумлении стал оглядывать местность. В окопах было пусто. Только у офицерского блиндажа в неестественной позе, подогнув под себя руки и ноги, лежали два трупа. Нечипуренко узнал в них батальонного командира Ловчекова и поручика Нестеренко. Бросив взгляд на реку, Нечипуренко не нашел понтонов, которые заготовила хозяйственная команда вместе с саперами. Только на берегу виднелись обрубленные концы канатов и тросов.
«Ах, бисовы дети, утекли и понтоны угнали».
За липовой рощей, лежавшей впереди, раздалась ружейная пальба, трескотня пулемета и крики. Из леса, отстреливаясь на ходу, бежали несколько штабных офицеров. Вслед за ними вывалила толпа кричащих солдат. В одном из них Нечипуренко узнал Федора. Не размышляя, капитан стегнул кобылу и помчался что есть духу обратно. Обернувшись через плечо, увидел, как солдаты подбрасывают вверх шапки, радостно кричат плывущей с противоположного берега коннице.
«Красные!» — мелькнуло в уме капитана, и он рванул повод. Лошадь брыкнула ногами и устремилась вперед. Из леска хлопнул одиночный выстрел. Падая, она увлекла за собой всадника. Нечипуренко очнулся в окружении незнакомых людей в форме красноармейцев.
— Здравствуйте, приехали! — весело сказал один из них. — Товарищ комиссар, как быть с этим офицером?
— Отправить в штаб дивизии, — ответил тот и внимательно посмотрел на Нечипуренко.
Капитан поднялся на ноги.
— Намерены меня расстрелять?
— В штабе дивизии разберутся. Товарищ Костюченко, как второй батальон? — обратился Фирсов к Федору.
— Полностью перешел с оружием в руках. Там сейчас командиром Сергиенко, — ответил тот.
— Пулеметная команда?
— С ними повозились, несколько человек пришлось убрать.
— До подхода конницы займите участок излучины! — распорядился Фирсов и, вскочив в седло, поехал вдоль берега, наблюдая за переправой.
Отступая под натиском красных, колчаковцы отходили в горы. В июле был занят Златоуст. Отдельные части Красной Армии после нескольких дней упорных боев вышли, на станцию Полетаево. Здесь Андрей Фирсов и встретился с Русаковым. Произошло это при следующих обстоятельствах.
В начале лета прибыла в Марамыш рота каппелевцев. Командовал ими Константин Штейер. Вскоре к нему была придана сотня кавалеристов из разбитого под Миньяром пятого казачьего полка.
Дома и улицы Марамыша наполнились колчаковцами. Подготовлялась крупная операция против партизан, штаб которых по-прежнему находился на Куричьей даче.
Получив сообщение о группировке белых, Русаков созвал командиров и, коротко обрисовав военную обстановку, заявил:
— Нам нужно итти на соединение с Красней Армией. Двигаться будем по маршруту: Косулино — озеро Айтабадлы — Мартыновка — озеро Тукматы, затем угольный район Калачево — Коркино. Пересечем железную дорогу возле Синеглазово и выйдем на станцию Полетаево, где по сведениям уже находятся авангардные части Красной Армии. Тебе, товарищ Шемет, придется с конниками прикрывать обозы. Для того чтобы отвлечь внимание неприятеля, группа Батурина с Осокиным должна навязать белогвардейцам бой, заманивая колчаковцев в обратном от нас направлении. Понятно, товарищи?
— Григорий Иванович, почему мы не можем двигаться по прямой на Челябинск? — спросил Шемет.
— Этот район забит частями отступающих колчаковцев. Обходной путь через Коркино будет надежным, тем более, что там нас поддержат шахтеры. Есть еще вопросы?
— Понятно.
— Хорошо. Подготовьте людей к выходу часа через два. До наступления темноты успеем проехать Волчью балку. Дальше — проселочная дорога, двигаться будем быстрее. Шемет, Батурин, Осокин, останьтесь, остальные свободны, — сказал Русаков. — В серьезные бои не ввязываться, ограничиться мелкими стычками и после них рассеиваться. Помните, что вы нужны Родине. Враг подыхает, но он не добит, — помолчав, Григорий Иванович повернулся к матросу: