Шаман

— Да будет по слову твоему, — торопливо протараторил крестьянин и сглотнул слюну.

— Такое мое слово, и так будет, — подтвердил Манало. — Посадите семена, как я сказал, молитесь Рахани и увидите сами: даже если погибнут нынешние всходы, новые дадут вдвое, даже втрое больший урожай. И когда вы это увидите, отвернитесь от ложной трехликой богини и поклонитесь Рахани. Иди же теперь и расскажи всем о том, что ты видел, и о том, что я тебе обещал!

Мудрец кивнул Огерну и кузнец-великан отпустил крестьянина. Тот секунду постоял, испуганно озираясь, а потом сорвался с места и помчался по полю, словно резвая газель.

— Он и правда донесет до жителей деревни твои слова? — осторожно спросил Лукойо.

Манало кивнул.

— Но кроме того, приведет за нами погоню. Пошли, нам надо уйти прежде, чем он вернется!

И мудрец развернулся и увел всех за собой в ночь.

Когда они отошли миль на пять от деревни, Манало наконец позволил сделать привал. Здесь около узкого ручейка росла небольшая купа деревьев.

Лукойо ничком упал на землю.

— Благодарю всех богов за долгожданную передышку!

— Уж кому-кому, а тебе точно надо передохнуть, — с издевкой проговорил Огерн. — Ты так истязал себя последние два дня!

— Да, но как сладко было это истязание, — улыбнулся Лукойо, встал и уставился на свое обнаженное тело. — Нужно найти овцу и содрать с нее шкуру… а мое оружие! Где я возьму новый клинок?

— А где бы ты нашел новую жизнь? — в тон ему проговорил Огерн.

— Это точно, — кивнул Лукойо и пристыженно улыбнулся. — Вынужден поблагодарить тебя — ты снова спас мне жизнь, о кузнец. Снова я перед тобой в неоплатном долгу.

— А может, наоборот? — усмехнулся Огерн. — Я уже счет потерял. Но главное, что оба мы обязаны жизнью мудрецу. — И Огерн обратился к Манало: — Благодарю тебя всем сердцем, Учитель, ибо сердцу моему не биться, если бы ты не выручил нас из беды.

— Да, спасибо тебе большое, — присоединился Лукойо. — Спасибо за каждый клочок моей спасенной шкуры. Она вся перед тобой, так что можешь убедиться, цела и невредима!

Манало улыбнулся:

— Не стоит благодарности, Лукойо.

— Нет, стоит! Но как же это вышло, что ты оказался рядом с нами именно тогда, когда мы так отчаянно нуждались в тебе? И как вышло, что ты пришел… — Огерн опасливо глянул на клайя, — …не один?

Мудрец пожал плечами.

— Я завершил свои странствия. Успел рассказать всем вождям об угрозе распространения власти Улагана. Как только я закончил все дела, я вызвал перед мысленным взором вас и понял, что вскорости вам будет грозить очень большая беда! Я поспешил туда, куда, я понял, направляетесь вы, но по пути на меня напала стая клайя. Их было не слишком много, и я бы с ними легко разделался сам, но каково было мое удивление, когда я обнаружил, что рядом со мной сражается их сородич, вставший на мою сторону. Те клайя, которые получили по заслугам, кричали на него, обвиняли в том, что он нарочно навел их на меня. А он и не отрицал этого, хотя это не могло быть правдой.

— Нет, не могло, — осклабился шакалоголовый. — Но мне-то что? Пускай бы они так подумали!

— Они, наверное, гнались за тобой? — спросил Огерн. — А почему? В чем ты провинился?

— Вроде как преступление совершил. Возгордился. Я осмелился спросить у своих сородичей, по какому праву нас погоняет ульгарл. Никто мне ничего не смог ответить. Тогда я решил, что больше не стану покоряться великану. Это означало, что я погибну, поэтому я взял и убежал от своих. Как только ульгарл узнал об этом, он выслал за мной погоню, чтобы поймать меня и наказать за непослушание медленной смертью.

Манало кивнул.

— Нечего дивиться тому, что до сих пор никто не слыхал, чтобы хоть один из клайя отвернулся от Улагана.

— Ну а враг нашего врага — наш друг, — медленно проговорил Огерн.

— Ну хотя бы союзник. — Лукойо взглянул на Манало. — Но что ты скажешь про жителей деревни, Учитель? Они были с нами так добры, а потом решили пролить мою кровь. Как это понимать?

— По их понятиям, ты предназначил себя в жертву тогда, когда согласился совокупиться с женщинами, служащими их выдуманной богине, — объяснил Манало. — Это означало, что ты не откажешься совокупиться с новообращаемой, а по их понятиям это значит, что ты готов уплатить положенную за это цену.

