Марта

Теперь на губах ее играла улыбка — странная это была улыбка! В ней было что-то вымученное, но была и любовь и мужество матери, которая скрывает боль и улыбается, чтобы осушить слезы ребенка.

День кончился, городские часы пробили полночь, а в мансарде еще горела лампа; комната выглядела теперь еще более уныло, чем тогда, когда молодая вдова впервые переступила ее порог. В ней не было уже ни шкафа, ни комода, ни двух кожаных чемоданов; шкаф, комод и два новых стула Марта вернула управляющему, чтобы не платить за пользование ими, а остальное все продала во время сильных морозов, чтобы на вырученные деньги купить дров. В комнате остались только два колченогих стула, столик и кровать, на которой теперь, укутанная в черный материнский платок, спала Яня. Свет лампы падал на строго и красиво очерченное, обрамленное толстыми черными косами лицо сидевшей у стола женщины, выделяя его из полумрака. Марта еще не работала, хотя все, что нужно — книжка, перо, бумага, — лежало перед нею. Мечта, неодолимая, неотступная, владела ею. Марта не могла оторваться от неожиданно открывшихся перед ней блестящих перспектив. Хотя ее вера в успех не была уже так сильна, как тогда, когда она у этого самого столика сидела с карандашом в руке, но у нее не было сил прислушиваться к голосу сомнений. Он звучал где-то в глубине сознания, но она старалась не слушать его и все вспоминала врезавшиеся в память слова книгопродавца. Они рождали длинную цепь золотых грез женщины и матери. Делать приятную, хотя и трудную работу, возвышающую душу и отвечающую самым глубоким ее потребностям, — какое это наслаждение! Заработать за несколько недель шестьсот злотых — какое это богатство! Когда она станет так богата, она первым делом наймет честную, пожилую служанку, у которой есть свои дети, или хотя бы такую, которая любит детей и будет заботливо и умело ухаживать за Яней… Затем… (здесь Марта спросила себя, не слишком ли далеко она зашла в своих мечтах)… затем она переедет из этой голой, холодной, мрачной комнатушки, в которой так неуютно и которая так губительна для здоровья девочки, снимет где-нибудь на тихой и чистой улице две комнатки, теплые, сухие, солнечные… Если она станет хорошей переводчицей, будет везде иметь работу, и если такая огромная сумма, как шестьсот злотых, еще не раз будет ею заработана, она пригласит учителей иностранных языков и рисования, будет учиться, да, будет учиться день и ночь, без отдыха, с упорством и терпением… ибо так должна трудиться женщина — завоевывать себе место в жизни шаг за шагом, собственными силами… Потом… подрастет Яня. И как же бдительно мать будет следить за ней, угадывать ее природные способности, чтобы ни одну не оставить неразвитой, чтобы из каждой выкопать для этой будущей женщины оружие в борьбе за существование… Обучение Яни, ее воспитание, сила, счастье, ее обеспеченное будущее — вот для чего будет работать ее мать!.. Как спокойно будет тогда она, Марта, засыпать по вечерам, с какой радостью будет открывать глаза по утрам, приветствуя новый день труда и обязанностей, день, приносящий душевное удовлетворение! С какой гордостью будет она тогда встречаться с людьми, не унижая больше своего человеческого достоинства, с каким легким сердцем, полным умиления, она опустится на колени у могилы любимого человека, образ которого вечно жив в ее памяти, и скажет: «Я стала достойной тебя! Не поддалась злой доле — избегла голодной смерти и нищенского существования! Я сумела заботливо воспитать нашу дочку!» Потом…

Тут глаза Марты остановились на картинке, висевшей на стене. Это был ее рисунок, не принятый в свое время редакцией журнала. Она повесила его, чтобы украсить жалкую каморку, и теперь жадно всматривалась в него. Деревенский домик, раскидистое дерево, птичка, поющая на кусте сирени, прозрачный деревенский воздух и глубокая тишь полей… О боже! Если бы она могла зарабатывать столько, чтобы создать себе такой уголок, скромный, свежий, зеленый! К тому времени она уже состарится, ветерок, шепчась с листьями, будет охлаждать ее лоб, усталые глаза будут упиваться цветом свежей зелени, а птичка, певшая еще над ее колыбелью, пропоет ей в час смерти последнюю песнь земли.

