Между двух миров

Бьюти предоставила все это Ланни, так как сама она большую часть времени проводила в «Семи дубах», помогая Эмили осуществлять ее планы умиротворения Европы, рассылать письма и телеграммы важным особам, вызывать Софи Тиммонс и других близких друзей и объяснять им, какую роль они должны сыграть в решении великих мировых проблем. Ланни должен был послать тщательно обдуманную телеграмму немецкому министру реконструкции, напоминая ему о знакомстве и заверяя его, что дом его матери на Антибском мысе во всякое время открыт для него как надежное и тихое убежище.

А момент, действительно, был критический, дамы не преувеличивали. Немецкое правительство по сути дела обанкротилось, не получив иностранных кредитов для уплаты по просроченным репарационным долгам; что же теперь предпримет Франция? Пуанкаре и его единомышленники требовали оккупации зарейнских городов, между тем как англичане употребляли все усилия, чтобы убедить французское правительство в пагубности такой политики. В Англии числилось два миллиона безработных, и оживления торговли не предвиделось, а между тем новая война грозила толкнуть значительную часть Европы в объятия большевизма. Тем временем длинные экстренные поезда уже прибывали на станцию Канны и вытряхивали здесь свой груз государственных деятелей и экспертов. Они приезжали из страны туманов и снегов, закопченной миллионом фабричных труб, и вступали в полосу ослепительного солнечного света и напоенного ароматами воздуха. Автомобили мчали их по аллеям, усаженным пальмами, мимо белых или розовых домов с ярко-голубыми жалюзи; они смотрели на скалистые берега, о которые бились пенистыми белыми гребнями сине-зеленые волны Средиземного моря. Восхитительное место для отдыха: элегантные отели и добродушные беспечные люди, театры и казино, где ночи напролет гремела музыка, шла игра и танцы. Полуголодные, полузамерзшие жители северных городов читали об этом в газетах и особенного удовольствия не испытывали. Почему бы политикам не совещаться у себя на родине, вместо того чтобы выбрасывать деньги на пикники?

Один из членов английской делегации объяснил Ланни, что дело вовсе не в погоне за развлечениями; министры даже не замечают окружающих их красот. Но полиция и военные власти опасаются таких съездов в больших городах в теперешние плохие времена. Невозможно уследить за всеми анархистами и смутьянами; нельзя поручиться, что из какого-нибудь окна не застрочит пулемет или с какой-нибудь крыши не будет сброшена бомба. А в маленьких городках, вроде Сан-Ремо, Спа или Канн, полиция знает всех наперечет, здесь у нее есть шансы охранить своих высоких гостей от неприятностей. Франция не желает, чтобы на ее территории убивали иностранных государственных деятелей. Трудно сказать, что оказалось бы большей неприятностью — если бы какой-либо красный фанатик застрелил английского консерватора или какой-либо неразумный патриот бросил бомбу в немца.

Ланни довелось близко столкнуться с этой проблемой и способами ее разрешения. Он как-то пошел в селение Жуан за покупками и там. на скамейке у края песчаного пляжа увидел — кого же? Свою «красную» святую, Барбару Пульезе! Он увидел ее и остановился. Она не сливалась с праздничной толпой приморского курорта, а сидела в стороне, пристально глядя в воду, в полном одиночестве. В ярком солнечном свете ее лицо казалось желтоватым, но во всех чертах, как всегда, было какое-то скорбное достоинство; романтик Ланни еще раз решил, что на этом лице отражается вся скорбь человечества: ому хотелось бы, чтобы Марсель воскрес и нарисовал ее.

Если бы Ланни повиновался голосу рассудка, чего уже можно было ожидать от человека в его возрасте, ему, собственно говоря, следовало бы пройти мимо, но Барбара в эту минуту обернулась и увидела его. Волей-неволей пришлось поклониться. А затем уже естественно было спросить:

— Что вы делаете в этой деревне?

— Я была в Каннах, — ответила она, — но полиция выгнала меня.

— Что?

— Они боятся, что я подложу адскую машину под их воровскую конференцию.

— Вы серьезно? Вас выслали из города?

— Мне дали ровно десять минут, чтобы собрать вещи. Хуже того, они выгнали семью рабочего, у которого я жила, и лишили его работы.

