Юность Ашира

Глиняный сосуд он передал Сереже. Тот подержал его, поднес к носу, понюхал и передал Коноплеву. Не решился коснуться дьявольского порошка и Николай.

Он тоже повертел каскаду в руках и возвратил садовнику. Тот заулыбался, не размыкая губ.

Переходя от одного деревца к другому, старик нагибался, даже ковырял пальцами землю. Так он осмотрел все деревья, ощупал на них каждый отросток и, после того как помыл руки в арыке, произнес с доброй стариковской улыбкой:

— Сад будет якши, Ашхабад будет якши!

Чарыев не говорил, надо ли брать с собой лопаты, но Коноплев оказал, что они не понадобятся. Сережа и Ашир сдали их на хранение Садап и вместе со всеми, в строю, под командой комсорга, отправились в центр города.

Всю дорогу Ашир думал о том, какую работу поручат им в горкоме партии, справятся ли они с этой работой. А вдруг поручат что-нибудь такое, что они не сумеют сделать? Но Коноплев уверенно шагал сбоку своей небольшой колонны, и его уверенность понемногу передалась Аширу.

Здание горкома партии можно было узнать не столько по надписи на дверях, сколько по скоплению машин и людей возле дома. Горком в эти напряженные для Ашхабада дни был боевым штабом, руководившим всей сложной, многообразной жизнью столичного города, перенесшего тяжелое бедствие.

Коноплев остановил колонну в тени развесистого дерева и разрешил покурить. С собой он взял одного Ашира. Сережа и остальные ребята внимательно посмотрели им вслед, а они поднялись на ступеньки и зашли в прохладный коридор.

Горком занимал временное помещение, но все здесь было сделано прочно, удобно., полы устланы ковровыми дорожками, на окнах занавески. Пожалуй, давно Ангар не видел такой чистоты, заботливо поддерживаемой всеми, кто входил в это просторное, разделенное на много комнат помещение.

В приемной Коноплев показал записку парторга, и им разрешили пройти в кабинет секретаря.

Если в приемной почти никого не было, то в кабинете оказалось людно. Секретарь горкома — Ашир сразу узнал его, кажется и он узнал Ашира, потому что поздоровался не только с Коноплевым, но и с ним, — прочел записку Чарыева, взглянул на стенные часы и попросил комсомольцев посидеть на диване.

У секретаря только что закончилось совещание. Собравшиеся хотя и поднялись с мест, но не уходили.

Высокий человек с кипой газет подмышкой, одетый в ватник, молча стоял возле стола, то и дело вытирая пот с лица.

— Вы руководитель заводского агитколлектива и должны понимать, как рабочим сейчас нужно правдивое слово агитатора, — говорил ему секретарь, встав из-за стола. — Рабочим надо рассказать о помощи, оказываемой городу. Родина протянула нам свою заботливую руку, — согрела материнским теплом. Мы получаем все, что нужно для восстановления Ашхабада. Место агитатора среди рабочих, в их семьях. А вы мне доказываете, что у вас клуб разрушило, зала и трибуны нет для докладчика. Я это знаю. Поймите же, что сейчас трибуна агитатора, зал для его выступлений — рабочая площадка!

Беспрерывно звонили телефоны. Секретарь успевал и отвечать на звонки и разговаривать, с посетителями.

Полный человек в очках, положив перед собой шляпу, настаивал, чтобы сегодня же были определены границы нового участка под строительство медицинского института. Секретарь взял у находившегося здесь же архитектора план города, сделал на кальке какие-то пометки и попросил обоих съездить на место, чтобы окончательно во всем разобраться.

Тут же позвонили с хлебозавода. Кто-то так возбужденно говорил, что, когда секретарь отнял трубку от уха, в кабинете отчетливо прозвучало несколько фраз:

— Кондитерский цех… задерживают отделку!

Секретарь по другому телефону связался со стройучастком и результат этого разговора сообщил на хлебозавод: кондитерский цех будет отделан через три дня.

