Страница 112 из 114
Все, что мы перечислили только что, идет по двум разрядам: военному, как твердыни, и духовному, как культовые памятники. Москва прежде всего город военной и воинской славы. Потому нигде военный не должен бы себя чувствовать так естественно и уместно, как в Москве. Иностранцам это должно не нравиться. Стало быть, это хорошо для нас. Иноземцу лучше, чтобы вместо твердынь и храмов стояли кабаки, рестораны, магазины, снова кабаки, театры с «шоу», чтобы он весь день чувствовал подрыгивание в теле и было как можно больше «порно», но желательно с «куполаз» и «балалайказ».
В допетровской Москве не было ни одного, как мы говорим, «памятника культуры», который не носил бы оборонного характера. Даже на городской жилплощади, в тесной квартирке, всегда есть работа рукам и уму, а в усадьбах и подавно, потому проблемы досуга, коли сейчас придумана для лентяев, то тогда ее не было и вовсе. У нас разговоры, «круглые столы», печатные вопли о сносе и разрушении памятников стали уже из трагической фазы переходить в трагикомическую. Потому как «Васька слушает да ест», а общественность стенает. Общество охраны памятников создано без прав. Оно ничего не может запретить, а только причитает. Так будет до тех пор, пока памятниками культуры не займутся те, кто обязан их защищать, те, кто унаследовал их от предков и несет прямую ответственность за их сохранность.
Провалы в исторической памяти, а тем более ее атрофия — страшное бедствие для всего народа. Из-за них нация, сколь бы могущественна она ни была, духовно беззащитна перед внешними влияниями, подчас враждебными, теряет свое лицо, не дорожит своей культурой и самобытностью и в конечном счете обречена на исчезновение.
Когда речь идет о «страшном бедствии», то наступает, как сказал Мономах в поучении детям, «м у ж с к о е д е л о», стало быть, в первую очередь тех, кто носит погоны. Память всегда была мужской добродетелью.
Развитие в единстве постоянства и изменчивости, причем постоянства должно быть три четвертых, этот же баланс сил работает при традиции и новаторстве, истории и новшествах, базисе и надстройке.
Мы и впрямь видим дальше своих предков и зорче только потому, что стоим на плечах гигантов, то есть наших дедов. В то же время мы предали забвению завет Ломоносова, который всю сумму своих размышлений как завещание потомкам оставил в письме Шувалову. Четырех основных разделов этого программно-пророческого завещания не прозвучало ни разу в нашей печати. Что это за разделы? Вот они.
Первое — «о размножении и сохранении российского народа».
Второе — «о истреблении праздности».
Третье — «о исправлении нравов на большем народа просвещении».
Четвертое — «о сохранении военного искусства во время долговременного мира».
Можно смело сказать, что и другие разделы, посвященные развитию земледелия, ремесел и художеств, — все это мудрое завещание как будто обращено лично к каждому из нас и одно временно есть руководство для секретарей и мэров и всех делающих практическую политику. Мы забыли заветы отцов и в погоне за химерами теряем детей, которые ждут не схоластики, а теплоты и твердости, Шиллер, которого мы знаем только как поэта-романтика, был из числа высоких учителей народа и составителем и редактором воинских уставов. Он заметил с горечью еще тогда:
«Дух абстракции пожирает то пламя, около которого могла бы согреться и воспламениться фантазия».
Философия, семья, дисциплина забыты потому, что не три четверти приходится на дух и четверть на блага, а наоборот. Победа перестройки будет зависеть от того, сможем ли мы перестроить эти соотношения в пользу совести, дисциплины, чести, духа.
Ни одни политический деятель, офицер, философ, учитель, вождь да и просто честный человек никогда не рискнет сказать, что в человеке плоть важнее духа. Видимо, и удовлетворять надо при желаемой гармонии и согласованности прежде всего то, что регулирует и созидает остальное, то есть достоинство личности. Так, если перестраивать, то надо с головы поставить на ноги этот абсолютный принцип. Вряд ли, стоя на голове, мы даже с гласностью и ускорением перестроимся. Иначе странный разрыв. Армия может выполнить свою задачу только при приоритете духа. И когда мы говорим: четверть материальных ресурсов, мы не принижаем их, эти ресурсы, а, наоборот, совершенствуем. Чтобы техника и припасы занимали подобающую им четверть, они должны непрерывно шлифоваться и быть лучше мировых образцов. Не на уровне, а лучше. Армия и народ едины тогда, когда у них и задачи едины, и пропорции духовных и материальных ресурсов едины. Приоритет духа есть общенародная доктрина, а значит, на этой же базе попробуем созидать. Как вы думаете, может гражданин, который живет по балансу четверть — на мораль, а три четверти — на потребление, во время войны или иной народной беды вдруг стать собранным, отважным, неприхотливым и готовым к самоотречению воином?
