Страница 110 из 127
— Перед отъездом меня снабдили несколькими адресами. В их числе был и адрес «Союза возвращения на родину», то есть в Советскую Россию, на улице Дебюсси, 12, куда я первым делом и отправился. Там же размещалась партийная организация. Мне подыскали квартиру, где можно было остановиться без паспорта, не опасаясь полиции, ведь я же находился на нелегальном положении. Впрочем, иногда приходилось ночевать на вокзалах или в гараже у одного моего товарища-сторожа, — рассказывает Побережник. — Позже на собрании секции металлистов Парижа меня приняли во французскую компартию, обменяли партбилет.
Нелегко было жить Чебану на птичьих правах в Париже. Чтобы заработать на кусок хлеба, мыл окна, натирал паркет, разгружал овощные фургоны на рынке, даже позировал натурщиком. А когда при «Союзе возвращения» открыли дешевую столовую, его взяли туда поваром. Жалованья он не получал, зато больше не голодал. Это место было очень удобно еще и по другой причине. Партийная организация поручила Чебану вести работу среди эмигрантов. Ну а кому, как не повару, к тому же выходцу из России, готовы открыть душу истомившиеся на чужбине люди. Бывший крестьянин и бывший моряк быстро находил с ними общий язык. Объяснял, какими путями искать дорогу на родину, а пока — как отстаивать свои права, добиваться справедливости. Заходила речь и о фашизме. Чебан старался растолковать, какую опасность таит он в себе, причем не только в Германии, но и здесь, во Франции. Случалось Семену выполнять задания, связанные с риском, например, выступать перед белоэмигрантами, чтобы срывать их сборища, на которых поливали грязью Советскую Россию. До стрельбы, правда, дело не доходило, а так постоять за себя он умел, силой его природа не обидела.
«Над всей Испанией безоблачное небо»
Семен Чебан не имел ни малейшего представления об этой условной фразе, переданной 17 июля 1936 года в сводке погоды из Сеуты, небольшого городка в испанском Марокко, которой генерал Франко дал сигнал к фашистскому мятежу. В Испании вспыхнула гражданская война. Из многих стран мира стекались добровольцы на помощь сражающейся республике. Немало желающих стать волонтерами нашлось и в «Союзе возвращения», причем одним из первых был Семен Чебан.
Однако секретарь парторганизации Ковалев охладил его пыл:
— В Испании нужны не просто те, кто готов идти в бой с фашизмом, а люди военных специальностей: артиллеристы, пулеметчики, шоферы… — начал было загибать он пальцы.
— Это точно, что шоферы тоже нужны? — перебил Семен.
— Да, но ты же не шофер…
— Значит, буду им, — уверенно заявил Чебан.
Для такой уверенности у него были основания. Ночуя в гараже на улице Жевель, Семен из любопытства решил разобраться в устройстве двигателя, подолгу копался в испорченных моторах. Потом сел за руль, научился перегонять по двору «рено» и «ситроены». Теперь же, чтобы стать заправским шофером, Чебан поступил на курсы и уже через месяц сдал экзамены на право вождения автомобиля. С гордостью сообщил об этом Ковалеву.
— Молодец, — скупо похвалил тот. — Готовься, скоро поедешь.
…В купе третьего класса почтового поезда, уходившего с маленького парижского вокзальчика д’Орсэ на юг, в Перпиньян, было тесно: вместо восьми пассажиров на деревянных лавках жались десять. Поношенные куртки, кепки, рюкзаки вместо чемоданов без слов говорили, что отъезжающие направляются не на курорт. Скорее, они походили на безработных, едущих убирать урожай куда-нибудь в провинцию.
Сидевший у двери мужчина лет тридцати, в штопаных брюках гольф и высоких шнурованных ботинках, придирчиво разглядывал своих спутников. На худом, словно после болезни, лице бросался в глаза крупный, с горбинкой нос. Наряди этого человека в сутану, и получилась бы точная копия католического священника. А может быть, это просто казалось, поскольку в купе стоял полумрак.
Донесся свисток, вагон с лязгом дернулся. Когда за окном промелькнули последние парижские пригороды, «священник», разомкнув тонкие, бескровные губы, строго произнес:
— Я — ваш «респонсабль», старший группы. До Фигероса, пока не перейдем границу, прошу выполнять все мои указания. Меня зовут Семен Чебан.
