Между двух миров

Затем, наши путешественники переехали в Берлин, где их тоже ждали дела. Теперь Ланни уже точнее определял стоимость картин, он учился быстро и становился увереннее. Надо было выделить какой-то участок своего сознания, превратить его в каталог произведений искусства, внести в него несколько тысяч имен художников, и тогда он сможет безошибочно сказать в ту минуту, когда услышит название и дату картины: «тысяча долларов», или «десять тысяч», или «сто тысяч». Что касается более мелких цифр, то о них и думать не стоило. Правда, тут его подстерегал соблазн, от которого он никогда не будет полностью застрахован: какой-нибудь одаренный бедняк привлечет его внимание, и ему захочется выдвинуть его, хотя комиссия за продажу его вещей не покроет стоимости бензина истраченного на поездки.

Но в Берлине, в загородном дворце разорившегося аристократа, подобных соблазнов не имелось. Здесь были десятки картин старых мастеров, и Золтан Кертежи решал их участь с той же уверенностью, с какой хозяйка дома распределяет места гостей за званым обедом. Вот картина Франса Гальса, ей место в коллекции Тафта в Цинциннати, а вот этот сэр Джошуа пойдет в коллекцию Хентингтона в Южной Калифорнии. Золтан «щелкнет» телеграмму, и продажа совершится — американские миллионеры любят делать дела молниеносно. Они, видимо, расценивают на деньги каждую минуту своего времени. Интересно знать, думал Ланни, что они делают с минутами, выпадающими из расписания. Им, наверно, показалось бы невероятным сумасбродством просто пойти побродить или полюбоваться на такую дешевую вещь, как цветок. Золтан говорил, что потому-то они и обзаводятся орхидеями.

Иоганнес Робин был очень доволен. Он получил свои деньги обратно — легко и быстро и притом сохранил хорошие отношения с графом, у которого были могущественные друзья. Он всюду пел хвалы Бэдду и Кертежи, и к обоим экспертам стали обращаться с запросами другие «шиберы», которые непрочь были бы вложить часть своих доходов в нечто столь портативное, что его можно скатать в трубочку и быстро вывезти из Германии. Одна сделка приводила за собой другую, и Ланни, если бы он захотел, мог бы тратить все свое время на это новое увлекательное занятие.

Итак, до конца своих дней Ланни может быть спокоен; у него будет все, что ему потребуется, и хозяина над ним никакого не будет: не надо ни спрашивать позволения, ни слушаться, ни приказывать. Единственное, что будет причинять ему горе, — это горе людей вокруг него, горе измученного мира, стоны которого долетают до него, как в бредовом сновидении. Казалось бы, нет смысла прислушиваться к этим стонам, раз ничего нельзя сделать, чтобы помочь страдающим, по все-таки хочется помочь, и невольно спрашиваешь себя: неужели это невозможно? В странное положение попадают любители искусства: они развивают в себе утонченность чувств, но разрешают себе жить только интересами воображаемого мира. Рассеките вашу душу пополам и посредине поставьте непроницаемую для чувства перегородку; будьте чувствительны к искусству и нечувствительны к жизни; будьте как русская графиня, которая проливала слезы, слушая в опере тенора, а ее кучер тем временем замерз на улице, на козлах ее кареты.

Путешественники возвратились во Францию, которая была во власти жестокой депрессии. После занятия Рур? франк начал падать; на репарации уже никто не надеялся, и выпущенные под них акции быстро теряли цену. Огромные суммы были выплачены как возмещение за разрушенное во время войны имущество — это был способ вознаградить своих политических единомышленников, не очень отличный от того, что в Соединенных Штатах называется «смазкой». Весь убыток падал на людей, живших на постоянный доход или на заработную плату, в выигрыше были только спекулянты и те немногие счастливцы, которые получали доходы в долларах.

Как приятно убедиться, что на присланные из дому деньги можно получить в полтора раза больше франков, чем вы рассчитывали! Американские туристы сообщали на родину в письмах и телеграммах, что привезенные ими деньги непрерывно растут в цене, и пароходы были переполнены людьми, бежавшими от «сухого закона» и от пуританизма. С каждым годом бум на Ривьере все усиливался; отели и пансионы были битком набиты, джаз гремел всю ночь, казино были переполнены игроками и танцующими.

