Марта

— Mais c'est une petite horreur qu' elle joue lá![9] — воскликнула француженка вполголоса, но все же настолько внятно, что Марта ее услышала.

— Chut! Mademoiselle Delphine![10] — шепнула хозяйка.

Марта взяла последний аккорд и тут же, не отрывая от клавишей рук, стала играть ноктюрн Зентарского. Она сознавала, что ее игра произвела самое невыгодное впечатление на женщину, в чьих руках находилась ее судьба; она понимала, что теряет и этот шанс получить заработок, — что каждый фальшивый звук, выходящий из-под ее пальцев, обрывает одну из немногих нитей, на которых держится судьба ее и ее ребенка.

«Я должна играть лучше!» — сказала она себе мысленно, заиграв печальный ноктюрн. Однако она играла его не лучше прежнего, а, пожалуй, и хуже; пьеса была труднее, и в руках, отвыкших от игры, она чувствовала боль и напряжение.

— Elle touche faux, madame! he! he! comme elle touche faux![11] — снова воскликнула француженка, стреляя смеющимися глазами и положив красивые ножки на рядом стоявшее кресло.

— Chut, je vous en prie, mademoiselle Delphine![12] — повторила хозяйка, с легким неудовольствием пожав плечами.

Марта встала. Легкий румянец на ее щеках теперь запылал уже багровыми пятнами, глаза сверкали от волнения. Свершилось! Из ее рук ускользнуло одно из средств прокормить себя, на которое она рассчитывала. Она уже знала теперь, что не сможет получить уроки музыки; не опуская глаз, она уверенным шагом подошла к столу, у которого сидели обе женщины.

— У меня никогда не было способностей к музыке, — сказала она тихим, но не робким и не дрожащим голосом, — я училась девять лет, но то, к чему у человека нет призвания, забывается. К тому же за пять лет замужества я не играла ни разу.

Она сказала это с легкой улыбкой. Направленный на нее взгляд француженки был ей неприятен, она опасалась увидеть в нем жалость или насмешку. Но француженка не поняла слов Марты, произнесенных по-польски, и зевнула широко и громко.

— Eh bien! madame![13] — обратилась она к хозяйке. — Займитесь мной; мне нужно вам сказать только два слова. Когда приезжает графиня?

— Через несколько дней.

— Вы писали ей о моих условиях?

— Да, и графиня согласна.

— Значит, я могу рассчитывать на четыреста рублей?

— Вполне.

— И мне можно будет взять с собой маленькую племянницу?

— Да.

— И у меня будет отдельная комната, отдельная горничная, лошади для прогулок и два месяца каникул?

— Графиня согласилась на все ваши условия.

— Хорошо, — сказала француженка, вставая, — через несколько дней я снова зайду, чтобы справиться, приехала ли графиня. Но если она на этой неделе не приедет или не пришлет за мной, я отказываюсь от договора. Я не хочу дольше ждать и не нуждаюсь в этом. Я могу найти десяток таких мест. До свиданья!

Кивнув головой хозяйке и Марте, она вышла. У порога надвинула на голову свой красный капюшон и, открывая дверь, запела, фальшивя, французскую песенку. Марта впервые в жизни ощутила нечто вроде зависти. Слушая разговор француженки-гувернантки с хозяйкой конторы, она думала:

«Четыреста рублей и право жить в доме вместе с маленькой племянницей, отдельная комната, горничная, лошади, два месяца каникул! Боже мой, сколько льгот! Какая счастливица! А между тем она не кажется ни образованной, ни особенно привлекательной. Если бы мне обещали четыреста рублей в год и разрешили иметь Яню при себе…»

— Пани! — промолвила она вслух. — Я очень хотела бы получить какое-нибудь постоянное место.

Жминская задумалась на мгновение.

— Не скажу, чтобы это было невозможно, однако и не так это легко. К тому же я сомневаюсь, чтобы это было для вас выгодно. Откровенность с теми, кто обращается ко мне за работой, — мой долг. Поэтому должна вам сказать: при вашем среднем знании французского языка и не парижском произношении, при почти ничтожном музыкальном образовании вы можете учить лишь начинающих.

— Это значит?.. — с бьющимся сердцем спросила Марта.