Лукойо поежился.

— Кто же их так обработал?

— Лабина, — отозвался Манало. — Таких, как она, я распознаю по плодам их трудов, по тому, какой вид она старалась принять, когда раскрасила себя и напялила маску — третью ипостась богини — ведьмы и разрушительницы. Она — почитательница Улагана, посланная им в деревню, дабы разрушить почитание Рахани и увести людей от учения Ломаллина. Улаган научил ее, как надо смеяться над Рахани, как превратить ее образ — образ женщины, дающей жизнь и питающей людей, — в образ развратницы, развратницы и мужчин, и женщин.

Ради того, чтобы люди стали поклоняться лжебогине, она обратила акт любви в зрелище, выставленное на всеобщее обозрение, и притом любовь стала восприниматься как чисто телесное наслаждение, а такие наслаждения перестают радовать, когда искатели их пресыщаются. Они же не понимают, что наслаждение, которого они жаждут на самом деле, должно исходить от сердца.

— И к тому же все становится так дешево, когда выставляется напоказ, — пробормотал Огерн.

— Да. Кроме того, она прославляет смерть, — вздохнул Манало. — Крестьяне держали в тайне от вас ведьминский лик, иначе вы бы убежали. Даже ты бы удрал от прекрасных чаровниц, Лукойо. Расчет ведьмы был прост.

— Но кто та богиня, чей образ извратила Лабина?

Манало пристально посмотрел на Огерна и, уловив дрожь в его голосе, ответил:

— Это соратница Ломаллина. Вначале она держалась особняком от ссоры Ломаллина с Маркоблином — у нее были другие интересы.

— Это какие же? — поинтересовался Лукойо.

Манало вздохнул.

— Она великодушна, но, что важнее, мягкосердечна, а потому, стоило ей увидеть кого-нибудь, кто нуждался в утешении, она незамедлительно это утешение предлагала… а она была очень красива.

— Значит, мужчины просили ее о телесном утешении, — заключил Лукойо. Он разволновался, глаза его засверкали. — А кто у нее искал утешения? Какие мужчины? Люди?

— Нет. Или если и искали, то нечасто. К тому времени, когда на земле появились люди, эта улинка уже много претерпела от мужчин-улинов, успевших воспользоваться ее мягкосердечностью, а потом отвернувшихся от нее. Так что она на ту пору сильно посуровела, во всяком случае, перестала отдавать себя кому попало. В немалой степени ей помог совет Ломаллина. Он посоветовал Рахани беречь собственное достоинство. Рахани прислушалась к его совету, потому что он был одним из немногих мужчин, не искавших возможности разделить с ней ложе.

— Он что, не находил ее привлекательной? — спросил Лукойо.

— Она боялась, что это именно так, но Ломаллин ее искренне уверял в обратном и говорил, что просто он к ней относится нелегкомысленно. И Рахани поверила ему, хотя не сказать, чтобы она его очень уважала.

— Это почему же? — удивился Огерн.

— Потому, что Ломаллин был не воином, а мудрецом. Изо всех улинов он был наименее драчлив, а Рахани, как многие женщины, связывала мужественность с воинственностью. Так что к Ломаллину она относилась тепло, но с некоторым состраданием.

Манало покачал головой, огорченно скривив губы.

— И все же она послушалась Ломаллина, когда он посоветовал ей вести себя более сдержанно? — удивленно проговорил Лукойо.

— Да, Рахани послушалась его, но она прислеживала за Ломаллином, приглядывалась к нему и вскоре обнаружила новый предмет для своего мягкого сердца. Она увидела, как Ломаллин обучает недочеловеков, произведенных на свет Аграпаксом, вернее, пытается обучать.

— Пытается? — изумился Лукойо. — А мне, когда мы с ними повстречались, они показались очень сообразительными!

— Теперь так оно и есть, — кивнул Манало. — Но когда они только появились на свет, они были и невежественны, и невинны. У них недоставало ума, и еще больше недоставало желания что-либо делать. Они только тем и занимались, что слонялись безо всякой цели, если только никто их никуда не гнал. И вот Ломаллин как-то собрал с десяток аграпаксанцев и попробовал немного поучить их уму-разуму. И стоило ему бросить искру истины в их сознание, как они стали умнее. Ломаллин придумал для них язык — простой, но понятный, он рассказывал им улинскую историю, а также рассказал про то, откуда они сами взялись. А потом каждый из аграпаксанцев шел и рассказывал все это еще двоим, а потом к Ломаллину вернулись для учебы уже три десятка. Вот так мало-помалу все больше и больше недолюдей обретали хоть какие-то знания.