— Чорт меня возьми! — сказал Ланни.

— И возьмет, если вы будете стоять и разговаривать со мной, — угрюмо ответила женщина.

Ланни стало жарко, и воротник его серого коверкотового пальто показался ему тесен. Ему хотелось бы сказать: «Поедемте в Бьенвеню, поживите там немного», но он знал, что это вконец расстроило бы планы Бьюти. Он опустился на скамью возле Барбары и с некоторым смущением произнес:

— Послушайте, Барбара, вам, может быть, нужны деньги. Скажите откровенно.

Та покраснела и смутилась. — О, я не могу брать у вас деньги!

— Почему? Ведь вы работаете для вашего дела?.

— Но вы-то ведь не верите в мое дело!

— Это еще неизвестно. Во всяком случае, я верю в вашу честность; и, как вы знаете, мне не приходится много трудиться, чтобы заработать свои деньги.

Опасное слово сказал Ланни и на опасную вступил стезю! Раз начинаешь субсидировать святых, как знать, где остановиться? Святые редко располагают средствами, и, что еще хуже, их друзья обычно такие же бедняки, как они сами; их биографии — непрерывная цепь злоключений. Заботу о них следовало бы предоставить господу богу, который на этот случай создал акриды и дикий мед, а в особо тяжелых случаях посылает манну небесную или творит чудеса с хлебами и рыбой.

Но Ланни был молод, а в этом отношении ему навсегда было суждено остаться ребенком. Он вынул бумажник и сунул триста франков в руки Барбары. Франк потерял две трети своей довоенной покупательной способности, и это был не такой уж щедрый дар, как могло показаться; но для Барбары это было целое состояние, и она смущенно бормотала слова благодарности.

— Куда вы думаете направиться? — спросил он.

— У меня не было никаких планов, так как, откровенно говоря, я осталась без всяких средств. Хотелось бы вернуться в Италию и продолжать работу. Но друзья просят меня переждать, пока не минет опасность.

— Какая опасность? — спросил он.

— Разве вы не слышали о том, что происходит в Италии? Предприниматели нанимают банды хулиганов и избивают друзей народа, а часто и убивают их. Сотни преданных нашему делу рабочих пали жертвой этих бандитов.

— Какой ужас! — сказал Ланни.

— Когда рабочие заняли сталелитейные заводы и решили управлять ими сами, социалистические лидеры заколебались и отказали им в поддержке.

— Но как они могли бы управлять заводами, не имея капиталов?

— Надо было предоставить в их распоряжение все кредиты кооперации, и заводы могли бы тогда работать на полную мощность. Но нет, наши социалисты — рабы «законности»; они надеются овладеть промышленностью с помощью выборов. Наши рабочие видели — не раз и не два, — что политики теряют весь свой пыл, как только становятся депутатами; они кладут себе в карман взятки, которые суют им буржуа. Вы видите, что хозяевам на законность плевать; они не останавливаются перед организованным убийством всех, кто смеет сопротивляться их воле. У них теперь новый рецепт: их наймиты заставляют свои жертвы проглатывать большие дозы касторки, смешанной с бензином или йодом, это вызывает ужасные боли и калечит человека на всю жизнь. Вот что происходит по всей Италии. Я вижу, что ваши капиталистические газеты не очень-то много рассказывают вам об этом.

— Очень мало, — согласился молодой человек.

— Эти бандиты называют себя фашистами; они переняли древнеримский символ ликторов — «фашию», то есть пучок прутьев и топор. Они, видите ли, патриоты. И во имя «священного эгоизма» Италии они подстрекают молодежь устраивать уличные бои и громить помещения кооперативов и рабочих газет. Помните вы того маленького черномазого негодяя в траттории в Сан-Ремо?

— Дутыша? — улыбаясь, спросил Ланни.

— Его самого. Ну, так он теперь член палаты депутатов, один из тех якобы патриотов, которые жаждут восстановить древнюю славу отечества. Свою мерзкую газетку он называет «Popolo d'ltalia» — «Народ Италии», и каждый лист ее пропитан кровью мучеников. Тем не менее для каннской полиции он persona grata[13].

13

Важная персона (лат.).