Он взглянул было на Коноплева, но не успел ничего сказать, как в кабинет вошла взволнованная женщина с мальчиком на руках. Женщина была светловолосая, с голубыми глазами, ребенок смуглолицый, с черными кудряшками. Малыш мгновенно освоился с обстановкой и, едва слез с рук, сразу же неуклюже затопал к столу, где его внимание привлек блестящий звоночек. Женщина поймала мальчика за широкие штанишки и опять взяла его на руки. В ответ на вопросительный взгляд секретаря она торопливо заговорила:

— Вы меня извините, товарищ секретарь, я, может, не во-время пришла. Но дело-то спешное, не ждет. Я подавала заявление в комиссию… Вот как она называется — забыла. Там сказали: разберем заявление и сообщим результат. А ждать-то некогда. Завтра его в красноводский детдом отправляют. Вот я и решила прямо к вам обратиться. Похлопочите.

Секретарь понял, что речь идет об этом кудрявом малыше, который уже забыл о звонке и теперь старался вынуть у женщины из волос гребенку.

— Как его зовут? — спросил секретарь.

— По документам Байрам, но мы его зовем Борей. — Женщина посмотрела на малыша, словно опасаясь продолжать разговор при нем, и понизила голос до шопота. — Родители его, наши соседи, погибли. Родственников у него нет, я уже все справки навела. Вот мы с мужем и решили его усыновить. Я работаю на текстильной фабрике, муж — столяр седьмого разряда. Живем в достатке, кроме дочки никого у нас нет. Тут в документах все указано. — Женщина положила на стол скрепленные в уголке бумаги и разгладила их ладонью. — Я знаю, ему и в детском доме будет хорошо, но ведь мы уже с ним сроднились… Увезут в Красноводск, там кто- нибудь другой усыновит. А мы его из-под развалин своими руками вынули… Полюбили, за родного сына он нам стал. Похлопочите…

Перелистывая бумаги, секретарь поглядывал из-под нависших бровей то на женщину, то на бойкого, нарядно одетого мальчика.

— Оставьте у меня бумаги, — ответил он после долгого раздумья. — Мальчик пусть пока будет у вас. Обещаю вам помочь. — Он встал из-за стола, погладил малыша по кудрявой головке и пожал руку посетительнице.

Взволнованная женщина не знала, как и благодарить его. Она обвела всех счастливыми глазами, прижала ребенка к груди и вышла, забыв закрыть за собой дверь. Секретарь молча постоял возле стола, словно все еще проверяя правильность своего решения, потом обратился к Коноплеву и спросил, сколько Чарыев прислал людей.

Николай встал с дивана и по-военному четко отрапортовал.

— Мало, нужно еще! — проговорил секретарь и, переведя взгляд на Ашира, добавил: — Придется съездить к Чарыеву и сказать, чтобы он срочно выделил еще столько же. Железнодорожникам надо помочь. Рассчитывали на обувщиков, а их пришлось отправить на аэродром. — Он взглянул на часы. — Вам предстоит разгружать экстренный поезд. Поторапливайтесь, друзья, поезд прибывает через полчаса.

Секретарь тут же отдал распоряжение относительно машин и отпустил их.

Коноплев со своей группой отправился на грузовике прямо на вокзал, а Ашир на второй машине поехал к Чарыеву.

Вскоре они снова встретились на бетонированной площадке товарной станции. Поезд прибыл со стороны Ташкента, и был он такой длинный, что от головы едва увидишь хвост. Привели этот состав два тепловоза. На бортах платформ и на дверях вагонов ветерок колыхал красные полотнища с надписью: «Привет мужественным ашхабадцам!»

Где были написаны эти волнующие слова? В Барнауле, откуда прибыл строительный лес, или в Куйбышеве, где вагоны загрузили мешками с мукой? А может быть, эти надписи были сделаны руками горьковских автозаводцев, приславших в Ашхабад машины прямо с конвейера? Ашир подумал об этом и решил, что вернее всего привет ашхабадцам шлет вся страна, весь советский народ.

«Я с вами!» — говорила им Москва. «Я с вами!» — говорила им родина.

Против того места, где стояли он и Сережа, остановилась платформа. Из кабины автомашины, укрепленной на платформе, высунулся белобрысый парень в ватнике. Сдвинув на лоб целлулоидовые очки, он крикнул неокрепшим баском, заметно окая:

— Здорово, ашхабадцы!

Не задумываясь, Сережа крикнул в ответ:

— Здорово, горьковчанин!

— Отгадал. Ну как, жарко тут у вас?