Между двух миров

— Я передам ему ваши слова, мистер Робин, — сказал Ланни, — но я знаю, что мой отец предпочитает вкладывать деньги в реальные ценности.

— Он, конечно, прав, что держит свои деньги в долларах. Когда марка окончательно скатится вниз, он приедет в Германию и будет скупать крупные концерны по тысяче долларов за штуку. А мы с вами, Ланни, будем платить за картины старых мастеров меньше, чем за хороший обед.

— Мне некуда будет девать их, — сказал Ланни. — У меня кладовая полна картин Марселя Детаза, которые мы собираемся продать.

— О, послушайтесь моего совета и не продавайте! — воскликнул экспансивный коммерсант. — Сейчас у нас кризис, но скоро жизнь опять наладится и начнется такой бум, какой еще никому не снился. Тогда мы с вашим отцом покажем себя.

Ланни отправился на вокзал встретить юных путешественников из Роттердама. Он был уверен, что узнает их, так как видел множество фотографических снимков двух темноглазых мечтательных сынов древней Иудеи, головы которых пророк помазал священным елеем. Ланни Бэдд слышал в воскресном классе библии рассказ своего деда, старого угрюмого пуританина и фабриканта пулеметов, о мальчике-пастухе по имени Давид, который играл на арфе, внимал гласу Иеговы и общался с всемогущим богом. Если сосчитать возможное потомство одного человека на протяжении ста поколений, то окажется, что в каждом еврее есть капля крови этого певца; и вот двое таких потомков Давида выходят из вагона голубого экспресса: один — с чемоданом и скрипкой в футляре, другой — с чемоданом и кларнетом.

Оба взволнованы, глаза у них сияют, румяные губы смеются — сбылась мечта семи лет, они познакомятся с Ланни Бэддом! Приятно, когда ты для кого-то служишь источником такой радости, — и Ланни постарается не обмануть их ожиданий. Он понимал, что происходит с мальчиками, он ужо давно знал от мистера Робина, что Ланни Бэдд в их глазах воплощенное совершенство — он такой образованный, он так много путешествовал, и он принадлежит к правящей касте современного мира — к тем, для кого создается искусство, перед кем артисты исполняют художественные произведения.

Ланни помнил, в каком он был восторге, как весь мир показался ему зачарованным, когда он приехал к Курту Мейснеру и увидел большой замок с покрытыми снегом башнями, алевшими в лучах раннего утра. Теперь сюда приехал маленький Фредди Робин — ему тоже 14 лет. Он и его брат впервые видят Лазурный берег, и субтропический ландшафт кажется им таким же волшебным, каким показался Ланни силезский снег. Деревья, отягощенные апельсинами и лимонами, увитые розами беседки и каскады пурпурных бугенвиллей, скалистые берега над синей, а в мелких местах изумрудной, водой — все это вызывало у них крики восторга, тотчас же сменявшиеся беспокойством, не слишком ли они несдержанны в присутствии замкнутого англосакса. В Бьенвеню все сразу полюбили их, да и невозможно было не полюбить, так они были милы, простодушны и так хотели понравиться. Они сносно говорили по-английски, по-французски и по-немецки. Родным языком для них был голландский. Застенчивость их бросалась в глаза, и люди, знавшие, как жесток мир, с болью думали о том, какие страдания уготованы в нем этим мальчикам.

Ганси Робин так давно ждал минуты, когда он сможет сыграть дуэт с Ланни Бэддом, и вот, наконец, в просторной гостиной Бьенвеню он извлек свою скрипку и стал настраивать ее. Он достал из папки «Сонату А-мажор» Цезаря Франка, ставшую популярной благодаря исполнению Изаи, положил партию рояля на пюпитр и подождал, пока Ланни ознакомится с ключом и темпом и отогнет угол первой страницы, чтобы потом быстрее ее перевернуть. Ганси приготовился и поднял смычок, потом снова положил его и сказал почти шепотом:

— Простите, что я так нервничаю. Я столько мечтал об этой минуте, и теперь боюсь споткнуться.

— Уж если кто споткнется, так это я, — успокоительно сказал Ланни. — Я слушал эту сонату, но никогда не видел партитуры. Будем снисходительны друг к другу.

