Между двух миров

Среди тамошних друзей Курта был молодой человек, по имени Генрих Юнг, сын старшего лесничего, который давал им провожатых, когда они желали охотиться. Генрих, как оказалось, изучал лесное дело в Мюнхене и примкнул к той самой национал-социалистской партии, о которой рассказывал Эмиль. Так как Рик интересовался этим движением, Курт пригласил молодого человека и вовлек его в разговор, что было нетрудно, так как его партия усиленно вербовала сторонников, и он знал наизусть все ее лозунги и формулы. Ему было 19 лет; это был высокий, крепкий, стройный юноша; война и голод не отразились на нем, так как Штубендорф доставлял ему и еду, и возможность учиться. У него были блестящие голубые глаза, розовые щеки и очень светлые волосы. Генрих добросовестно выполнял все свои обязанности перед фатерландом, включая объяснение нового «символа веры» двум гостям арийской крови. Он и его сторонники назывались «наци» — два первых слога слова «национальный».

Нацистское вероучение внушало немецкой молодежи, что ее миссия — освободить фатерланд, превратить Германию в новую замечательную страну; оно воодушевляло молодежь громкими лозунгами; оно предписывало ей маршировать и проходить военное обучение ради торжества нацистского дела, петь о нем песни, быть готовой умереть за него. Программа этих нацистов звучала так «революционно», что трудно даже было понять, как может относиться к ней сочувственно армейский офицер. Всем, мол, немецким гражданам будут предоставлены равные права, «процентной кабале» придет конец, военные прибыли конфискуются, тресты будут национализированы, крупные магазины муниципализированы, спекуляция землей прекращена, а земля для общественных надобностей экспроприирована без возмещения. Ростовщики и спекулянты будут подвергнуты карам, вплоть до смертной казни, наемная армия упразднена; с другой стороны, молодежи будут предоставлены все выгоды и преимущества, какие она только может вообразить. Голубые глаза Генриха Юнга сияли, когда он призывал двух иностранцев-арийцев поддерживать нацистов, новоявленных спасителей своей страны.

— Это семена новой революции, — сказал впечатлительный Ланни своему английскому другу, когда они остались одни.

— Возможно, — откликнулся журналист, настроенный более критически, — но для моего уха это звучит, как старый пангерманизм, облаченный в новые одежды. Советую тебе, Ланни, познакомиться с пангерманизмом. Ты увидишь, что пангерманцы говорят о превосходстве арийской расы, о перестройке мира и тому подобном, но по сути дела речь идет о железной дороге Берлин — Багдад, которая нужна для вывоза мосульской нефти; и об африканских колониях, — сами по себе они не имеют для Германии экономического значения, но зато там есть гавани, которые можно укрепить и использовать как базы для подводных лодок с целью перерезать коммуникации Англии.

— Может быть, ты и прав, — согласился Ланни, — но не говори об этом в присутствии Курта, ему это будет не очень по сердцу. — Ланни все еще не отступился от своего намерения примирить Англию с Германией.

По дороге в Швейцарию трем друзьям пришлось проехать через Мюнхен, и Генрих, который возвращался туда после рождественских каникул, поехал вместе с ними. В дороге они разговаривали все о том же, и Рик приглядывался к юноше, стараясь понять его психологию. Но если вы слышали раз его формулы, больше вам нечего было ждать, он мог только повторяться, а это было скучно. Обнаружилось, что юноша мало знал о внешнем мире и не очень им интересовался; он собирался так основательно его перестроить, что не стоило знакомиться с ним в его настоящем виде. Если ему сообщали об Англии, Франции и Америке факты, противоречившие нацистской теории, он из вежливости не говорил прямо, что сомневается в них, но как бы отмахивался от них, не давая им проникать в сознание.

Рик, завзятый журналист, был человек совершенно иного склада. Как ни отталкивал его пангерманизм в его старой и новой оболочке, он считал своим долгом изучить его. Он помнил свою неудачную оценку итальянского фашизма, данную им после встречи с Муссолини, и не хотел повторять той же ошибки по отношению к генералу Людендорфу или другому спасителю фатерланда. — Давайте-ка остановимся на денек в Мюнхене, мне хочется понюхать, чем пахнет новое движение, — предложил он. Ланни, который был любопытен, как молодой олень в лесу, сказал: — Превосходно. — Генрих, разумеется, пришел в восторг. Он предложил повести их в главный штаб нацистов и со всеми познакомить.