Маршалы Наполеона со вздохом вспоминали солдат своей революционной юности. Тогда разутые, раздетые, плохо вооруженные и голодные инсургенты били вышколенные части врага. У революционных батальонов на материальную часть приходилась даже не четверть, а десятина. Они после изнурительных переходов, голодные, став бивуаком во фруктовых садах, не срывали ни одного плода, чтобы не запятнать честь освободительной армии. Эти солдаты и до битв не были потребителями. Жизнь не ласкала их. Мы же думаем лишь о досуге для детины, который не устает на работе, чем бы еще «пощекотать» его.
5. Кадры решают все
Почему в перестройке кадровая проблема стала главной? Партии нужны люди сейчас трезвые и духовно собранные.
Один из глубинных смыслов обновления в том и заключается, чтобы не видеть за каждой газетной публикацией директивного перста, не расшибать от усердия лба и не впадать в противоположную крайность — безвольную апатию. Перестройка есть перегруппировка сил нашего общества перед решительным и длительным наступлением. Имеется в виду отвести в тыл с исторического переднего края силы, ослабленные делячеством, ложью и уступками совести, и выдвинуть на направление главного удара здоровые, патриотичные, честные и верные партии и коренным основам Отечества кадры, то есть людей, обладающих характером, умом и честью.
Может ли перестройка быть успешной без учета здоровых народных традиции и одухотворенности такой становой категорией, как историческая память? Разумеется, нет. Не надо терять здравый смысл, или, как говорил бывалый солдат Сухов в «Белом солнце пустыни»: «Только без паники!»
Нам прежде всего необходимо создать тип учителя. Коли кадры решают все, то каков этот «кадр»? Кто нам нужен сегодня? С тех пор как существует наш город, а возник он вместе с Кремлем, земля московская веками вырабатывала этот тип подвижника. В конце царской столбовой дороги, как уже упоминалось, в Новодевичьем монастыре стоит прообразом России четырехстолпный Смоленский храм. На стенах и колоннах его — фрески из истории Руси. Но четыре колонны отданы воинам — столпам державы, тем, кто является в стране несущей и оберегающей силой. В те времена ни один мазок не делали без глубокого образного смысла. Так же расписаны колонны в начале пречистой дороги — в Архангельском соборе Кремля.
Прежде чем создать образ, надо сначала выявить тип, а затем на его основе писать образ. Некоторые современные художники, не зная типа, кидаются сразу делать образ. Потому смотришь порой на живописные полотна, посвященные, например, Куликовской битве, всматриваешься в лица и не знаешь, где ордынцы, где свои. Искомый тип тот, кто держит тысячу лет своды державного неба, — воин и земледелец. Эта глава будет о другой заповеди Ломоносова — «о сохранении воинского искусства во время долговременного мира».
…Нам не к лицу испуганно озираться при слове «икона», «богородица», «молитва». Замалчивая или упрощая этот пласт духовной жизни, мы играем на руку врагам. Мы обязаны выделить из такого древнего и серьезного явления, как религия, спекуляции, невежество, салонное кокетство и религиозное политиканство, а оставить все подлинно непреходящее. Почему обойти церковь здесь нельзя? Да потому, что церковь всегда и всюду претендует на роль единственной хранительницы духовной и культурной памяти народа. В прошлом, являясь господствующей идеологией общества, она пронизывала все органы государства, все ритуалы и обряды как в армии, так и вне ее. Говоря о памяти и имея в виду офицера, разумно, думается, не уходить от родной ему воинской тематики, а попутно коснуться всегда актуального вопроса о чести воинского мундира и социальной роли офицера в обществе.