— Это значит, что вы можете получать шестьсот, восемьсот, самое большее — тысячу злотых[14] в год..

Марта не раздумывала ни одной минуты.

— Я согласилась бы на эту плату, если бы меня приняли вместе с моей маленькой дочкой.

Глаза Людвики Жминской, только что подававшие надежду, стали холодными.

— А! — произнесла она. — Так вы не одиноки, у вас ребенок…

— Четырехлетняя девочка, тихая, она бы никому не доставила никакого беспокойства…

— Верю, — сказала Жминская, — однако вы не можете питать никакой надежды на получение места, имея при себе ребенка.

Марта посмотрела на нее с удивлением.

— Пани! Ведь вот эту даму, только что ушедшую отсюда, приняли вместе с племянницей… И на таких выгодных условиях! Разве она такая образованная?

— Нет, — ответила Жминская, — образование у нее не бог весть какое. Но она иностранка.

На губах суровой хозяйки конторы впервые промелькнула улыбка, а ее холодные глаза взглянули на Марту с выражением, говорившим: «Как! Ты даже этого не знаешь? Откуда же ты явилась?»

Марта явилась из отцовского поместья, в котором цвели розы и пели соловьи, из красивой квартиры на Граничной улице, из уютного, теплого гнездышка, и это заслоняло от нее окружающий мир; сперва наивная и неопытная девушка, потом веселая и неопытная молодая женщина, она жила в том кругу, где у женщины глаза стыдливо опущены, и, следовательно, она ничего не видит, где она ни о чем не спрашивает и, следовательно, ничего не знает… Она, вероятно, и не слыхивала или слышала лишь мельком поговорку: «Что дозволено Юпитеру, не дозволено быку»[15]. Глаза Людвики Жминской, умные, холодные, с иронией устремленные на нее, казалось, говорили: «Та женщина в красном капюшоне, дерзкая, крикливая, задирающая ноги на стул, — Юпитер, а ты — бедное существо, рожденное на той же земле, на которой родятся матери всех наших детей, рабочая скотинка — и только».

— Если бы вы могли расстаться с вашей дочуркой и устроить ее куда-нибудь, то, возможно, нашли бы себе место на тысячу злотых в год.

— Никогда! — воскликнула Марта. — Ни за что я не расстанусь со своим ребенком, не отдам его в чужие руки. Мой ребенок — это все, что осталось у меня на свете.

Этот возглас вырвался у нее невольно, и она сразу поняла всю его неуместность и бесполезность. Сделав над собой усилие, Марта заговорила спокойно:

— Если я не могу надеяться на получение постоянного места, то, быть может, вы найдете для меня частные уроки…

— Уроки французского языка? — вставила хозяйка.

— Да, пани, а также и других предметов, например географии, истории, польской литературы… Я когда-то училась всему этому, а потом читала, хотя и немного, но все же читала. Я буду готовиться к урокам, пополнять свои знания…

— Это ни к чему, это вам нисколько не поможет, — прервала ее Жминская.

— Но почему?

— Потому что ни я, ни хозяйки других контор не могли бы вам обещать уроки по всем этим предметам…

Марта глядела на говорившую широко открытыми глазами, а та продолжала:

— Этим занимаются почти исключительно мужчины.

— Мужчины? — изумилась Марта. — А почему только одни мужчины?

Жминская опять посмотрела на нее так, как будто спрашивала: «Откуда же ты явилась?»

А вслух она сказала:

— Да, вероятно, потому, что мужчины — это мужчины.

Марта явилась из страны блаженного неведения, поэтому она призадумалась над словами хозяйки. Впервые в жизни смутно вставали перед ней социальные противоречия и проблемы; они бессознательно волновали и мучили ее, но она еще не могла разобраться в них.

9

Но ведь это ужас! Как она играет! (франц.)

10

Т-с-с! Мадемуазель Дельфина! (франц.)

11

Она фальшивит, сударыня! Эге, как она фальшивит! (франц.)

12

Помолчите, пожалуйста, мадемуазель Дельфина! (франц.)

13

Ну, сударыня! (франц.)

14

В те времена злотый равнялся в Польше пятнадцати копейкам.

15

Перевод латинской поговорки: «Quod licet lovi, non licet bovi».