Так мечтала бедная женщина. В эту ночь лампа в комнате на чердаке горела до самого рассвета. Марта читала книжку, которую ей поручено было перевести. Сначала она читала медленно, внимательно, затем с лихорадочным увлечением. Она поняла мысль автора, идея книги проникла в ее сознание со всей ясностью и отчетливостью. Мозг ее словно приобретал гибкость и легко охватывал все. Интуиция, этот редкий и высокий дар, превращающий человека в полубога, проснулась в ней и нашептывала новые, неведомые до этого мысли.

На дворе было уже совсем светло, когда Марта потушила лампу и взялась за перо. Она писала, время от времени отрываясь от бумаги и переводя глаза на кровать, где спала Яня. В бледном свете зимнего утра лицо Яни казалось еще более страдальческим. Когда первый луч солнца проник в комнату, девочка открыла глаза. Тогда мать поднялась со своего места, гала на колени у кровати и, обнимая полусонного ребенка, уронила на подушку усталую голову.

Внизу, на улице, уже началось движение. Грохотали кареты, звонили колокола в костелах, слышался говор и смех. Варшава встречала Новый год.

С того вечера, когда Варшава встретила Новый год, прошло шесть недель. В час дня Марта, как всегда, вышла из швейной мастерской и пошла в свою мансарду приготовить обед для себя и дочки. Она расцеловала Яню, ожидавшую ее в тесной дворницкой и немного оживившуюся при виде матери. Затем у себя наверху, поставив на огонь кастрюльку, Марта достала из ящика стола небольшую стопку бумаги. Это был уже законченный перевод французской книги. Она работала над ним около пяти недель и неделю переписывала. Теперь она, улыбаясь, просматривала листы, исписанные ее четким и красивым почерком.

За последнее время во внешности Марты произошла новая перемена, но уже иного рода. Она работала дни и ночи. Десять часов в сутки шила, девять ночных часов писала, час болтала с Яней, четыре часа спала, Такой образ жизни, конечно, не вполне отвечал требованиям гигиены, а между тем исчезла болезненная желтизна щек, морщины на лбу разгладились, в глазах появился прежний блеск. Она стала меньше кашлять, у нее был почти здоровый вид. Надежда оживила ее душу, поддерживала и физические силы. Благородное чувство гордости за себя словно выпрямило ее, вернуло ясность взгляду. После того как был приготовлен и съеден обед, состоявший из одного простого блюда и куска черного хлеба, Марта завернула свою рукопись в тонкую белую бумагу. Она делала это как-то особенно старательно, с удовольствием. На высокой городской башне пробило два. Марта отвела Яню к дворничихе и вышла. В три часа ей нужно было быть в мастерской, а она хотела сперва зайти в знакомую книжную лавку.

Хозяин ее стоял, как обычно, за конторкой, вписывая цифры в приходо-расходную книгу. При виде Марты он поднял голову и приветливо поклонился.

— Вы уже сделали свою работу, — сказал он, принимая у Марты рукопись. — Это хорошо, я жду ее с нетерпением. Книга должна быть издана теперь или никогда — это сейчас самый злободневный вопрос… Сегодня общество проявляет к нему интерес, а завтра этот интерес может смениться равнодушием. Я постараюсь как можно скорее посмотреть перевод. Если вы зайдете ко мне завтра в это время, я вам дам определенный ответ.

В тот день работа у Марты не спорилась. Она старалась как можно лучше выполнять то, что было ее обязанностью, но не могла. Руки у нее дрожали, порой туман застилал глаза, сердце билось так сильно, что трудно было дышать. Быть может, теперь, в эту минуту, издатель развернул рукопись, читает ее… Быть может, пробегает глазами пятую страницу… Ах, скорее бы он просмотрел ее — ведь там как раз самое трудное и непонятное место и, верно, оттого оно хуже переведено. Зато конец рукописи, последние страницы переведены отлично! Марта работала над ними с подлинным вдохновением, чувствуя, что мысль писателя отражается в ее словах, как прекрасный облик мудреца в чистом зеркале…