Страница 48 из 127
По фюзеляжу стеганула трасса, будто вертолет зацепил за макушку деревьев; Сташенков ощутил тупой удар в правую ногу, она сделалась чужой и непослушной, но боли он не чувствовал. Вертолет продолжал разворачиваться влево, но когда настала пора выводить его и Сташенков нажал на правую педаль, ногу пронзила острая боль.
— Бери управление! — крикнул Сташенков Марусину. О том, что ранен, умолчал, чтобы не тревожить экипаж.
Летчик-штурман незамедлительно выполнил команду. Не выпуская из поля зрения панораму боя, Сташенков стал ощупывать ногу, и рука чуть выше колена наткнулась на теплое и липкое. Вот куда… Пуля — это от той хлесткой очереди, которую он слышал. Похоже, кость не задета — боль притухла. Но когда он увидел на пальцах и ладони сгустки крови и почувствовал ее специфический дурманящий запах, у него закружилась голова. В глазах поплыла рябь, приборную доску подернуло туманом. «Теряю сознание», — мелькнула мысль. Только не это… Врач как-то объяснил, что в подобных случаях надо глубже дышать — легкие требуют больше кислорода. Вдох, выдох. Еще глубже… А еще — обеспечить прилив крови в голову. Наклон вниз, вверх… Мешает ручка управления… Еще, еще… Уже лучше.
— Что с вами, командир? — обеспокоился Марусин. — На вас лица нет.
— Ничего, — попытался улыбнуться Сташенков. — Зацепило, кажись.
Марусин скользнул по нему взглядом, увидел, куда ранен командир, и крикнул бортовому технику:
— Петрухин, срочно в кабину командира с индпакетом! — И к Сташенкову: — Я на всякий случай отойду подальше.
— Не надо! — приказным тоном возразил Сташенков. — Душманы должны чувствовать наше присутствие.
За спиной появился бортовой техник с индивидуальным медицинским пакетом.
— Бинт! — протянул к нему руку Сташенков. — Потом дашь жгут.
Едва прикоснулся к предполагаемому месту ранения, как острая боль разлилась по всей ноге. Бинт сразу же прилип к пропитавшему брюки сгустку крови. Сташенков обернул ногу один раз, второй, затягивая покрепче, чтобы остановить кровь. Боль усиливалась, но он пошевелил пальцами, побольше изогнул ногу в колене; нога повиновалась — значит, ничего серьезного. Надо только приостановить кровь. Еще виток, еще. А кровь мгновенно просачивалась сквозь бинт и расплывалась большим пятном, пропитывая штанину брюк.
В глазах снова зарябило, и тошнота подкатила к горлу. Сташенков откинул назад голову, сделал глубокий вдох.
— Разрешите мне? — Петрухин взял из рук командира бинт и продолжил перевязку.
— Потуже, — попросил Сташенков. — А теперь чуть повыше, жгутом…
Перевязка не уменьшила боли, но кровь, похоже, прекратила сочиться и рябь исчезла.
— Идите к пулемету, — приказал Сташенков борттехнику, и в это время увидел впереди взметнувшуюся красную ракету. В наушниках раздался голос лейтенанта Штыркина, командира группы десантников:
— «Беркут», я «Мангуста», вызываю на связь!
— «Беркут» на связи, — отозвался Сташенков.
— Операция закончена, прошу борт для раненых.
— Понял. «Беркут ноль полсотни первый». Иду на посадку. «Ноль семьдесят второму» и остальным осуществлять прикрытие. — Сташенков кивнул в сторону дымящегося вертолета Сарафанова и приказал Марусину: — Давай туда.
Первым делом надо было забрать раненых, а там, где разорвалась граната в момент десантирования, их больше всего. И самому нужна более квалифицированная помощь. В группе есть врач и санинструктор, но во время посадки будет не до этого. Десантников было сорок пять, на трех вертолетах, теперь придется увозить на двух. Плюс четыре члена экипажа. И среди душманов найдутся, видимо, раненые, не бросать же их. Надо задействовать и Ми-24, хотя бы человека по четыре. А сколько душманов?.. Запросить у КП еще вертолеты?.. После боя — не резон…
Нога страшно ныла, ее будто выкручивало из бедра, и Сташенков ерзал по сиденью, кусал губы. Хорошо, что не видел Марусин — он всецело занят был посадкой. Приземлить вертолет на мизерной площадке среди валунов — не простое дело. Да еще после полуторамесячного перерыва. И особым мастерством в технике пилотирования он не отличался, потому и вели его вверх по штурманской лесенке.
