Страница 2 из 4
Руки его делали свое дело, уши улавливали привычное тарахтенье, а глаза забегали вперед, туда, за картофельное поле, за щетинистый перелесок, к Сычевке. Там, около озерка, точно разбросанные клочки бумаги, белели стаи домашних гусей, паслось стадо коров, возле школы суетились шустрые фигурки ребятишек.
Сентябрь! Бабье лето! Время, полное забот, трудов и осенних радостей, время уборки урожая. Солидная, ясная тишина кругом, в которую привычно и уверенно врывается шум тракторов, заглушая прощальные крики перелетных птиц. Люба эта пора сердцу деревенского жителя, особенно если он долго не был в поле, давно не вдыхал густой, чуть пыльный воздух осенней пашни.
Спохватился Николай после того, как заметил солнце на маковке церквушки. По его давней примете это означало четвертый час. Он остановил трактор и, с удовольствием разминая затекшие ноги, зашагал к опушке леса, где у костра возился Тимоша.
— Во друг, видали его! — рассмеялся Николай, хлопнув Тимошу по узкой спине. — Спихнул трактор — и горя мало.
Тимоша потер и без того вымазанный лоб черной рукой, дружески улыбнулся, кивая на жарко пыхающие угли:
— Я тут соображаю насчет картошки дров поджарить.
— Печенки?
— Угу, — радостно зажмурился Тимоша. — Я ведь знаю, как ты их уважаешь. В городе-то никто печенками не угостит. Там, небось, только интеллигентные блюда: курица в соку и веник в чесноку…
Острить Тимоша не умел, но когда он это пытался делать, не улыбнуться было нельзя. Николай присел на порыжевшую траву и почему-то со вздохом сказал:
— А ты, Тима, все такой же, мировой парень!
Даже сквозь слой мазута было видно, как вспыхнуло лицо Тимоши, и он бестолково засуетился у костра, выкатывая картофелины.
— Ешь, Никола, пока горячие.
— Давай одну. А вообще-то, я налаживаюсь домой сходить. — Николай начал обдирать кожуру с обугленной на одном боку картофелины. Он дул на нее, перебрасывал из руки в руку. Наконец, обжигаясь, принялся есть рассыпчатую картошку и как бы между прочим поинтересовался: — Как там крестная поживает? И вообще расскажи, чего нового у вас? Как мой приятель Чепуштанов поживает? Никто ему голову еще не проломил? — Голос Николая сделался злым, широкие ломаные брови замкнули переносье.
Тимоша сдул с картофелины золу, помял ее на траве:
— Тетя Васса живет, как всегда, тихо-мирно, прихворнула тут немного, с ногой что-то опять.
— Болела, говоришь? — встревожился Николай и, вспомнив, что за целый год не догадался ни черкнуть крестной, ни попроведать ее, невнятно пробормотал: — Чего же это она и не сообщит даже?..
Тимоша быстро взглянул на Николая, и он опустил глаза.
— Эмтээс, сам знаешь, аннулировали, — тем же тоном продолжал Тимоша. — Ну и я оттуда тоже аннулировался. Оно и лучше — урожай свой и машины свои. А Чепуштанов отбыл в город. Оно и лучше — шуму меньше…
— Не дождался, значит, когда я с ним рассчитаюсь! — усмехнулся Николай.
— Чего тебе с ним считаться? — пожал плечами Тимоша. — От навоза — подальше. Ну, а как ты устроился? — Тимоша доверчиво придвинулся. — Вижу, не совсем?
Да, перед Тимошей Николай не умел кривить душой.
— Какой там, не совсем, — махнул рукой Николай. — Работаю коновозчиком в горкомхозе, обещают на трактор посадить. Ждут со дня на день трактор-то. Заработок хороший обещают, да мне радости мало. Мне поля эти чудятся, покоя нет. Не поверишь — крестная да дом свой последнее время снятся. Нарочно долго брожу, чтобы крепко спать, а только глаза закрою — все то же.
— Почему не поверить? — сказал Тимоша и со вздохом прибавил: — Эх, Никола, зря ты, пожалуй, тогда расчет потребовал, принц своего рода показал. Потерпел бы.
— А если не терпелось уже, тогда как, по-твоему? Ну, ладно, Тима, пойду я домой схожу, со мной еще барышня тут.
— Уж обзавелся?
— Как видишь, успел, — ответил Николай и зашагал от огонька к рабочим, рассыпавшимся по полю.