Штаб помещался в кафе на Корнелиус-штрассе, в рабочем районе. В зале стояло несколько столов и стульев, на подоконниках лежали брошюры. Тут же, за прилавком, члены новой партии платили свои взносы. Позади, в глубине, было несколько небольших отдельных комнат. Кафе называлось «Das braune Haus»[15] так как у наци все было коричневое, в отличие от фашистов, у которых все было черное; пусть никто не скажет, что немцы подражают кому бы то ни было! Вместо ликторских пучков прутьев нацисты носили на повязке восточную свастику, то есть ломаный крест; она же была изображена на их знаменах. Знамен у них было немного, так как в стране был текстильный голод. Почти все нацисты были отставные военные, и многие из них носили перелицованные старые мундиры.

Молодой нацист, по видимому, игравший здесь какую-то официальную роль, рассказал посетителям о положении в Баварии, где почти ежедневно происходили стычки между красными и католиками; а между тем члены новой партии запасали оружие и проходили военное обучение в близлежащих лесах. Они не скрывали, что цель их — захватить власть сначала в Баварии, а затем во всей Германии. Они совмещали в себе заговорщиков и пропагандистов; планов своих они не только не скрывали, а напротив, сообщали все подробности, за исключением даты восстания. — И то потому лишь, — сказал молодой нацист, — что мы сами ее не знаем.

Ланни и Рику удалось приехать в Мюнхен в день большого митинга в «Bürgerbräukeller»[16] и если они туда попадут, то получат ясное понятие о движении и услышат речь Ади. Это было сокращенное имя излюбленного оратора нацистов — Адольфа; фамилия его была Шикльгрубер, но ее редко называли, считая не особенно благозвучной.

Ланни повез Рика и Курта в отель Аден. Остаток дня они провели, осматривая картинную галерею Шакка.

После ужина они сели в такси и поехали в пивную на Розенгеймер-штрассе. В Мюнхене пивная — это всегда огромный зал, а эта была одним из самых больших; за ее столами могли разместиться тысячи две посетителей. Мюнхенцы, усевшись, потягивают пиво так медленно, что над одной кружкой могут просидеть целый вечер. Конечно, у кого есть средства, те выпивают гораздо больше, и это, по видимому, идет им на пользу, так как эти счастливцы тучнеют, и их щеки и шея оплывают толстым слоем жира.

Помещение было битком набито; но с помощью хрустящей бумажки трое приезжих получили хорошие места. Они оглядывали наполненную дымом комнату; даже в Силезии Ланни не видел более нищенской одежды. по видимому, «низшие сословия», как их именуют на родине Рика, явились послушать своего оратора. За столом, рядом с Ланни и его друзьями, сидел человек, оказавшийся нацистским журналистом, — маленький, хромой, с обезьяньим лицом и пронзительным голосом. Когда он познакомился со своими соседями, он много рассказал им об Ади и, пожалуй, больше дурного, чем хорошего.

Громко трубил оркестр, и когда он заиграл «Deutschland üЬег alles», все встали, вытянув руку вперед и вверх — нацистское приветствие. Затем снова уселись. Журналист-наци стал рассказывать своим пронзительным голосом о тяжелом детстве Адольфа Гитлера-Шикльгрубера. Как он уехал из дому, пытался пробиться на поприще искусства, но потерпел неудачу и превратился в жалкого бродягу, спал в ночлежках и жил тем, что разрисовывал за несколько пфеннигов почтовые открытки, а иногда выполнял штукатурные работы. На войне его произвели в ефрейторы, он был отравлен газами. После войны начальники послали его на подпольное собрание мюнхенских рабочих, поручив ему шпионить за ними и донести об их замыслах. Он выполнил задание, но в следующий раз пришел уже не как шпион, а как новообращенный. И вот он один из лидеров нового движения, он вдохновляет немецкий народ и готовит его к перестройке мира.

15

Коричневый дом (нем.).

16

Пивная в Мюнхене (нем.).