Вертолет завис метрах в десяти от обломков Ми-8 Сарафанова, который уже не дымился. Сташенков покрутил головой и указал на площадку левее: она была еще меньших размеров, но впереди свободная от нагромождения камней, что имело немалое значение для взлета. А поскольку предстояло взять на борт лишний груз, и летчику, и машине придется трудиться в экстремальных условиях. Если бы не нога… В своем мастерстве Сташенков не сомневался. А вот справится ли Марусин?.. Надо будет не спускать глаз…
— Прибирай «шаг-газ» и ручку — на себя, — подсказал он Марусину, лицо которого блестело от пота, а широко открытые глаза метались то влево, то вправо. — Так, хорошо. Еще чуть-чуть… Отлично!
Колеса коснулись земли. Марусин облегченно вздохнул и смахнул тыльной стороной ладони со лба пот. И хотя вертолет сильно накренился, штурман был очень доволен — посадил в таких условиях! Сташенкова же крен обеспокоил: на склон попали, в ямку, или что-то с одним колесом? При благоприятных условиях следовало бы выключить двигатели, осмотреть машину: пули могли пробить не только ему ногу, но и повредить топливную или масляную систему. Правда, давление в системах манометры показывали нормальное, и все-таки пули простучали по всему фюзеляжу…
— Осмотри внимательнее кабину и показания приборов, — попросил Сташенков Марусина. — А борттехник пусть снаружи глянет…
Пока грузили раненых, Петрухин облазил фюзеляж со всех сторон, отбежал метров на пять и проследил, как вращаются лопасти винта — что он мог там увидеть? — и, забравшись в кабину, браво доложил:
— Все в порядке, товарищ майор. Двадцать три пробоины насчитал, но потеков масла, керосина не видно. Сколько будем брать на борт?
— Сколько уже взяли?
— Девять раненых и шесть здоровых.
К ним протиснулся лейтенант Штыркин.
— Разрешите обратиться, товарищ майор?
— Слушаю вас.
— Всех будем забирать или группу оставим?
— Сколько всего пассажиров, с душманами, с ранеными?
— Пятьдесят четыре.
Многовато, прикинул Сташенков. Но надо увозить всех: мало ли что может случиться. А поводов для упреков он и без того заработал достаточно: девять раненых, уничтоженный вертолет…
— А сколько погибло?
— Шестеро. Двое — из экипажа.
Много… Нельзя было садиться вертолету Сарафанова без прикрытия. Вот оно, пренебрежение тактикой… Правда, в бою всего не предусмотришь… «На то ты и командир, чтобы заранее все рассчитать», — услышал он мысленно возражение Громадина. «Но на войне как на войне, без потерь не бывает», — ответил Сташенков. Философия бездарей и ретивых служак, которые «за ценой не постоят»…
— Так сколько будем брать? — повторил вопрос борттехник.
— Еще девять посадите. Уместятся?
— Уместить-то уместим, но перегруз большой.
— Не такой уж большой, — возразил Сташенков, прикидывая дополнительный вес девяти бойцов, высоту, где приземлились. Учитывая боевое снаряжение, бронежилеты каждого — где-то около тысячи килограммов, минус израсходованный боекомплект килограммов триста; в общем, превышение предельно допустимой взлетной массы — килограммов на семьсот. Пусть даже на тысячу, но никого на поле боя он не оставит, даже если это грозит опасностью. «Лучше славная смерть, чем бесславная жизнь» — вспомнилась некстати пословица. Нет, умирать он не собирается и взлетит, чего бы это ему ни стоило, и покажет всем, какой он летчик, какой командир!..
— «Беркуты», я «ноль пятьдесят первый», слушайте приказ. «Ноль семьдесят второму» взять на борт двадцать три человека, «ноль пятьдесят пятому» и «пятьдесят шестому» — по четыре человека. Как поняли?
— «Ноль семьдесят второй» понял — двадцать три.
— «Ноль пятьдесят пятый» — взять на борт четыре.
— «Ноль пятьдесят шестой» — четыре.
— Правильно поняли. Посадку — по очереди. Я ухожу с ранеными. Ведущим назначаю «ноль семьдесят второго».