— Слушай, Никола! — окликнул его Тимоша. — Ты бы вертался, на кой тебе нужна какая-то шарашкина контора?
— Что? Захотел опять на прицеп? — со смехом погрозил пальцем Николай.
До разговора с Тимошей Николаю удавалось как-то убедить себя в том, что причина его ухода из МТС была веской: не повезло с механиком, и «контры» между ними дошли до того, что в позапрошлую весну Чепуштанов стал его посылать в колхоз на неисправном тракторе. Ему лишь бы отрядить технику в колхоз, а как она там работает — дело шестнадцатое. Но Николай-то был вчерашний колхозник. Он-то знал, что на поле нужна не мертвая, а рабочая машина, и потому отказался. Механик оформил на него дело в суд. Николай «в пузырь полез», не буду, мол, с таким механиком работать, и потребовал расчет с уверенностью, что ему откажут. Но расчет ему дали, и это всего больше обидело тракториста. «Ничего, я без вас проживу! Вы без меня попробуйте!» — разгорячившись, решил он.
Время остудило его, начали донимать сомнения. «В самом деле, что это я? Показал свой „принц“, как Тима говорит, покуражился, легко и просто распорядился собой, выбрал место в жизни. А то ли место? То! То! Трактор в горкомхоз скоро придет, зарабатывать хорошие деньги буду, жить в городе. С Зиной отношения налаживаются, семьей обзаведусь. Правда, жить в Зинином доме будет нелегко. Дома, у крестной, всегда сам себе голова был, а там… Меняется все. Вон технику в колхоз передали, и люди к ней позарез нужны. Опять же, вернешься — зубоскалить начнут, подтрунивать. Косолапый Пасынков уже сейчас „дизентёром“ обзывает, а что будет тогда? „Ну, началось! Мозги распухнут скоро“», — замотал головой тракторист.
Как славно жилось ему на земле до прошлого года! Не так-то просто, оказывается, быть самостоятельным м распоряжаться самим собой.
Зина встретила Николая раздраженно:
— Ушел и ушел, с типом каким-то связался, перемазался весь, будто дитя. Кушать хочется, все уже давно поели.
— Ладно, Зин, не ворчи, а забирай свой узелок и пойдем к крестной, там и пообедаем.
Заметив, что Зина недовольно поморщилась, он более твердо добавил:
— Это у меня единственная родня на свете, с десяти лет воспитывался у нее. Она, говорят, прихворнула. У нее одна нога в колене нарушена.
Зина повязалась косынкой и озабоченно сказала:
— Да я ничего, раз нужно, так нужно. Только чтобы на машину успеть.
Прошли немного молча, и Зина снова заговорила:
— Я все забываю у тебя спросить, что с твоими родителями случилось? Если неприятно, можешь не рассказывать, — торопливо поправилась она, заметив, как грустной тенью подернулось лицо Николая.
— Нет, отчего же, все равно надо будет рассказывать когда-то, — вздохнул Николай и, сорвав колосок, стал мять его в ладонях. — Осиротел я разом. Отец с матерью весной переходили реку, отчаянные, видно, были. Шли уже после подвижки, с базара. Ну, дошли до середины реки, лед и тронулся. Я сам-то не видел, мне крестная рассказывала.
— Надо же так случиться!
— В жизни всякое бывает, — думая о чем-то своем, отозвался Николай и высыпал зерна в рот.
Они спустились на берег реки, стали умываться. Ветер подхватил подол штапельного Зининого платья, она поймала его, не стыдясь Николая, подоткнула подол и забрела в воду. А Николая отчего-то покоробила эта ее неторопливость и бесцеремонность. «Вырядилась! Картошку в модном платье приехала убирать. Перед деревенскими девками фасон держать решила», — думал он раздраженно, зная, что на свой огород она ходит в затрапезной материной кофте и вообще бережлива до скупости.
Дружба Зины и Николая была очень ровная, без ссор, тревог и волнений. Приходил Николай после работы к Зине домой, звал в кино. Она без разговоров собиралась, надевала тщательно отутюженное платье, не очень крикливое, но модное. Николай в своем поношенном костюме выглядел несколько тускло рядом с ней. И вообще он был менее развит. Зинина мать как-то за перегородкой прошипела на дочь.
— Чего ты с ним спуталась? Ты — булгахтер!
Зина ответила суровой отповедью насчет того, что пора классовых предрассудков миновала и пусть, мол, любезная мамаша не сует свой нос куда не следует.