— Неужели в Испании не хватает своих поваров? — притворно удивился юноша у окна в бельгийской блузе на «молнии».
— Повар — в прошлом. Теперь, как и вы, — волонтер, — не принял шутки Чебан. Он отвечал за доставку всей группы и считал, что нужно уже сейчас привыкать к воинской дисциплине.
— Почти сутки тащился наш почтовик до Перпиньяна, куда прибыли уже под вечер. На всякий случай из вагона выходили поодиночке и, делая вид, что незнакомы между собой, направились по длинному перрону к зданию вокзала. Я шел впереди с двумя свертками в руках — вещественный пароль, по которому меня должен был опознать встречающий. В то время отправка добровольцев в Испанию происходила с соблюдением всех правил конспирации, но к этому за то время, что находился на нелегальном положении, я давно привык, — объясняет столь странный ритуал Семен Яковлевич. — После обмена условными фразами с каким-то невзрачным пареньком, подошедшим ко мне, все так же, цепочкой, мы направились за ним в город. На одной из окраинных улочек сопровождающий приостановился, едва слышно шепнул: «Ждите здесь. Никому не отлучаться. За вами придут» — и тут же исчез.
Ждать пришлось целый вечер. Лишь когда совсем стемнело, появился новый проводник и приказал идти за ним. «Соблюдать полную тишину! Не разговаривать, не кашлять, не курить!» — предупредил он. Следуя за немногословным провожатым, мы вышли из города а стали подниматься по каменистой дороге в горы. Мне этот ночной марш напомнил мои переходы бельгийско-французской границы, с той только разницей, что здесь вел проводник, а впереди была определенная цель. Все уже порядком устали, хотелось пить, но о привале никто даже не заикался. Наконец, далеко за полночь мы вышли к какому-то домику, где ждал старый, разбитый автобус. Это была уже долгожданная Испания.
В Альбасете, где формировалась Двенадцатая интербригада, меня зачислили в автороту водителем санитарной машины, — продолжает свой рассказ Побережник. — Конечно, хотелось взять винтовку и идти в бой, но в армии приказы не обсуждаются. Впрочем, как только нас отправили на фронт, я быстро убедился, что работа у меня отнюдь не тыловая. За ранеными подъезжали к самому переднему краю, поэтому, случалось, попадали в такие переплеты… Под Мадридом, например, нашу «санитарку» изрешетили из пулемета, пришлось отдать ее в ремонт…
Но не только за баранкой воевал волонтер Семей Чебан.
Осенью 1936 года в республиканскую армию стали поступать советские танки Т-26. Получила их и Двенадцатая интербригада. Но танков было мало, поэтому командование отдало приказ — не оставлять на поле боя ни одной подбитой машины, во что бы то ни стало эвакуировать их. А тут, как назло, во время атаки у Т-26 снарядом перебило гусеницу, и он, размотав за собой длинную стальную ленту, застыл на ничейной земле. Франкисты пристрелялись по нему из пулеметов и не давали подойти к подбитой машине. Из-за сильного огня экипаж тоже не мог носа высунуть, но и противнику приблизиться не позволял: с десяток трупов лежали перед танком. На случай, если кончится боекомплект, все время были наготове интербригадовские снайперы. И все же положение оставалось критическим.
Прошло почти двое суток, когда в расположение батальона приехал за ранеными Чебан. От них он узнал об осажденном танке и сразу загорелся мыслью попытаться спасти его. Чтобы обмануть противника, он попросил командира танковой роты Родригеса ближе к рассвету начать поочередно запускать танковые моторы. Франкисты решат, что с утра интербригадовцы пойдут в атаку, будут готовиться к ее отражению, внимание к подбитому танку у них наверняка ослабнет.
— Когда чуть-чуть забрезжило и в тишине застреляли выхлопы танковых моторов, я вылез из окопа, — вспоминает Побережник. — Немного подождал. Пулеметы молчат. Тогда я по-пластунски пополз к поврежденной машине. Пока добирался до нее, меня, к счастью, не обнаружили. А вот как дать о себе знать? Стучать по моторной части? Могут не услышать. Подобраться сбоку к боевому отсеку? Опасно. Если франкисты заметят, начнут поливать из пулеметов. И ребят не выручу, и сам погибну. Кое-как протиснулся под днище, тихонько постучал. Никто не откликается. Постучал сильнее: «Я — свой! Спите, ребята? Есть кто живой?»