Страница 33 из 47
Глава сорок третья
Ответ кайсару от Хосрова с предложением дружбы и мира
Хосров на шелковой китайской ткани, Пером, пригодным для таких посланий, Излил слова о дружбе и любви, — На языке писал он пехлеви: «Пока я буду царствовать в Иране, Я не потребую от Рума дани, Добытые войною города Кайсару возвращу я навсегда. Еще скажу о девушке знатнейшей, На свет рожденной матерью чистейшей: Я буду счастлив, с ней судьбу связав, Скрепив тем самым дружбу двух держав. Когда назад отправишь ты посланцев, — Тобой, кайсар, обласканных иранцев, — Когда на помощь войско мне пришлешь, — Пришли, в сопровождении вельмож, И дочь свою, которой, по рассказам, Судьба дала и красоту, и разум. С тобой свяжусь я узами родства. Так было — древние гласят слова — При Каюмарсе, после — при Джемшиде, — На них соседи не были в обиде. Ты благородных вспомни храбрецов: Пришел за Кай-Ковусом Кай-Хосров, Сменялись венценосные владыки, А был их предком Кай-Кобад великий: Так справедливо правил тот мудрец, Что волки стали братьями овец! От тех властителей, сиявших миру, Ведет черта к Бобаку Ардаширу. Его звезда зажглась на небесах. Он — предок мой, а я — законный шах. Поэтому я слов не трачу даром, — Клянусь, что буду я всегда с кайсаром. Мы не питаем к вам враждебных дум: Единство обрели Иран и Рум. Теперь забудем о борьбе и мести, Во всех делах теперь мы будем вместе». Кайсар, от шаха получив ответ, Созвал мужей сановных на совет, К ученым обратился и к вельможам: «Иран и Рум едины: мы не можем От наших обещаний отступить. Скажите, как нам надо поступить?» «Ты — наш кайсар, покорство — наша доля. Повелевай: закон — твоя лишь воля. Мы — жалкие рабы, ты — господин, Решаешь дело только ты один». Так мудрые кайсару отвечали, Прогнав его заботы и печали.Глава сорок четвертая
Харрод Бурзин открывает тайну волшебной статуи
Когда светильник солнечный исчез, Зажглась звезда на куполе небес, Кайсар, желая испытать иранцев, — Познания и разум чужестранцев, — Велел седобородому волхву Подобную живому существу Таинственную статую построить, Ей облик дивной женщины присвоить. И вот воссела на престол жена, Красива, и нарядна, и скромна. Вокруг нее — невольники и слуги, У ног ее — наперсницы, подруги. Она молчит. Грустны ее глаза. Несмело по щеке бежит слеза. Но щеки, словно яблоки, румяны, А косы длинны и благоуханны, Ресницы — мягкие, как облака. И так она прекрасна и хрупка, И так бессильно поднимает руку, Что хочется ее развеять муку… Был взор ее таких исполнен чар, Что в восхищение пришел кайсар, И щедро наградил он чародея, Ни жемчугов, ни денег не жалея. Ушел искусник, гордый от похвал. Густахма властелин к себе призвал, Сказал ему: «Послушай, муж великий, О дочери моей прекрасноликой. Она росла, как вешний цвет мила. Пора ее замужества пришла. Мечтал о ней мой родич, юный воин. Как бог велит, был этот брак устроен. Я с ней простился, как отец и друг. Но только увидал ее супруг, Бессильным стало молодое тело, Душа его на небо улетела. С тех пор тоскою заболела дочь, И день ей черным кажется, как ночь, Не слушает советов, утешений, Угрюм, как осень, день ее весенний. Прошу я: потрудись! Мне жаль ее, — Найди слова, развей печаль ее, И, может быть, — ты молод, строен, знатен, — Ей будет разговор с тобой приятен». Сказал Густахм: «Я прогоню тоску, Ее недуг из сердца извлеку». С душой открытой, полон жажды дела, К молчальнице приблизился он смело. Сидела солнцеликая жена, Безмолвна, величава и грустна. Но так как статуя была красива, Густахм заговорил красноречиво: «Царевна, дочь могучего отца! Не жалуйся на промысел творца. От смерти не уйти орлу на небе И льву в лесу, — таков наш общий жребий». Но на ветер ушли его слова, Несчастного не тронув существа. Оно глядело пристально и грустно, Смахнув слезу с ресниц весьма искусно. Густахм замолк, теряя речи дар. Призвав к себе, спросил его кайсар: «Ты говорил ли с бедною царевной, Тоску прогнал ли речью задушевной?» Тот отвечал: «Твоя безмолвна дочь, Не удалось мне страждущей помочь». На утро властелин сказал Болую: «Как дочери тоску развеять злую? Шапура, Андиёна ты возьми, И с этими достойными людьми Мое дитя ты оживи беседой, О женихе прекрасном ей поведай: А вдруг ее утешит ваш совет, А вдруг она сегодня даст ответ? Душа моя от скорби раскололась: Хочу я дочери услышать голос!» Три витязя, пред страждущей представ, О женихе, властителе держав, Подробно рассказали солнцеликой, Но та была, как прежде, безъязыкой. Пришли к царю: «Твоя безмолвна дочь, Мы боль ее не в силах превозмочь». Не помогли вельможи властелину, И поспешил тогда кайсар к Бурзину. Сказал: «Тоскую, дочь свою любя. Одна, Харрод, надежда — на тебя. С ее недугом четверо боролось, — Быть может, ты ее услышишь голос». Харрод Бурзин к безмолвной подошел, Узрел ее лицо, венец, престол, Окинул всю ее пытливым взглядом, Присматриваясь к слугам и нарядам. Приветствие учтиво произнес. Молчала та, роняя капли слез. Задумался вельможа многочтимый: «Она молчит: погиб ее любимый, Молчит из-за жестокости судьбы, — Но почему молчат ее рабы? Зачем молчат наперсницы и слуги, Когда она тоскует о супруге? Зачем рукой не хочет шевельнуть, Когда ей слезы падают на грудь — Все время на одно и то же место? Ужели безутешная невеста Застыла, поглощенная тоской, Не шевельнет рукой или ногой? Она грустна поныне, как вначале: Движенья жизни нет в ее печали!» Расхохотался от души Бурзин, Сказал кайсару: «Мудрый властелин, Ты говоришь, что дочь ты замуж выдал? Не дочь твоя грустит, а жалкий идол! То статуя руками колдуна На посрамленье нам сотворена. Ты насмех порешил поднять иранцев, Чтоб пристыдил Хосров своих посланцев!» Сказал кайсар: «Твой разум — благодать, Визирем первым ты достоин стать! Есть у меня в одном покое чудо. Увидишь в первый раз такое чудо, Увидев, не поймешь: то истукан, Иль вечный сотворил его Яздан?» Харрод, внимая речи той хвалебной, Отправился тотчас в покой волшебный. Там, с луком и колчаном, полным стрел, Огромный всадник в воздухе висел. Сказал Харрод: «Уловки бесполезны, Седок, висящий в воздухе, — железный, А тот покой из камня состоит, И камень называется: магнит. Его индусские открыли маги, В чьих книгах — мысли о добре и благе».