Страница 84 из 106
Через несколько бесконечно долгих мгновений полета Крашенинников приземлился на самом краю канавы, поскользнулся, но устоял.
Враги, сбросив оцепенение, ринулись за ускользающей добычей, но было поздно: их встретило грозно ощетинившееся оружие ратников.
Бойцы подхватили Ивана и Аникея и на руках внесли в еще остававшуюся узкую щель, после чего тяжелые ворота с лязгом захлопнулись.
Нескольких поляков да литвинов, которые сумели просочиться на монастырское подворье, добили здесь же, у ворот.
Крашенинников опустил Аникея на охапку кем–то принесенной травы, а сам без сил сел рядом. Их обступили дружески улыбающиеся ратники, возбужденные как удачной вылазкой, так и удивительным зрелищем прыжка. Затуманенный мозг Ивана ловил отдельные реплики:
— Ранены оба.
— Лекаря надобно.
— Послали уже.
От боли и огромной усталости Крашенинников видел окружающих как бы сквозь пелену, которая то редела, то вновь становилась почти непроницаемой.
— Ну–ка, ну–ка, расступись, народ честной. Где те добрые молодцы? Кажите раны, в бою полученные, — послышался неподалеку зычный голос лекаря.
***
Первые дни в монастыре только и разговоров было, что об удачной вылазке.
Осажденные приободрились. Архимандрит при великом стечении народа отслужил благодарственный молебен. Обращаясь к целебным мощам чудотворца Сергия, он дрожащим от избытка чувств голосом молил, чтобы всевышний послал им всем избавление от ненавистного врага.
Молитва, увы, действия не возымела. Тогда архимандрит задумал тайно отрядить кого–либо из бойцов за стены монастыря, чтобы поискать помощи у крестьян окрестных деревень, поскольку положение осажденных с каждым днем становилось все труднее. Ткнулись было в подземный ход, но он оказался заваленным.
Конечно, у окрестного люда едва ли хватит силенок, чтобы справиться с осаждающими, вызволять монастырь. Но какую–то часть вражьих сил они могли бы отвлечь на себя, организуя летучие отряды.
Старец знал наперечет лучших бойцов монастыря. Выбор его пал на Ивана Крашенинникова, и он велел разыскать парня и пригласить в свои покои.
Иван перешагнул порог, поздоровался и остановился, разглядывая высокие палаты.
— Проходи, чадо, — радушно пригласил архимандрит. — Присаживайся, в ногах правды нет. Плечо–то как?
— Заживает… — Крашенинников шевельнул сильным плечом, сел на широкую, отполированную до блеска лавку.
— А друг как? Багров? — продолжал архимандрит, пронзительно глядя на гостя.
— С ним похуже… Колено… хрящ задет. Монах один его пользует.
— Инок Андрей? — спросил архимандрит.
— Да.
— Хорошо пользует?
— Хорошо.
— Ну, ин ладно. Потолковать хочу с тобой, Иван, — начал архимандрит. — Но чтобы ни одна живая душа не проведала про то. Не зря бают: у стен есть уши. Внемлешь ли мне?
— Внемлю, отче, — кивнул Иван, хотя пока ровным счетом ничего не понимал.
— Ведаю, отрок ты хоробрый, — продолжал Иоасаф. — С ворогом зело добро сражался в вылазку, лестницу им подпортил — до сих пор починить ее не могут, чтобы штурм начать. И про то ведаю, что товарища своего спас. Не зря завещано отцами нашими: за други своя живот положиша… Но не о том я.
Иван ждал.
Архимандрит наклонился к Крашенинникову и жарко зашептал ему в самое ухо:
— Бегаешь ты шибче всех — никто за тобой не угонится. Прыгаешь дальше всех. Ловок как бес… тьфу, не к ночи будь помянут, — осенил себя Иоасаф крестным знамением. — А надобно, Иван, за стены монастыря тайком проникнуть.
Он встал, прошелся по покоям, зачем–то выглянул в мутноватое окно, затем ловко, словно рысь, подкрался к двери и рывком отворил ее: в коридоре никого не было.
— Будем поднимать людей на борьбу с ворогом. — Успокоенный Иоасаф вернулся на место. — Рати собирать
— Поговаривают об этом у нас, отче, — рискнул вставить Крашенинников, на ходу ухватывая замысел архимандрита. — Да где оружие взять?