Маленький Фредди крепко сжал губы и закрыл глаза — он не мог ободрить брата. Но Курт и Бьюти постарались его успокоить, и Ганси, наконец, взял себя в руки; он поднял смычок, кивнул, и Ланни начал. Когда вступила скрипка, полилась нежная вопрошающая мелодия, и Курт, единственный профессионал среди присутствующих, встрепенулся. Он кое-что понимал в этом деле и умел оценить и тон, и чувство, и темперамент. Это была музыка волнующая и порывистая; она то ласкала, то неистовствовала; в этой изменчивости было вечное чудо жизни, рождение и рост, неожиданные открытия, новые горизонты и новые пути.

Хрупкий мальчик забыл свои опасения и играл так, будто он и его скрипка были единым существом. Когда соната разлилась последней, превосходно исполненной трелью, Курт воскликнул: «О, хорошо!», а в его устах это было огромной похвалой. Ланни — почти француз по манерам — вскочил, схватил Ганси и обнял его. У мальчика на глаза навернулись слезы; для него это было мгновение, которое приходит не часто, даже к экспансивному племени музыкантов.

Курт попросил сыграть еще что-нибудь, и Ганси взял второй концерт Венявского, аранжировку для скрипки и рояля. Ланни знал, что Курт не любит поляков, но артист выше предрассудков, а Ганси с большим блеском исполнил это, подобное фейерверку, произведение. В «Романсе» скрипка жаловалась и плакала, а когда они добрались до allegro con fuoco и до molto appassionato[10], Ланни пришлось туго. Он не поспевал за скрипкой и стал пропускать ноты. Однако он ни разу не сбился с такта и благополучно пришел к финишу. Это было увлекательное состязание, и они закончили его с большим блеском, раскрасневшиеся и гордые успехом.

Вежливость требовала, чтобы они выслушали и Фредди. Мальчик не решался выступать после брата, но все просили, чтобы он сыграл на кларнете, и Ганси достал ноты гайдновского «Цыганского рондо». На этот раз за рояль сел Курт, а Ланни слушал жизнерадостную, легкую музыку, дошедшую к нам от XVIII столетия, когда люди, казалось, легче удовлетворялись своим жребием. Ланни был горд прелестными мальчиками и уверен, что они понравятся всем. Он видел, что Бьюти они понравились. Когда-нибудь она возьмет их к миссис Эмили, их пригласят играть в «Семи дубах», и все видные обитатели Ривьеры будут слушать их. Ибо таков путь к славе.

И с этой минуты в маленькой студии за высокой садовой оградой — звон и гром, рокот и гудение. Ланни неустрашимо колотил по новому роялю; здесь же был со своей скрипкой Ганси, хранивший в памяти миллионы нот; маленький Фредди с нежно плачущим кларнетом; Курт — то с виолончелью, то с флейтой, иногда с валторной; он мог бы и в литавры бить, будь они у него под рукой. Еда была забыта, сон забыт — жизнь так коротка, а искусство так трудно! Прохожие останавливались на шоссе и усаживались в тени у ограды послушать бесплатный концерт. О великий Пан! Солнце на холмах забывало гаснуть, лилии оживали, стрекозы грезили над прудом, и все в Бьенвеню были счастливы, и всем хотелось, чтобы два пастушка из древней Иудеи никогда не покидали их и помогали развеять печаль.

Бьюти, однако, не забывала посылать за музыкантами горничную звать их к столу. Она доказывала также, что мальчикам в этом возрасте надо побольше движения. «Какого им еще движения!» — восклицал Ланни, с которого пот лил градом после тяжкого труда — попыток изобразить на рояле оркестровое сопровождение. Но Бьюти заставляла мальчиков плавать и грести, а Ланни решил, что возьмет их на рыбную ловлю с факелом и хоть раз прокатит их на машине по берегу, который славится на весь мир.

Однажды, после полудня, в разгар музыкальной оргии, горничная явилась и сказала, что кто-то спрашивает по телефону м-сье Рика. Какая-то дама, которая говорит, что ее зовут Барбара. Ланни подошел к телефону, он чувствовал себя в долгу перед этой женщиной, которая оказала Рику такую большую услугу. Рик послал ей номер журнала со своей статьей; она ответила ему дружеским письмом, в котором поздравляла его с проявленной в статье проницательностью.

10

Быстро, с огнем; с большой страстью (итал.).