Сэр Базиль Захаров, устав от высокой политики и финансирования войн, нашел себе приятное занятие, игрушку, чтобы тешиться ею на старости лет, а также средство пополнить убытки, понесенные им в Турции: он скупил за миллион фунтов акции Société Anonyme des Bains de Mer et du Cercle des Ētrangers de Monaco[21] и теперь был его председателем и управляющим. Командор ордена Бани стал банщиком — но не думайте, что ему самому приходилось окунаться в море или передоверять это занятие другим; нет, название этой компании в течение шестидесяти лет было приличной вывеской для самого пышного и нарядного игорного дома в мире, такого грандиозного, что территория, на которой о-н помещался, была особым государством, а ее владелец — государем по праву покупки. Казино в Монте-Карло перестроили, и оно стало еще роскошнее, чем раньше. Прежде сюда впускали бесплатно-, но это не гармонировало с нравственным кодексом старого греческого купца; теперь у порога в казино с вас брали за вход, а за порогом все обирали вас до тех пор, пока вы сами, наконец, не устремлялись к выходу — и это несмотря на то, что тысячи умов в Евро-пе и Америке изощрялись в изобретении «системы», которая помогла бы им сорвать банк.

Каждый вечер можно было наблюдать, как сэр Базиль совершает моцион — точь-в-точь такую же картину Ланни и его отец наблюдали десять лет назад; но у сэра Базиля было твердое правило — никогда не входить в казино. Рассказывали анекдот о том, как одна дама, проиграв много денег, обратилась к великому человеку с просьбой сказать, как избегнуть нового проигрыша.

— Есть верное средство, мадам, — ответил он. — Не играйте.

Рик привез свою семью в Бьенвеню. Никогда еще после войны он не был так полон надежд. В Англии только что прошли выборы в парламент, твердолобые тори потерпели поражение, и у руля Британской империи очутилось первое лейбористское правительство. Премьер-министром стал социалист, школьный учитель из Шотландии. Рамсей Макдональд был пацифистом во время войны, и все проницательные люди предсказывали теперь длительный период мира и согласия. Германский министр иностранных дел Штреземан тоже объявлял себя сторонником примирения — и оставалось лишь отделаться от упрямца Пуанкаре. Французские парламентские выборы предполагались в мае, и было очевидно, что народ настроен против партии, ответственной за фиаско в Руре и бешеное падение франка. Левые договаривались не подрывать взаимно своих кандидатур, и Рик ликовал, как если бы он был французом. Ланни согласился с ним, как соглашался всегда — но ни слова об этом в присутствии Мари!

Вопрос о репарациях, наконец, собирались решить на разумных основах. Была назначена комиссия экспертов с целью определить, что же можно, наконец, требовать от Германии. Экспертов возглавлял чикагский банкир, и эта так называемая комиссия Дауэса выработала проект соглашения; сокращая претензии каждые несколько месяцев — разумеется, всякий раз под тревожные вопли французов, — она намеревалась постепенно помочь Германии снова стать на ноги.

Приближалась пасха. Робби был в Лондоне и собирался приехать в Париж; Ланни отвез Мари домой, и вскоре он снова слушал в гостиной де Брюинов, как Дени обсуждает с его отцом европейские дела, и спрашивал себя, можно ли верить всем тем выводам, которые подсказал ему его друг англичанин. Не опасно ли позволить Германии стать на ноги? Верить ли так называемой «республике»? Или, быть может, вскоре Гинденбург или кто-нибудь в этом роде захватит власть, и прежняя страшная угроза опять нависнет над Францией?

Дени де Брюин указал на кое-какие факты, о которых Ланни слышал в Германии, не вполне отдавая себе отчета в их значении. В период инфляции правительство требовало от крупных немецких заводов, чтобы они обеспечили свои кадры работой, и отпускало им на это кредиты. Предприятия переоборудовались и расширялись. Теперь, отделавшись от своей внутренней и внешней задолженности, немцы выйдут на мировую арену с новыми силами, обладая самым совершенным промышленным оборудованием в мире. Какое место может занять на международном рынке Франция, где заводы, фабрики, шахты еще разрушены? У немцев гораздо лучшие шансы, чем у их врагов. Возможно, — как говорил Дени, — что превосходство немцев объясняется их моральной и деловой беспринципностью; это усиливало ненависть к ним, но это не уменьшало опасности.

21

Акционерное общество морских ванн и клуб для иностранцев в Монако (франц.).