— Оружие найдется, была бы охота. Вилы, дреколье — все в ход пойдет. А еще петух красный!
— Жечь?
— Жечь! — схватил Ивана за руку Иоасаф, ладонь его была горячей и липкой. — Жечь все, елико возможно: любое жилье, сарай всякий… А самим в леса уходить. Дело к зиме, пусть супостаты без крыши над головой останутся. Чтоб ни сна, ни роздыха не ведали, минутки спокойной не знали. Но для этого перво–наперво нужно из крепости выбраться.
— После вылазки нас так обложили — и мышь наружу не проскочит.
— Ведаю, чадо. Потому и позвал тебя.
— Сколотим ватагу из самых сильных и смелых да ринемся, благословись…
— И порубят вас всех, — докончил архимандрит. — А мне не смерть, мне жизнь ваша нужна.
— А может…
— Ну?
— Может, я один попробую вырваться на волю?
— Справился бы, пожалуй, ты и один. Народ — как порох сухой, только искры ждет. Верного человека я бы там, на воле, тебе дал… Только как вырвешься?
— Ночью…..
— Костры жгут до утра поляки, разве не знаешь? За воротами крепостными наблюдают. Вот ежели мог бы ты птицей обернуться, соколом сизым… Да господь оного не дал человекам.
У Ивана мелькнула сметная мысль. Он поднялся:
— Дозволь, отче, пойду я. Поразмыслю.
— Ступай, проводят тебя. Подай–ка колоколец. Через три дня придешь ко мне.
Аникей встретил рассказ Крашенинникова без того интереса, на который рассчитывал Иван.
— Что тут советоваться со мной? — сказал он после долгой паузы, когда Иван смолк. — Я не господь бог. Как за ворота вырвешься? Ужом и то не проползешь.
Багров неловко задел локтем больное колено, туго перебинтованное, поморщился от боли.
— Донимает?
— Ага.
— Лекарь был?
— Лекарь ничем помочь не может, — раздраженно произнес Алтеей. — Я наказал ему больше не приходить. Только Андрей спасает меня, пользует как нужно.
— Где он?
— Скоро придет. Обещал средство верное принести. Не знаю, травку какую, что ли.
Крашенинников прошелся по комнате, остановился перед Багровым:
— Как же быть–то?
— Придет Андрей — помаракуем, послушаем, что окажет.
Крашенинников нащепил лучину, зажег огонь. Пригорюнившись, долго смотрел на дрожащий язычок.
— О чем задумался? — прервал его мысли голос Алике я. — Небось о Наталье своей?
— А ты почто Наталью вспомнил? — подозрительно посмотрел на него Иван.
— На свадьбе твоей погулять охота. Не будь войны да осады — сыграли бы ее, свадьбу–то.
На крыльце послышались шаги. В избу вошел Андрей.
После того как он тщательно перевязал рану, Иван рассказал о разговоре, который состоялся у него сегодня с архимандритом Иоасафом.
— Дело нелегкое, — сказал Андрей, когда Крашенинников умолк.
— Хоть соколом сизым обернись, а пробейся на волю, так сказал мне святой отец, — припомнил Иван.
— Соколом? — оживился Андрей. — Что же, это мысль. Попробуем сделать тебе крылья, Ваня.
Иван и Аникей переглянулись.
— Объяснять потом буду, а сейчас за дело, други, — сказал Андрей. — Тебе, Ваня, задание. Бери нож, нарежь веток бузины, да потолще. Принесешь — разложи возле печки, пусть сушатся. Материал отменный, легкий и прочный…
Хорошо, что изба Багрова стояла на отшибе. Не было любопытных глаз, которые могли бы наблюдать необычную картину: Иван как угорелый носится, держа на бечевке змея детского воздушного, а Андрей, стоя на крылечке, наблюдает за ним. Время от времени он делает пометку угольком на заслонке, почти сплошь покрытой уже цифирью.
Змей был необычной формы, издали похожий на летучую мышь. Иногда по просьбе Андрея Крашенинников останавливался, змей послушно опускался к его ногам, и Аникей что–то менял в его конструкции. Затем все начиналось сначала.
— Долго еще гонять–то? — не выдержав, спросил Крашенинников. Несмотря на холодный дождь, временами переходящий в мокрый снег, пот лил с него градом, и парень то и дело вытирал свободной рукой лоб.
— Потерпи, потерпи, Ванюша.
Наконец Андрей хлопнул ладонью по гулкой заслонке